Яков Фрейдин | Жикле с подвохом

Пару лет назад я получил по электронной почте письмо на русском языке от читателя моих рассказов из штата Нью-Джерси. По причине, которая станет ясна позднее, настоящее имя которого я сообщать не буду. Назовём его здесь Ильёй. Этот Илья написал мне, что видел на моём вебсайте репродукции моих картин и спросил, не заинтересует ли меня в этой связи его предложение? Далее в письме он пояснял, что собирается открыть в Нью-Йорке картинную галерею и уверен, что некоторые мои картины могут понравиться его будущим клиентам. Я по своей натуре немного циник и много прагматик, а потому не верю ни в непорочное зачатие, ни в выигрыш в лотерее, ни в то, что мои художественные упражнения ни с того, ни с сего могут заинтересовать какого-то галерейщика. Поэтому в ответном письме я поинтересовался у Ильи, в чём именно он видит коммерческий потенциал моих картин? 

Вместо ответа он спросил мой адрес Скайпа и написал, что есть ряд вещей, которые лучше обсудить лично, а не в письменной форме. Через несколько дней мы соединялись по Скайпу и на экране монитора я увидел респектабельного господина лет пятидесяти, довольно приятной наружности. У него было округлое лицо с тонким и длинноватым носом, который был обрамлён снизу небольшими усиками, сверху очками в массивной оправе, а по бокам — румяными щеками. Говорил Илья приятным мягким баритоном с заметным московским акцентом. Он представился мне как иммигрант с тридцатилетним стажем, сказал, что приехал из Москвы в 91-м году, по профессии журналист, что определило его нулевые шансы работать в Америке по специальности. Сначала пытался устроиться в газету «Новое русское слово», но его не взяли — газета в те годы уже сама дышала на ладан, так что помощь Ильи в этом дыхании ей не понадобилась. Затем ему удалось получить работу техника звукозаписи на какой-то радиостанции, вещавшей на испанском языке. Пару лет поработал шофёром в типографии городской газеты в Патерсоне, что в Нью-Джерси, после чего сменил ещё несколько профессий, пока наконец не устроился на должность продавца в небольшую картинную галерею в Сохо.

Весь день он проводил среди ярких абстрактных полотен и на своём корявом английском просвещал посетителей о глубинных замыслах художников, о которых сами художники не имели ни малейшего понятия. Впрочем, как честно признался Илья, в живописи он абсолютно ничего не смыслит, однако это никак не влияло на его несомненный талант впаривать провинциалам холсты с яркими пятнами и линиями. С тем же успехом он мог бы продавать сковородки или шляпы. Зарплату ему не платили, а лишь комиссионные с проданных им картин и скульптур. Просуществовав несколько лет на такой малодоходной должности и уяснив как функционирует рынок искусства, он решил открыть свой бизнес.

Илья пояснил, что обычную галерею ему открывать не хочется — таких в Нью-Йорке и без него «вагон и маленькая тележка», конкуренция огромная. Этот бизнес, сказал он, незатейлив и скучен. Обычно у каждой галереи есть свои коммерческие художники-ремесленники, специализирующиеся на неких ходовых сюжетах: кто-то пишет букеты красных маков, другой — дождливые улицы Парижа, третий — портреты томных красавиц на фоне заката, и так далее. Такой ширпотреб идёт сравнительно неплохо, особенно среди туристов из глубинки. Для изготовления подобной продукции найти коммерческого ремесленника проблем нет, но серьёзных денег на этом не сделать, особенно учитывая огромную стоимость содержания галереи в Нью-Йорке. Ширпотреб он и есть ширпотреб. Подлинные картины известных мастеров, к примеру — французских импрессионистов, старых голландцев или модернистов, вроде Шагала или Пикассо, чаще всего идут не через галереи, а продаются либо частным образом, или на аукционах, где совершенно другие покупатели, да и масштаб цен иной…

— Ну хорошо, — перебил я его, — это всё очень интересно, но чем я могу быть вам полезен? Коммерческие картины я не пишу, звонкого имени у меня нет. Мои картины — на любителей загадок сюрреализма, а таких любителей, полагаю, куда меньше, чем почитателей томных красоток на фоне заката. За мои работы, что сам изредка продаю через интернет или знакомым, я запрашиваю лишь скромную цену, какой уж тут бизнес для галереи! Не понимаю, зачем вам мои картины?

