Владимир Соловьев-Американский |1993

Глоток свободы, или закат русской демократии 

Исторический докуроман в семейном интерьере на четыре голоса

Продолжение. Начало в предыдущих выпусках

*

Отправилась в одинокую медитативную прогулку в лес и на узкой тропе повстречала дикобраза – метр длиной, неимоверно толстый зад, неповоротлив и нагл, прет на меня, как Лай на Эдипа, кричу, а он продолжает наступать, растопырив свои ядовитые иглы. Вспомнила притчу Шопенгауэра о мерзнущих дикобразах, которым никак не согреться друг о дружку.  И человек так – стремится к близости и бежит от нее.

А интересно, как они ебу*ся?

Имею ввиду дикобразов.

Хорошо хоть догадалась похлопать в ладоши. Хоть глух и слеп, как мой папашечка, а сотрясение воздуха до него все-таки дошло – вот он и драпанул в кусты.

Я победила. Всегда бы так.

*

Едем, едем, днем и ночью едем, ощущение нереальности, как будто случилась с нами катастрофа, мы с ним погибли, и все, что с нами теперь происходит, – это в другой жизни.

Twilight Zone.

То ли еще будет, когда стану наконец некронавтом.

*

Сама не знаю, как случилось, что я все еще не дефлорирована, хотя было немало возможностей избавиться от этой никому не нужной обузы. Две целки в классе и остались: самая уродина и самая красавица. Ну не смешно ли! Сначала фаловали, потом отвалили и насмешничали, в конце концов зауважали – во-первых, за уникальность, во-вторых, за принцип. Что не так – чистая случайность, но в любом случае всех моих ухажеров вымыло, остался один Волков. Сколько ко мне лезло, целована-перецелована, щупана-перещупана, да и сама себя не щажу по ночам, орудуя где надо, как и положено в моем нежном возрасте. Но так никому и не дала. Куда больше, если даже с Волковым ничего не вышло, хотя он мне никто и чуть не спятил на этой почве, когда мыл меня у Пердунка в бане.

То же с бонжурами, здешними слюнявчиками: поцелуйчики, тисканье – сколько угодно, но туда не лезь! Мужчина должен вызывать острое любопытство, которое иначе не удовлетворить, чем ему отдавшись, а я их всех знаю, как облупленных, включая Волкова, которого чуть было не пожалела, уже пожалела, но он спугался неведомо чего и сбежал с поля боя окровавленный, хотя по всем физическим законам должен был пустить кровь мне. Кровопускание – вот что такое потеря девственности. Что ж, предоставим эту работенку моему настоящему и единокровному: пусть попотеет! Отец должен стать моим первым мужчиной, коим и является, из его семени, хотя акт своего зачатия не помню, а жаль! Первым, но не последним.

Так и будет, но сейчас, на исходе моего девичьего периода меня как-то даже унижает это наша зависимость от плоти, а потому предпочитаю уестествлять себя сама, не прибегая к помощи посторонних особей противоположного пола без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви – или как там у нашего негритоса- родоначальника? Еб*я ради еб*и? Эка невидаль! Сказано же: мужчина познал женщину. А если б авторы всех этих библейских текстов не были такими фанатичными сексистами, они бы, конечно, сказали и наоборот: женщина познала мужчину. Процесс-то обоюдный! А что я могу познать, отдавшись здешнему бонжуру или своему однокласснику, у которых умишко воробьиный, а опыта никакого? А при этом надо впускать какого-то хлыща в себя внутрь, возможно даже очень глубоко, в зависимости от размера орудия производства. Велико счастье! Предпочитаю свои девичьи пальчики, которые приноровились к этой работе, ласковы, осторожны, контролируемы, чтоб, неровен час, не порушить естественный заслон, которым Бог незнамо зачем снабдил женщину. А в самом деле, зачем он нас запечатал?

Берегла незнамо для кого, а оказалось для родного папоротника, который пренебрег своими родительскими, а теперь – мужскими обязанностями. Не стать ли мне лесбиянкой? Почему это меня клеют оба папани, а не маманя, которая, есть мнение, не вовсе равнодушна к собственному полу?

