Возвращение в Ташкент

В Ташкенте я не был давно, лет пятнадцать и, вероятно, вообще никогда не ступил бы более на его землю, если бы не некое тревожное состояние души, которое не отпускало последние несколько месяцев. Ночами мне иногда стала сниться моя бабушка Таня. А днём вдруг ни с того ни с сего я начинал вспоминать своего отца и деда Готлиба.

Отец умер, когда я был совсем мальчишкой, а вот дед – когда мне было уже за тридцать. Но эпизоды воспоминаний, касающиеся их, во временном отрезке почему-то были примерно одинаковыми. Впрочем, этот факт меня особо не занимал. Я просто констатировал его. И ещё я точно знал, что как можно быстрее обязан побывать на их могилах.

В Ташкентском аэропорту меня встретил бывший сосед по дому на Ц-1 (центральные районы узбекской столицы имеют обозначение Ц-1, Ц-2 и т.д.), многократный чемпион Узбекистана по теннису, бывший спарринг-партнёр второго секретаря местного ЦК партии Яков Рыбальский, который вообще-то должен был находиться в Израиле, но большую часть времени проводил здесь или в других весьма отдалённых от Земли обетованной местах. Связано это было с тем, что Яша, как сообщала российская и западная пресса, был теперь чем-то вроде секретаря у местного дона Корлеоне, являясь по совместительству его «правой рукой», «ближайшим советником» и «главным переводчиком с иностранных языков».

За годы, что мы не виделись, он мало изменился, даже не погрузнел. Единственное, на его лице появился глубокий шрам, но они, как известно, мужчин украшают. Тем более таких, как Яков.

Каким образом он узнал, что я прилетаю, так и осталось загадкой. Но, увидев его, помню, очень обрадовался и ничуть не удивился, чем несколько расстроил Рыбальского.

– Это же сюрприз, – обиженно сказал он. – Неужели Якубов (общий приятель, журналист-сказочник широкого профиля) вложил?

– Нет, – успокоил я его, – никто не вкладывал. Просто я о тебе часто думал…

…Как и в старые добрые времена, Яша встретил меня чуть ли не у трапа самолёта, поэтому обошлось без формальностей, т.е. мой багаж никто не досматривал, а фотографию в паспорте не сличал с оригиналом.

На двух новеньких джипах, во втором ехали «быки», мы, игнорируя сигналы светофоров и застывших пузатыми гномами постовых милиционеров, которыми была утыкана трасса, проследовали на квартиру главного узбекского правозащитника Марата Захидова, где я намеревался провести несколько дней.

Яша с Маратом, словно два горячо привязанных и давно не видевшихся брата, крепко обнялись, хотя, по большому счёту, если их что и роднило, так это слабость к женщинам, из-за которой первый имел в основном проблемы, а второй – сплошные удовольствия. Дело в том, что от Яши женщины хотели получить всё – деньги, любовь, детей, законный брак, французское, бразильское или, на худой конец, таиландское гражданство и даже эксклюзивное право подачи последнего стакана воды. А вот от Марата они хотели только секса, ибо ничего иного у правозащитника не было, хотя, как утверждали злые языка, деньжата у него водились, и немалые. Недоброжелатели, в основном такие же, как он, правозащитники, усиленно распространяли слухи, что Марат долгие годы является тем самым дрессированным козлом, который заводит баранов-правдоискателей на местную скотобойню. «Завистники, – вздыхал Марат. – Ни стыда, ни совести, ни потенции нормальной.

В этот момент зазвонил один из трёх Яшиных мобильников.

– Ага, понял, – процедил он в трубку и, резко развернувшись, двинулся к выходу.

– Ты куда? – удивлённо спросил Марат.

– Вечером увидимся, – не сбавляя хода, ответил Яша, – в ресторане. Столики заказаны…

Но мы больше не увиделись. Яша куда-то пропал. Впрочем, я, конечно, знаю куда, но к делу это не относится. Главное – никаких неприятностей с ним не случилось, а его ненавязчивую опеку и дружеское внимание я ощущал всё то время, что гостил в Узбекистане.

Ну а спустя несколько лет мировые телеграфные агентства вдруг распространили информацию, что Яша включён в чёрный список людей, которые, по мнению Минюста США, входят в международную преступную группировку «Братский круг». А она, т. е. «Братский круг», в компании с японской Якудзой, итальянской Каморой, мексиканской Лос-Зетас и интернациональной Ма́ра Сальватру́ча, что на сленге означает «сальвадорские бродячие муравьи» или MS-13, представляет ужасающую опасность для Соединённых Штатов.