— В том-то и фокус, — сказал Илья, — что знаменитым никто не рождается. Сегодня вас знают мало, а завтра мы вам сделаем имя и вас узнают много. Звонкое имя с уровнем таланта никак не связано, а потому создают его не сами художники, а другие люди, с коммерческой жилкой. Вот и я хочу начать такой бизнес, чтобы создавать знаменитостей. Чувствую, что у меня получится. Имена художникам надо выращивать, как редиску или клубнику, а потом собирать урожай. Возьмите для примера безумно дорогих Уорхола, Лихтенштейна или, скажем, Ротко — кто их знал раньше, кроме мамы и папы? А сегодня их бездарная мазня тянет на десятки миллионов! Вы думаете, в этом мусоре, что они серийно клепали, есть хоть крупица искусства, хоть малый проблеск божьей искры? Да любой школьник на Ксероксе без труда изготовит сотню таких «шедевров», вроде банок с супом Кэмпбел или лица Мерилин Монро! Там нет ни таланта, ни мысли, ни даже самой примитивной техники живописи. Но идёт за баснословные суммы! Почему?

Дело в том, — продолжал вещать Илья, — что некие ловкачи сообразили раскрутить этих халтурщиков, создать им большие имена и на этом сильно нагреть руки. Разумеется, к живописи это не имеет ни малейшего отношения, это всего лишь коммерческая заморочка для буратин с тугими кошельками. Всё то, что называют “contemporary art”, то есть «современное искусство» — сплошное жульничество. Рынок искусства страшно коррумпирован и держится на махинациях, схема которых всегда одна: сначала создавай ажиотаж, затем стриги купоны. Подумайте сами: если, к примеру, некий миллиардер вдруг выкашливает на аукционе 80 миллионов за тряпку на которой Марк Ротко малярной кистью намазал три цветные полосы, вы что, думаете, он увидел там эстетическую глубину? Проникся великим замыслом, ощутил дыхание вечности и приобщился к божественной гениальности? Да ни в коем случае! Он просто уверен, что через пару лет он эту мазню либо перепродаст другому дурику уже за 120 миллионов или подарит её какой-то галерее и спишет эти 120 миллионов с налогов. Просто бизнес и ничего более! А всякие лохи ходят по музеям современного искусства, с умным видом пялятся на эту глупость и ахают от наигранного восторга, чтобы не дай бог не показаться невеждами.

— Неужели ни разу не нашлось честного человека, который бы крикнул: «А король-то голый!»? — спросил я.

— Бывало, что и кричали, да кто будет слушать? Если дипломированные искусствоведы пишут в «Нью-Йоркере», что это шедевры, значит так оно и есть. Иди поспорь! Им профессионалам и карты в руки, а вы, мелюзга, помалкивайте, если ничего не понимаете в эстетике высоких материй, и главное — не лезьте не в своё дело и не мешайте делать бабки! Все эти критики и искусствоведы — часть грандиозной махинации, которая красиво называется «современное искусство». Вот такой лихой бизнес.

Впрочем, мы отвлеклись, — продолжил он, — давайте лучше о деле. Я, конечно, знаю, что на рынке живописи у вас нет ходового имени, но зато на ваши работы хоть интересно смотреть, а это уже кое-что, с этим можно начать работать. А то, что имени у вас нет, не беда, имя мы вам сделаем. Это вопрос техники. Сейчас поясню, как это работает.