Чего таить – немного побаиваюсь, хоть и не верю во все эти побасенки о невыносимой боли и разливанном море крови.  Внушить себе можно что угодно.

Иное дело – отец, не подозревающий о своем отцовстве: кроме секса, не представляю, как с ним еще сблизиться! Даже когда он, наконец, узнает (если узнает) – все равно невозможно полюбить шестнадцатилетнюю дылду, которая на целых 4 см выше его ростом, в качестве невесть откуда взявшейся дочери.

А юную, красивую, соблазнительную шестнадцатилетнюю герлу в соответствующем качестве – еще как! Он и так уже в меня – по уши. Инстинкт ему подсказывает то же, что мне разум и знание. А это значит, что приглушенному и цензурированному им же самим инстинкту давно уже известно, что он первый в моей жизни мужчина – как мой отец и как мой любовник, которым он неизбежно завтра станет. Не зря ждала и берегла – вот мой суженый.

Несколько дней назад моя страсть к нему неожиданно заглохла, и я уже решила, что мы и без того стали близки друг другу. Ошиблась – мы стали друзьями, а не отцом и дочерью. Это нам еще предстоит. Только познав друг друга, только восстановив, наконец, наше кровное родство, утерянное до моего рождения из-за страха, стыда, лжи, подозрений, предрассудков – подробностей не знаю, всего намешано! Прочь сомнения, которых у меня и нет! Оставим сомнения мужикам – их основное занятие. Быть девственницей в шестнадцать – нелепо. Все равно что неграмотной! Всю инициативу беру на себя, а что еще остается с этим недотепой? Мы – мой отец и я – сейчас как жених и невеста, и это наше свадебное путешествие, медовый наш месяц. Назначаю deadline – my birthday. Как раз завтра.

*

Теоретически я уже подготовлена к дефлорации, и у меня достанет воли и сознания провести эту операцию не стихийно, как это обычно происходит и приводит часто к нежелательным последствиям, а строго по правилам, во всеоружии современного знания. Не хочу забегать далеко вперед – на данном этапе меня не очень волнуют такие вещи, как продолжительность коитуса или характер оргазма, который мне предстоит испытать – будет он вагинальный или клиторный. Всем этим займемся попозже. Ведь я даже не знаю, обрезан ли мой Еврей – он родился в такое время, когда обрезание не поощрялось властями. Могла б, конечно, спросить Лену – представляю, в какой шок поверг бы ее этот вопрос! Ради одного этого стоило – как не догадалась? Правда, не уверена, что при ее сексуальном невежестве – до сих пор, а тем более тогда – она способна уловить разницу между обрезанцем и необрезанным. Кто точно знает, так это Муся Иосифовна, да я и сама узнáю – завтра же! Лично я бы предпочла, конечно, обрезанный, недаром в Америке младенцев обрезают независимо от вероисповедания. Во-первых, гигиеничнее – не скапливается всякая гадость между головкой члена и крайней плотью. Во-вторых, сама головка становится менее чувствительной, благодаря чему коитус длится дольше, что нам, женщинам, как известно, и требуется. Да и мужику тоже: минута-другая трения половых органов друг о дружку – разве это любовь? Сама присутствовала и видела, как ребята быстро кончают: всунуть не успеют, как уже эякуляция! И затевать не стоило. Какая там любовь – даже спортом не назовешь! Утверждает, что он спринтер – в любви тоже? А если не обрезан, можно будет потом уговорить сделать эту косметическую операцию к взаимному удовольствию. Не говорю уж про ихнего сурового Бога, который обретет, наконец, своего блудного сына.