Что касается США, то о них я ничуть не обеспокоился. Они сами кому хочешь и «угрозу составят», и приговор без суда-следствия в исполнение приведут. А вот давнего друга Яшу я зауважал ещё больше. Ведь не кого-нибудь, а самого дядюшку Сэма испугал, а ещё в американской и европейской прессе его назвали «одним из самых влиятельных израильтян», который «свою деятельность афишировать не любит». И правильно делает. Но если кому-то действительно важно знать, что представляет собой Яков Рыбальский, то спросите меня, и я отвечу: надёжный друг, который не подводит.

Кроме него в этом самом «Круге», есть другие, на мой взгляд, достойные люди. Например, певец Григорий Лепс, назвавший все выдвинутые американцами обвинения, «абсурдными». «Бредовая нелепая история сродни мифу об иракской атомной бомбе, – заявил он журналистам. – Если в США считают, что я преступник, то пусть тогда выкопают из могилы Фрэнка Синатру (его же тоже обвиняли в причастности к мафии) и посадят в тюрьму».

Впрочем, мы несколько отвлеклись. Пора возвращаться в Ташкент.

Конечно, он изменился, но не столь разительно, как показалось вначале. По крайней мере, если после землетрясения 1966 года на месте уютного, по-восточному неторопливого города с особым менталитетом жителей, звенящими арыками и домами, построенными в традиционном узбекском и, так называемом, русском колониальном стиле, вдруг возник динамичный центр – «звезда советского Востока», с устремлёнными в высь зданиями и широкими магистралями, то теперь он стал более походить на заурядную ближневосточную столицу. Шумную, беспорядочную, изобилующую контрастами и утратившую нечто только ей присущее. Я не говорю, что это плохо. Просто Ташкент стал другим. Улицы, парки, школы, фабрики, заводы, станции метро теперь здесь называются по-иному. Так, улица поэта Жуковского, носившая это имя с 1890 года, стала улицей академика Садыка Азимова, которого, кстати, я знал и который жил по соседству со мной. Улица Гоголя, одна из старейших в Ташкенте, названная так ещё в 1893 году, – улицей неведомого мне Яхъё Гулямова. Улица Новомосковская превратилась в улицу Оккургон, улица Карла Маркса (ранее Соборная, ранее Кауфманская) стала именоваться Сайилгох, Луначарское шоссе (ранее Никольский тракт) – в Буюк ипак йули, что означает «Великий шёлковый путь», улица Ленина (ранее Большой проспект, а ещё раньше Романовская) стала улицей Буюк Турон, т.е. Великий Туран, а площадь Ленина (ранее Красная, а ещё раньше Соборная) стала именоваться Мустакиллик (т.е. «Независимости»).

Но переименованиям подверглись не только русские названия (наследие колониализма), но и неузбекские. Так, улица украинца Богдана Хмельницкого стала улицей основателя империи Великих Моголов, поэта и писателя Бабура. Тоже, как говорится, не подарка, но зато своего – родился в Андижане, в семье эмира Ферганы. Из улицы, носившей имя поэта Шота Руставели (до этого – Дачная), реквизировали участок длиной в две трети, присвоив имя узбекского поэта Усмана Носира, репрессированного в 30-е годы.

Все улицы, что перечислил, находятся в бывшей европейской части Ташкента, слившейся со «старым городом» в советское время. Поэтому смену их имён нельзя назвать «восстановлением первоначальных исторических топонимов, утраченных в годы советской власти», а скорее это дань новой государственной идеологии. Но что примечательно, большинство ташкентцев, в том числе узбеков, упорно игнорируют новые названия.

Даже те улицы и районы, что переименовали не вчера, а десятки лет назад, здесь называют, как и прежде – Тезикова, Кашгарка, Асакинская, Болгарка, Туркменский базар…

А ещё в Ташкенте, как и в большинстве других постсоветских республик, продолжают сносить памятники. Неведомо зачем снесли памятники Николаю Гоголю, Максиму Горькому, Юрию Гагарину. Может, потому что не узбеки? Но одновременно ведь демонтировали памятники поэту узбекского пролетариата Хамзе Ниязи и генерал-майору Сабиру Рахимову, единственному узбекскому генералу Второй мировой.

Попутно с мраморной стены у входа, переименованной станции метро имени Валерия Чкалова в «Дустлик», т.е. «Дружбу», сколотили бронзовый бюст покорителя неба и маршрут его беспосадочного перелёта из Москвы в Ванкувер через Северный полюс. К слову, станция Чкаловская, сданная в эксплуатацию в 1987 г., своё название получила по имени располагавшегося рядом с ней авиационного производственного объединения им. Чкалова, ежегодно выпускавшего до полусотни самолётов. Построили её на средства завода. Но с 2011 г. авиалайнеры здесь более не собирают, так что переименование станции в какой-то степени символично. И с Карлом Марксом, Лениным, Мальчишем-Кибальчишем, Фрунзе, Кировым, Куйбышевым более-менее понятно. Первого – за «всепобеждающее учение», другого – за следование ему, Мальчиша – за финансовые манипуляции внука-губошлёпа Егорки, революционных деятелей – за то, что коммунистами были. Хотя не будь их – и Узбекистан как государство наверняка не состоялся бы.