Процесс примерно такой: сперва мы вывесим несколько ваших картин в моей новой галерее. Затем, и это самое главное, надо найти и подмазать, грубо говоря — купить некого штатного критика из какого-то влиятельного издания, желательно либерального толка, к примеру, из «Нью-Йорк Таймс» — запудривать мозги либералам много легче. Хорошенько этого типа умаслить, поводить по кабакам, может даже на дорогой курорт свозить, обработать его так, чтобы он чувствовал себя обязанным, и в благодарность тиснул статейку о ваших картинах в моей галерее. Там он должен накрутить как можно больше словоблудия и напустить тумана. Вроде того, что ваши картины — это новое слово, скажем, после Сальвадора Дали или Рене Магритта, что глубина ваших замыслов ошеломляющая, исполнение блестящее, а некоторые видимые огрехи в технике письма на самом деле есть гениальные задумки чтобы подчеркнуть спонтанность вашего эмоционального творчества. Ни и прочую дребедень в том же роде. Они это умеют. После такой статейки в солидном издании, другие писаки потянутся — им же отставать негоже! Результат? Моей галерее — реклама, а вам — имя. После того, как зашумело-загудело, цены попрут вверх, и нам останется стричь купоны.

Что вы улыбаетесь? Сомневаетесь? Уверяю вас, так и будет — не вы первый, не вы последний. Да не волнуйтесь, вам это не будет стоить ни цента, прибыль — пополам, разумеется, после вычета моих расходов. У меня уже есть на примете один резвый писака из «Vanity Fair»; судя по тому, что я знаю, он продаётся. Попытаюсь его заарканить. Что скажете?

— У меня два вопроса, — подумав ответил я, — первый такой: если взвинчивание цен и создание имени художнику — сплошная афера, как быть с вашими моральными принципами? Они не пострадают от такого бизнеса?

— В другом контексте безусловно пострадали бы, но здесь ситуация иная. Вы поймите: идёт финансовая игра между двумя кланами жуликов: одни для собственной выгоды создают иллюзию ценностей, а другие для своей же выгоды эту иллюзию покупают, причём те, которые покупают ничуть не внакладе. Я за них не волнуюсь, и вы не волнуйтесь. Это игра в заоблачных финансовых сферах. Моя цель скромная — лишь отщипнуть малую толику от этого пирога, не залезая в карман ни к вдовам, ни к сиротам, ни к тем, кто зарабатывает на жизнь честным трудом. Так что не волнуйтесь о моей морали, она не пострадает.

— Тогда второй вопрос: вы упомянули, что открыть и содержать галерею в Нью-Йорке очень дорого, да и критика купить дёшево не обойдётся. Вы уверены, что сможете осилить эти расходы?

— Нет, сегодня не могу. Пока у меня денег на это нет. Но будут. Скоро. Тут неожиданно подвернулось одно заманчивое дельце, которое, надеюсь принесёт мне достаточно бабок на этот бизнес. Но это, извините, не телефонный разговор.

— — —

После той виртуальной встречи по Скайпу Илья мне больше не звонил и я почти о нём забыл. Где-то месяца через два мы с женой собрались полететь в Европу в очередной отпуск, a по дороге решили на пару дней остановиться в Нью-Йорке и немного там развлечься. Поселились в гостинице в районе Сохо. Жена отправилась повидать своих родственников, что жили неподалёку, а я пошёл гулять по городу. Вспомнил про Илью и подумал, а может позвонить ему и узнать, как дела и не изменились ли его планы?

Похоже Илья обрадовался моему звонку, спросил надолго ли я в Нью-Йорке, а поскольку у меня сегодня свободный день, и если нет никаких более важных дел, не хотел бы я навестить его в городке Юнион Сити? «Это близко, прямо через Гудзон. От вашей гостиницы всего минут пятнадцать на такси», — пояснил он. Я согласился и поехал.

Илья жил в многоэтажном доме в просторной квартире, из большого окна которой открывался впечатляющий вид на Манхэттен. Гостиная была обставлена довольно эклектично, на полу лежал красочный ковёр с турецким орнаментом, а на стенах висело несколько картин, изображавших волооких блондинок на фоне заката и букеты алых маков. Кроме Ильи никого дома не было. Он пояснил, что жена на работе, а дети уже выросли и живут далеко, учатся в колледжах. Усадил меня в кожаное кресло у окна, налил в бокал скотч и подал тарелку с треугольничками разных сыров. Я спросил: как дела и какие перспективы с открытием галереи?