Что же до самой дефлорации, то тщательно прощупав соединительную перепонку, прикрывающую вход в мое влагалище, пришла к заключению, что девственная плева у меня, слава Богу, не ситочного и не продырявленного типа, особых проблем при первом соитии возникнуть вроде бы не должно. Правда, мне так и не удалось выяснить, какого именно типа моя плева – просто полулунная или полулунная-береговая. Последняя была бы предпочтительней, так как при ее разрыве нет ни боли, ни крови, да и разрыва как такового нет, потому что фактически нет никакой плевы, что повергает некоторых старомодных мужчин в сомнения и отчаяние. Мне как раз это и нужно – ведь я ему уже сказала, что не девушка. К сожалению, полулунная и полулунная-береговая очень похожи – как барибал и гризли, а обращаться к гинекологу по столь ничтожному поводу как-то не с руки, да не очень и удобно. В любом случае, главное выбрать правильную позицию, чтобы свести к минимуму сопутствующие неудобства.

Для чего необходимо забыть о ложных страхах и преодолеть защитную реакцию мышц промежности. Подложить под попку подушку и, как можно шире раздвинув ноги, прижать колени к груди – тогда его член войдет снизу и разорвет девственную плеву в секунду-другую, боль будет мгновенной, а крови мало, так как клитор и кровеносная область мочеиспускательного канала не будут задеты. Выучила наизусть, могу прочесть курс лекций девственницам (только где их найти!), столько раз тренировалась, отрепетировала все до мелочей, все у нас с ним пройдет на научной высоте, легко и безболезненно – не сомневаюсь! Конечно, немного все-таки боюсь, – даже не боли, а самого ощущения: ведь это первый раз в моей жизни кто-то посторонний войдет в меня. Хорошо все-таки, что это будет не чужой человек, а родной отец, и меня оросит то самое семя, из которого я вышла. И замкнется круг!

Скорее бы – пора с этим кончать. Осталось всего ничего.

Скорей бы завтра!

*

Вот, наконец, этот день пришел, хоть я и проспала его начало. Проснулась поздно: ни его самого, ни нашей тачки – ухлестнул с утра. Странно как-то начинать этот день в одиночестве, все-таки не обычный день рождения – во-первых, совершеннолетие как-никак, а главное, ввиду принятого решения. Мог, конечно, и не знать, или знать, но забыть, да и какой с него спрос – ведь он даже не подозревает, что мы с ним родня. Как я успела заметить – не из наблюдательных, а еще писателем себя мнит. Хотела пойти куда-нибудь, да моросит – вот и влезла обратно в палатку. Лежу – думаю: спать с ним или не спать? сказать ему все как есть или не говорить? Не Дон Жуана с фуем наперевес мне играть, а Гамлета с его сомнениями – вот кого! Если я ему все как есть выложу, пусть сам и решает – в конце концов, он не только в два с половиной раза старше, но еще и отец – ему и карты в руки, как любит говорить Волков, хоть сам в карты не играет. Бедный Йорик – я о Волкове: шестнадцать лет ухлопал, воспитывая чужую девку, пока этот вот отлынивал от отцовских обязанностей. А табу на мнимый инцест – сколько сил ему стоила эта его борьба, которую неизвестно, выиграл он или проиграл? Что есть в этой борьбе выигрыш и что – проигрыш? Ну, это их мужские страсти-мордасти. Пусть спасибо скажет, что остался со своим детородным органом! Надо ж – такое прийти в голову! Тоже мне, отец Сергий! Стоит голый с бритвой в руке, а я ему: «Он тебе еще сгодится, пусть не со мной», говорю. Какой был в тот день ливень! Потоп! Бедняга, вернулся весь исхлестанный, как шиит, так голышом ночью по деревне и шастал, да там все такие же чудики! Зато в себя пришел. Будешь знать, как чужих дочерей пестовать! Хотя какая разница – чужая, своя. Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!

