ХУ ХО

1.

Я прибыл в Китай с некоторой настороженностью.

Население больше миллиарда…

Это хоть кого может смутить.

И все сплошь китайцы!

Но, получив официальное приглашение обследовать тибетские вулканы, я не счел себя вправе отказать загадочным азиатам.

Поселился в Шанхае, в гостинице на бойкой улице, над корейским рестораном «Хот дог».

По утрам под окнами гортанно кричал водовоз, остервенело брехали бродячие собаки.

Днем же китайцы смотрели продолговатыми глазами вполне доброжелательно.

Я расслабился.

Хозяйки гостиницы «Красный дракон» госпожа Ху Хо, маленькая, точеная женщина, поселила меня в пентхаусе.

— Почему такая честь? — спросил я госпожу Ху Хо.

— Мой папа учился в Москва! Мой мама учился в Москва! — радостно засмеялась Ху Хо и закрыла детской ладошкой рот.

— Так мы почти земляки, — съёрничал я.

— Шутник! Шут гороховый! — хохотнула Ху Хо.

— Однако, с русским языком у вас того…

— Что того?

— Не очень…

— А у вас с китайским?

— Учу понемногу.

Вечером прошелся по шанхайским улицам.

Смотреть нечего…

До Великой китайской стены далеко. А это, пожалуй, единственно дельная достопримечательность Поднебесной.

Перекусил в «Хот доге» рис деревянными палочками.

Как все неудобно, невкусно!

Ах, милая Москва!

Расстегаи!

Стерляжья уха!

А тут — все переперчено, воняет почему-то собачатиной.

Хорошо еще я захватил туристический перочинный нож с вилкой и ложкой. После всех мучений с палочками, кое-как справился черным рисом.

К вулканам решил ехать завтра, надо отдышаться после дороги.

Возвращаюсь в гостиницу, полупоклоном приветствую Ху Хо, что-то подсчитывающую у стойки, и вдруг обнаруживаю особенность сего заведения.

На стенах в причудливом беспорядке висят головы диких животных: клыкастого кабана, оленя с ветвистыми рогами, щекастого бегемота, какой-то усатой выдры.

Да и на паркете пола, то там, то сям застыли чучела: крокодил с ощеренной пастью, мохнатый гималайский медведь с белой галочкой на груди, миниатюрный черноморский жираф.

— Госпожа Ху Хо, ваш муж — охотник?

Ху Хо молитвенно сложила на груди ладошки.

— Погиб на охота! — смеется радостно.

Тут меня, признаться, передернуло.

Как наждаком по спине!

Чего, спрашивается, гоготать?

Но вспоминаю затейливый этикет.

Азиаты смеются всегда, хотя бы на их глазах столовым ножиком резали родную маму.

Смиряюсь, как чужестранец, однако, как гражданин, негодую.

— Примете мои соболезнования, госпожа Ху Хо!

— Не стоит! — хохочет Ху Хо. — Вы любите цуцела?

— Чучела? Не очень.

— А я мечтаю о целовецеских цуцелах. Оцень-оцень!

— Позвольте!

— Бояться не надо! Хороший целовек ничего не грозит. В нашей стране много врагов. Вот из них цуцела и надо делать!

— Это зачем?

— В назидание! Вы не враг нашей страны? — насторожилась Ху Хо.

— Искренний друг!

— Я так рада!

— А я как рад!

— Спать вам уже постелила. На самой толстой и теплой циновке.

— Благодарствую… — от душевной взвинченности я перешел на старорежимный жаргон.

— Вам вызвать молоденькую массажистку из «Красных фонарей»?

— Ни в коем случае! За рубежом я веду исключительно целомудренный образ жизни. Ни секса, ни обжорства, ни… В общем, ничего лишнего.

— Ай-ай! Такой молодой и девственный!

— Спокойной ночи, госпожа Ху Хо!

2.

Захожу к себе в номер и хватаюсь за пророческую «Книгу Перемен».

Дай, думаю, метну монетки.

На душе скребут кошки.

Что-то ждет меня впереди?

Кинул.

Читаю:

«Ни в коем случае не спите этой ночью. Иначе вы будете изнасилованы и зверски убиты».

Вот так бонус!

Шанхайский сюрприз!

Свернулся калачиком на циновке, а за окном китайские массажистки песню поют, мол, солнце всходит и заходит, а любви все нет, есть лишь старый клиент. Да и тот скупой.

Горькая песня!

В России песни горазд веселее.

Горластый сверчок в изголовье циновки защелкал соловьем.

И какой-то странный мотив?

Вроде реквиема!

Нет, братцы мои дорогие, вы как хотите, мне Златоглавая стократ милей Шанхая.

Пусть тут и великая китайская стена!

Пусть!

А у нас лишь миниатюрная, Кремлевская…

Полжизни я прожил без китайской стены и еще проживу!

Обойдусь, перебьюсь как-нибудь…

А это что такое?

В скважине двери металлически ворочается, скрежещет ключ, и на пороге номера предстает…

Кто бы вы думали?

Госпожа Ху Хо.

Собственной персоной!

Входит и молчит.

У меня на голове волосы дыбом.

А подлец-сверчок в изголовье шанхайский реквием воет.

— Вы что это задумали, госпожа Ху Хо? — спрашиваю, отчетливо лязгая зубами.

— Возьми меня, Юра! — просит азиатка.

Присмотрелся, батюшки-светы, госпожа Ху Хо пришла ко мне совершенно нагой. Лишь под зонтиком из бамбука.

А как сложена!