— Дела идут, — сказал он с улыбкой, — галерея пока ещё в проекте, я уже присмотрел подходящее место на Мэдисон-авеню. Из-за ковида в Нью-Йорке полно вакансий и цены несколько упали, хотя всё равно очень дорого. Думаю, что через месяц дам задаток и к осени смогу открыть. Главное на сегодня — собрать достаточно денег, но с этим, надеюсь, задержки не будет.

— Вы что, нашли инвестора или партнёра? — предположил я.

— Нет, никаких инвесторов, никаких компаньонов у меня нет и не будет. Я партнёров не признаю, сам всё решаю, сам зарабатываю, сам и шишки на свою голову получаю. Так спокойнее. А если вам интересно, откуда будут деньги, сейчас покажу.

Он вышел в соседнюю комнату и через минуту вернулся, неся в руках две картины среднего размера в рамках. Поставил их на пол у стены, опять вышел из комнаты и принес ещё две картины. Потом уселся в кресло, триумфально глянул на меня и спросил:

— Ну, что скажете? Как вам этот товар?

Я подошёл к картинам и стал их рассматривать:

— Вот этот морской сюжет похож на Айвазовского, — сказал я, — а остальные по стилю, думаю, 19-й век, но кто авторы, сказать затрудняюсь.

— Вы правы, — воскликнул Илья, — эта, которая слева, действительно Айвазовский, а остальные тоже известных русских мастеров. По порядку: Тропинин, Шишкин, и Саврасов. Не слабо, а? Они, разумеется, идут не за миллионы — русские мастера на Западе не так хорошо известны, но я уверен, смогу эти четыре толкнуть минимум за пол-лимона. А если повезёт, то много больше. Думаю предложить их на аукцион Sotheby’s.

— Если это подлинники, то возьмёте куда больше миллиона. Этих художников на Западе знают сравнительно неплохо. Если не секрет, как они к вам попали? У них есть солидный провенанс? [provenance — документированная «биография» картины]

— Да, провенанс и них солидный. А купил я их, считай, за бесценок у реставратора, который раньше работал в Украине, в Луганском художественном музее. По его словам, выкупил он эти картины из запасников, а потом, когда Россия оккупировала Луганск, смог вывезти их в Украину, а оттуда в Америку. Дал мне копии документов со всем этим, как вы говорите, провенансом. Так что дело солидное.

— Вы уверены, что он их «выкупил», а не спёр из музея под шумок?

— Кто может быть в этом уверен? Если и соврал, нам-то какое дело? Русские, когда Луганск к себе присоединили, из местных музеев многие ценности растащили, так что не сомневаюсь — если даже эти картины украдены, русские воры претензии ни нам, ни будущим владельцам предъявлять не будут. А по документам — всё чисто.

Я поднял с пола одну из картин, которую, если судить по дате в углу, написал Перов в 1879 году. Поднёс её к окну и стал внимательно рассматривать. Всё было выписано чёткими рельефными мазками, поверхность в отличном состоянии — никаких кракелюр, царапин или шелушения. Картина была покрыта глянцевым лаком. В местах, где слой краски был тонок, я обратил внимание на текстуру полотна — мелкозернистую, очень гладкую и равномерную, что было совсем не характерно для картины, писанной в России 140 лет назад. Такой холст в те времена ещё не умели делать.

Я поставил картину на место и взял «Айвазовского», тоже поднёс к окну и стал рассматривать. Илья подошёл, стал рядом, напряженно за мной наблюдал и ничего не говорил. На этой картине я тоже увидел слой лака и ту же мелкозернистую текстуру холста. Затем проверил остальные две картины — они оказались писаны на точно таком же материале, как будто эти такие разные художники жили не 150-200 лет назад, а в наше время, работали под одной крышей и покупали холсты для своих картин в том же самом магазине. Такого просто быть не могло!