А мне легко? Ловко он, однако, устроился – теперь уже про этого, настоящего папочку, который не ведает что творит: переложил отцовскую заботу на чужие плечи, а теперь еще хочет уеть собственную дочку, притворяясь незнайкой! У, потаскун несчастный! И мне ж его уламывать! И никаких табу, никаких сомнений! Отцовские обязанности скинул на Волкова, а любовную инициативу уступил мне – ну, не ловкач ли? Вот я и говорю: Ignorantia non est nocet, Эдип тоже не подозревал, что Иоакаста ему мама, а к чему это привело? Запамятовал, дружок? Извольте отвечать за содеянное, гражданин подсудимый Еврей! А за несодеянное – тем более! Мало вы нашей русской кровушки попили! Коли столько лет манкировал своими отцовскими обязанностями, то немедленно приступайте к исполнению любовных! Умучили дочку! Посмотрите на нее – бедняжка совсем из-за вас извелась, лица нет, круги под глазами, с тела спáла. Девочка без предрассудков превращается на наших глазах в девушку с тяжелым неврозом – вот к чему приводят родительские страсти и умолчания.

А идите вы все со своими сомнениями. Если сегодня ничего не выйдет с ним, завтра же отдаюсь первому встречному бонжуру!

Жила-была девочка. Без мамы, у которой гордость и гордыня сначала все женские, а потом и все материнские чувства выела… С фальшивым папой, который увез девочку в деревню и там совсем спятил из-за ее пизд*нки, подваливал, подваливал, да так и не решился, но все порушил и испоганил, что промеж них прежде было – уж лучше б трахнул… А потом настоящий father с неба свалился – американец, еврей, вегетарьянец, натурфилософ гребанный. И вот, представьте теперь, как дикое девичье сознание пытается справиться с неимоверно трудной задачей сближения с этим настоящим отцом, которого жила-была девочка впервые увидела в пятнадцать лет, в период полового созревания, а потому, господа присяжные читатели, любые ее ходы и выкрутасы оправданы. Поставьте себя на ее место! А, не желаете… А каково девочке? Так хоть посочувствуйте…

А в самом деле – не сменить ли местоимение? Дневниковые записи на отчужденное повествование? О самой себе, но в третьем лице? Литература – это гигантский псевдоним, за который прячется стыдливый автор. Долой стыд, да здравствует литература, порочная страсть к которой, боюсь, овладела, наконец, и мной! Гены трех моих родителей! Но в отличие от них, я – осуществлюсь.

Обязательно!

Уже осуществляюсь: пишу нетленку.

Вернемся, однако, к ближайшей задаче сегодняшнего дня. Задача-минимум – стать женщиной, задача-максимум – стать писателем.

Так вот – задача-минимум!

А если все-таки признаться? Ничто так не возбуждает как запрет; дополнительный барьер – это дополнительный допинг и тэ дэ и тэ пэ.

Нет, если ему выложить все как есть, он отступится от меня. Решит в своем кручено-невинном еврейском мозгу, что ошибочно принял отцовскую любовь за любовную страсть и начнет казнить себя, а то и вовсе прекратит любые со мной отношения по принципу с глаз долой – из сердца вон. Или убери соблазн – и греха не будет. Либо по-современному: чего глаз не видит, того и фуй неймет! Хоть и с ухищрениями, но в этих делах наивняк, несмотря на свой возраст – слегка подталкивая, уложим его сегодня в постельку с любимой доченькой, хоть он не подозревает ни того, ни другого, святая простота! Но какова интрига, а? Куда там Шекспиру, от зависти ошизел бы и испекся, все его «Гамлеты» и «Макбеты» – детский сад по сравнению с тем, что я сочиняю в жизни! А что если и в самом деле я единственная из них выбьюсь в писатели? Из всех нас четырех мне одной суждено осуществить то, что им так и не удалось, несмотря на претензии и мечтания! Причем, одновременно в жизни и в литературе: не одно за счет другого, а совместно. Вопрос – в каком порядке? Что сначала – литературная шпаргалка или жизненная реальность? Что верно то верно – вначале было слово, и вся моя стратагема в этом дневнике, но не могу же я, черт возьми, рассказать, как потеряла девственность до того, как сегодня потеряю ее!

Решено, прочь сомнения. Вот он и прикатил на своей «тойоте камри».

– Где был? – спрашиваю.

Весь сияет, лыбится – с подарками.

Что ж, папочка, будет и тебе сегодня подарочек.

От именинницы.