Грудки крепкие. С острыми сосками. Мускулистый животик с очаровательным пупком. Нежный абрис ягодиц неприхотливо переходящих в изящные ноги с точеными породистыми щиколотками.

Тут я вспомнил ярко, как при магниевой вспышке, зловещее предсказание «Книги Перемен», ошпарено вскочил с циновки.

— Уходите, госпожа Ху Хо, — говорю. — Время, к шаману не ходи, позднее.

Китаянка обняла меня, поцеловала в шею.

На ощупь кожа госпожи Ху Хо была нежной, молодой.

А запах!

Изысканный аромат ванильной сдобы исходил от ночной гостьи.

«Авось, пронесет, — думаю. — Если это называется насилием, я согласен. Хоть каждый день! Пусть насилуют на здоровье!»

Кинулся в любовь, как в омут с головой.

— Мой сладкий бамбук! — шепчет Ху Хо. — Мой медовый лотос!

Добрый десяток поз. Сотни любовных стонов. А ей хоть бы что.

— Не могу, госпожа Ху Хо! Устал!

— Как мужчины ужасно устроены! Я могу это делать вечно!..

И госпожа Ху Хо, вся в янтарном свете луны, приняла такую заманчивую, такую уточено развратную позу, что я, скрипнув зубами мудрости, откуда только силы взялись, бешеным кобелем бросаюсь на ее нежное тело.

Под утро и госпожа Ху Хо притомилась.

Легла на мою руку, спрашивает:

— Понравился тебе Китай?

— Ничего. Народу много.

— А я?

— Ты — ангел с раскосыми глазами.

— Юрий, ты напряжен. Что такое?

— Да я по «Книге Перемен» монетки метнул. А там такое!

— Какое? — Ху Хо села на циновке.

Я смеюсь и цитирую: «Сегодня ночью вы будете изнасилованы и зверски убиты».

— А это правда, — улыбается Ху Хо.

— Какая еще правда? — столбенею.

Ху Хо вытаскивает золотой шнурок из волос и с тигриной ловкостью обматывает мне шею.

— Ты чего?! — хриплю из последних сил.

— Завещание моего папочки.

— Какое еще завещание?

— Убивай русских. От них все беды в Китае.

3.

Вы думаете — я умер?

Ничуть ни бывало!

Завязалась борьба.

И какая!

Хорошо, что я имею черный пояс по японскому карате и зеленый пояс по русским кеглям.

Занимайтесь спортом, ребятушки!

Как еще жизнь повернется?

Шнурочек я со своей шеи размотал.

Ручки госпоже Ху Хо им же крепко-накрепко за спиной скрутил.

— Ну, — говорю, — рассказывай.

— А что рассказывать? — печально опускает длинные ресницы Ху Хо. — Мой папа был профессором. Гуманитарием. В культурную революцию был растерзан подростками-хунвейбинами. Перед смертью он и попросил меня убить хотя бы одного русского.

— Зачем? Почему?

— Все революции от вас, Юрбас.

Ах, госпожа Ху Хо, госпожа Ху Хо!

Плохо вы изучали историю!

Я тотчас прочитал краткую, информационно насыщенную лекцию о российско-китайских отношениях, а шнурок на ручках ее не развязываю.

Мало ли еще чего?

Взбрыкнет милая.

Заплакала Ху Хо слезами раскаяния и радости.

— Я все поняла. Развяжи меня, Юрий.

Пригляделся, оценил обстановку, развязал барышню.

Целую ее в заплаканную щеку.

— Вообще-то, — горестно говорит Ху Хо, — я старушка. Мне уже семьдесят пять годков.

Меня так и передернуло.

С бабушкой резвился!

— А что же ты так ослепительно выглядишь?

— Гималайские травы пью. Из мяса ем одну парную собачатину. Опять же — иглоукалывание.

— Все, госпожа Ху Хо, — говорю резко. — Мне сегодня в горы, а я ни минуты не спал. Попрошу помещение очистить!

— Подмести? Помыть?

— Покинуть! Вон!

— Юрочка, я же тебя люблю! — потянулась ко мне губами.

— Никаких поцелуев, — вскочил я с циновки. — Если желтые таблоиды узнают о нашем романе, рассвистят по свету. А я еще докторскую диссертацию не защитил!

Ху Хо виновато ссутулилась и неслышно вышла.

4.

Облазил я все горы Тибета.

Простукал стеком вулканы.

Спят, голубчики, а лет через двадцать жахнут так, мало не покажется!

Лавы будет столько, хоть Луну вторую лепи.

Рассказал я все это китайскому правительству, а оно мне в знак благодарности парочку панд презентовало.

Мужа и жену.

Супругов!

Зовут — Вень-Вень и Бень-Бень.

Приеду домой, передам их в безвозмездное пользование московскому зоопарку.

На шанхайском перроне госпожа Ху Хо уронила мне голову на грудь. Безжалостное китайское солнце высветило седину в прядях моей ночной подружки, гусиные лапки морщинок у глаз.

— Прощай, Юрочка, — печально сказала Ху Хо. — Ты же — Юрий, как Гагарин. И ты, как Гагарин в космосе, был у меня первым.

— Что ты говоришь?! А муж?

— Ах, муж… Он был маленький, лысый, желтый… Муж не считается.

Я бегло поцеловал госпожу Ху Хо и молодцом вскочил на подножку тронувшегося поезда.

Прощай, Поднебесная!

Прощай, страна с загадочным прошлым и еще более загадочным будущим.

Прощай, седенькая моя госпожа Ху Хо.

Будь, по возможности, старушка, счастлива.