— Илья, — сказал я, — вы только не волнуйтесь, но на мой непросвещённый глаз все эти картины выглядят явными подделками. Причём без каких-либо попыток скрыть, что это подделки. Для фальшаков обычно стараются подобрать правильный холст, подрамник, краски, имитировать старение поверхности. Тут ничего этого нет, так что это даже не подделки, а просто хорошие современные копии. Вы не возражаете, если я сниму с задней стороны защитную бумагу и посмотрю на оборотную сторону картины?

Он позволил. Я достал из кармана маленький перочинный ножик, который у меня прицеплен к связке ключей, раскрыл лезвие и аккуратно срезал с задней стороны одной из картин плотную коричневую бумагу, что была приклеена к раме. Как только бумага упала на пол и я глянул на подрамник, всё сразу стало ясно.

— Ах Илья-Илья, — сказал я, — сколько же вы заплатили за эти копии? Смотрите, холст совершенно новенький и прибит к подрамнику не гвоздиками, как делали в старое время, а современными скрепками. Но главное — вот тут на заворотах холста видны стандартные типографские знаки для совмещения цветовых слоёв при печати — то, что на профессиональном жаргоне называется «метки приводки». Все эти картины — не что иное, как жикле, факсимильная печать на холсте. Сейчас эта техника очень популярна для механического копирования картин. Для жикле используют специальный холст с очень тонкой зернистостью, что мы и видим на всех этих картинах.

— Но как же, — бледный Илья был в совершенной растерянности, — ведь это же писано красками… Я сам, когда работал в галерее, продавал много разных жикле, но там никаких красок не было…

— Ну разумеется, когда картина напечатана на холсте, тaм красок нет и холст гладкий. Но вот затем некий художник-умелец прошёлся по вашим жикле масляными красками, и надо признать, весьма искусно записал сверху напечатанное изображение, довольно точно подбирая цвет и рельеф мазков. Так что печать осталась снизу под слоем красок, а снаружи выглядит как бы оригинальная картина маслом. Это лёгкий и быстрый способ изготовлять реалистичные копии картин. Тот, кто это делал, видимо и не собирался скрывать свою технику, иначе на заворотах холста у подрамника он ни за что не оставил бы эти типографские метки. Ваш ловкий реставратор из Луганска втюхал вам копии как подлинники, а вы поверили. Это, конечно, очень хорошие копии и цена каждой, думаю, около полутора-двух тысяч долларов, но вряд ли больше.

— Я за все четыре отдал десять… — пробормотал Илья.

— Ну, так вы дёшево отделались, потеряли всего пару тысяч! Это, конечно, неприятно, но надеюсь для вас не катастрофа.

Илья выглядел совершенно убитым. Шаткой походкой подошёл он к столу, налил себе полный бокал виски, залпом выпил и тихо сказал:

— Дело не в этих десяти тысячах, а в том, что я сейчас потерял надежду открыть свою галерею. Денег на это у меня нет и где их взять, даже не представляю… И ваши картины не смогу продавать, и вам имя сделать не смогу. Всё прахом…

— Не переживайте, Илья, — успокоил я его, — я на успех вашей затеи особо и не надеялся, ибо в знаменитости не стремлюсь, а в непорочное зачатие не верю. А вот вы, похоже, поверили. Кстати, у меня возникла вот какая идея, может это вас утешит: почему бы вам не открыть бизнес по производству копий картин вот такой техникой, как сделаны эти? Напечатать жикле нынче стоит недорого, найдите себе умелого ремесленника, который будет вам эти жикле сверху записывать масляными или акриловыми красками, и продавайте. Я уверен, что есть масса людей, которые захотят иметь дома на стене не плоские жикле, а очень реалистичные копии, похожие на подлинники великих мастеров, вроде Ван Гога или Ренуара. Думаю, рынок на такие картины немалый. Чем не бизнес? Миллионером не станете, но на приличную жизнь будет хватать.

©Jacob Fraden, 2023. 

Рассказы и эссе Якова Фрейдина на его веб-сайте: www.fraden.com