Заодно «подчистили и хвосты». В апреле 2011 года был выявлен, а затем демонтирован последний известный в Узбекистане бюст И. В. Сталина. Он стоял во дворе частного дома Лазокат Нормирзаевой, жительницы посёлка Сайлык Ташкентской области. Там он находился около полувека, а до этого был одним из официальных советских памятников Узбекистана. Во время борьбы с последствиями культа личности (в период правления Никиты Хрущёва) его демонтировали, и Лазокат Нормирзаева с помощью родственников увезла гранитного Иосифа Виссарионовича домой и установила в своём огороде. У другого жителя посёлка Сайлык была конфискована коллекция скульптур советских вождей, стоявших ранее в пионерских лагерях и зонах отдыха. Представители властей заявили, что держать дома «таких и подобных товарищей» запрещено. Как полагает оппозиционное интернет-издание ИА «Фергана» причина этому не идеологические расхождения, а «чувство ревности» со стороны президента Ислама Каримова. Да, чудно, загадочно время, в которое живём…

…Естественно, зашёл я и в редакции газет, в которых работал. В них в основном были новые люди и прежний, пахнущий типографской краской и старыми подшивками немного спёртый воздух. Встретил я там и нескольких бывших коллег: Александра Пукемова, Игоря Лопатина, Сергея Ежкова, Славу Тарасова, Геннадия Лю… Мы обнялись, искренне обрадовались, а вот говорили почему-то о малозначительном, ибо о серьёзном накоротке и впопыхах не разговаривают. Но одна фраза-откровение, которую они роняли почему-то полушёпотом, обязательно присутствовала: «Ты знаешь, ведь все мы жили при коммунизме. Просто никто этого ТОГДА не понял».

И ещё в то посещение Ташкента я очень хотел встретить бывшего сокурсника и коллегу Владимира Синягина, но не сложилось. Он с семьёй куда-то переехал. И Володя Бандорин, с которым работали в «Вечёрке», тоже теперь не ташкентец. Хотел повидать Николая Красильникова, но, как сказали соседи, «писатель Николай-ака теперь – москвич». Единственно забыли уточнить: хороший писатель и порядочный человек.

Мечтал повидать бывших коллег по «молодёжке» Любу Пелевину, Люду Порфирьеву, Иру Пасеку, Сашу Забровского, Рашида Мухамедзянова, Серёжу Уханова, Бориса Галиева, пожать руку Владимиру Стулину, с которым работал в «Ташкентской неделе». Обнять сохранившего верность Ташкенту Энея Давшана и Александра Костюнина, с которыми судьба свела на Узбекском республиканском радио, но тоже не получилось.

Да, все мы теперь живём в разных странах и даже на разных континентах, но все мы почему-то остались ташкентцами. И поэтому, чтобы унять, изредка возникающее чувство, похожее на ностальгию, включаю компьютер, захожу на страницу альманаха «Письма о Ташкенте» и отправляюсь в свою молодость. Или связываюсь по скайпу с Александром Горошиным, Любой Пелевиной, Анатолием Ратке, Леонидом Иоффе, Виктором Горном, другими ташкентцами. И мы говорим о городе, которого нет, но который всё ещё живёт в нашей памяти. Городе, о котором в июне 1865 года после взятия Ташкента русскими войсками видный государственный и общественный деятель, меценат, в то время госсекретарь Российской империи Александр Половцев в своём дневнике написал: «Сегодня пришло сообщение, что генерал Черняев взял Ташкент. Никто не знает, почему и зачем. Есть всё-таки что-то эротическое в происходящем на границах нашей империи». Ну что ж, «эротика» закончилась. По крайней мере, для России. Ташкент свободен. В том числе и от нас.

…Неожиданно вспомнились строки из «Струны рубайата», написанные самым ташкентским из всех ташкентских поэтов Александром Файнбергом, который, невзирая на все превратности судьбы, потрясения и заманчивые предложения сменить адрес, Ташкент так и не покинул:

…Ты больше не воротишься сюда.
Ну что ж, прощай.
До Страшного Суда.
Я громко дверцей хлопаю железной.
Прощай, мой европеец, навсегда.
Сказав свою последнюю строку,
махнул я вслед ночному огоньку.
Но от всего, что
было и что будет,
вдруг чувствую звериную тоску.
И в наступившей гулкой тишине,
качаясь лунной тенью на стене,
я с горечью цитирую Шекспира:
– Прощай. Прощай. И помни обо мне.

Александр Фитц, Мюнхен