*

Не стану притворяться – подарки меня несколько отвлекли от первоочередной задачи. Перечислять не буду, чтоб не показаться мелочевкой. Все идет как задумано. День рождения – чем не повод, чтоб поддать как следует? Запасной вариант – операция «Лот и его дочки». Мне труднее, у меня нет сестры, я одна, но я бы и не хотела его ни с кем делить – ни с отсутствующей сестрой, ни с присутствующей, хоть и заочно, мамочкой, Леночкой, его школьной пассией и отъявленной фабулисткой.

Бедняжка Лот: от одного греха бежал к другому.

Впрочем, грех – это устаревший иудео-христианский миф.

Поблагодарила моего Лота, поцеловалась, прижалась и потерлась – чуть дольше, чем положено, раздражая доступные мне эрогенные зоны его тела, возбуждая и смущая будущего партнера в любовных играх. Не удержался и стал меня слегка поглаживать. Забылся, видимо. Тогда я взяла его руку, положила себе на грудь и тут же сама сняла:

– Потерпи немного, милый, – говорю.

Он даже опешил слегка.

– Сегодня, – продолжаю, – мой день. Обещаешь сделать мне еще один подарок?

– Все что захочешь.

– Все?

– Ну все что в моих силах, естественно, – пошел на попятную. Но я его успокоила:

– В твоих, в твоих. Достать звезду с неба не попрошу. Как говорит наша училка по математике, когда вызывает к доске: «Не боись!»

– Я не боюсь, – сказал он как-то чересчур уж серьезно.

Пришла моя пора удивляться. Догадывается? Решился? Ведь не импотент же – должен был проигрывать и этот вариант, самый соблазнительный, самый сладостный! Вот взял бы инициативу на себя, как бы я была ему признательна!

*

Кто я? Бездушная фригидка или злоебучая нимфоманка? Недотрога или привереда? Дюймовочка или дерьмовочка?

По потенциям, типичная потаскушка. Сыроежка-блюдодейка. Девственница-шлюшка.

*

Как бы сказала моя московская бабуля – все не как у людей! Другие притворяются девственницами, а я вынуждена играть бывалую, чтоб не вспугнуть папочку. У нас в классе есть одна, всеобщая давалка, слаба на передок, направо и налево, дня без этого прожить не может, а замуж решила выйти девственницей:

– Проще простого, – говорит, – отдамся, когда у меня менструация.

А что – это идея. На всякий случай. Только наоборот, конечно.

*

Хоть я теоретически и подготовилась к дефлорации, а все равно как-то немного не по себе. И немного одиноко. Все-таки хороший это обычай у примитивных племен, чтоб старшие женщины сами, когда приходит пора, лишали девочек плевы фаллоимитатором, не дожидаясь и не затрудняя этим делом мужчин.

Предпочла бы именно такой вариант.

Скорей бы все это было позади.

Честно говоря, никакого желания. Любопытства – и того нет. Один только долг.

Еще хорошо, что отец, а не чужой.

*

Рано утром, он еще спал, пошла к горному озеру, разделась донага и вглядывалась в себя, вслушивалась, щупала – что изменилось? Нет, ничего не изменилось – ни оттого, что потеряла девственность, ни оттого, что инцест. Сказки бр. Гримм. Плод ложного воображения. Гиперболы перепуганного сознания. Бабьи выдумки. Мужская мифология. Может, он и прав, не заметив: несущественно. Как была Катей Волковой, так Катей Волковой и осталась.

Только не в нем теперь дело, а во мне. Вот что скажу: девственность я потеряла, но женщиной так и не стала. Этой ночью я приобрела не любовника, а отца.

Сейчас все объясню. По порядку.

Произошло не совсем так, как я ожидала.

Возвратились из кабака поздно, но такой собачий стоял холод, что мы разом протрезвели. Небо звенело от звезд, потом вдруг набежали тучи, все заволокло. И неизвестно откуда лился свет, вокруг нас и высоко над нами жила какая-то тревожная тайна, но все его попытки настроить меня на высокий лад пропали даром. Меня знобило и трясло, как тогда в деревне, когда нас с Волковым в лесу застукала помочка – какая там поэзия, зуб на зуб не попадал, даже о своей главной затее думать забыла. Напялила на себя все, что было с собой, и юрк в спальный мешок. А он тем временем к уборной отправился звезды смотреть – там широкая лужайка, открытое пространство, все небо как на ладони. Так и глядели – он на звезды, звезды на него.

Прибегает весь такой взволнованный, меня зовет:

– Скорей, Катя – северное сияние! Впервые в жизни вижу северное сияние! Мой тебе подарок на день рождения.

Вот беда-то, но делать нечего – вылезла из мешка, закуталась в одеяло и пошла с ним к уборной смотреть эти сполохи света на небе. Красиво, не спорю – рыжеватые такие дуги и световые столбы со слабыми переливами – похоже на перекрещенные прожектора. Так ему и говорю:

– В Севастополе такое видала, мы с Волковым на морской базе у пограничников жили. Там всю ночь прожектора по небу шарят. Наверное, и здесь где-нибудь военная база НАТО.

Он рассмеялся и обнял меня за плечи:

– Теперь представляешь, как далеко на север мы забрались?

– Еще как представляю! – говорю и дрожу.

Вот тогда только он и отвлекся от северного сияния и обратил внимание на свою дочку, какая с ней пляска Святого Витта стряслась. Еще крепче обнял и отвел в палатку, а там стал меня укутывать и утеплять.

Не тут-то было! Теперь уж не открутишься, папан!

– Дай что-нибудь выпить, а то с ума сойду от твоего северного сияния. Уж лучше эта липкая жара в Нью-Йорке.

Притаранил из своей палатки флакон коньяка, «Что ж, вздрогнем», говорю и прямо из горла, как заправская пьянь – сразу тепло разлилось по телу.

– Глотни, – протягиваю ему мерзавчика. – Что я одна как алкашка.

Разве мне надо? Я и без того давно готова.

Коньяк-афродизиак. Заместо корня мандрагоры.

Запасной вариант.

Стыд и срам, Лотова дочь Катя Волкова, отца родного спаиваешь!

А если мой Лот робок и дик? Разница в возрасте? Или подозревает все-таки, что я его дочь? Достаточно даты сравнить!

Увы – слеп, как крот, глух, как тетерев, слеп и глух, как дикобраз, а инстинкт мертв. Таких в цирке показывать за деньги.

– Помогает? – спрашивает.

Ага, струхнул, папочка!

– Нет, – вру, – не помогает. Иди сюда. Ты что, не видишь, как меня трясет.

И поскуливаю да зубами стучу для убедительности.

Когда что-то у тебя уже есть, притворяться, что этого у тебя больше, чем на самом деле – без проблем. И совесть чиста.

– Согрей меня, папочка…

Нет, папочка я не сказала, не решилась, он и без того, вижу, раздираем противоречиями. Ни за что теперь не отступлюсь!

Не знаю, что в нем победило – страх за мое здоровье или просто похоть, но он прилег ко мне, обнял, прижал к себе. Дрожит – только не от холода, а как говорит ньюйоркжская бабуля, на нервной почве. А дальше как-то само пошло, не уверена даже, что я была инициатором. То я, то он. Поровну. Ласкать начал первым, а я залезла к нему в штаны и нащупала его горячий, вздувшийся как парус, дрожащий от нетерпения – так и обмерла.

Обо всех правилах позабыла, чуть с ума не сошла, замучил, извел меня своими несусветными ласками. Всю перецеловал и перещупал, живого места не оставил. Ласков изощренно, невероятно, до умопомрачения, чего никак не ожидала, какой там бонжур! Читала про механику полового акта, а это наука любви: мой отец, любовник и учитель. Профессор любви! Хорошо, что старше и опытнее – разве со сверстниками, которые знают не больше моего и неопытны, как телята, такое возможно? У них все начинается с коитуса, им кончается и им же ограничивается. Несколько минут взаимного трения – разве это любовь? Несколько раз видала – не вдохновляет! Только возбуждает. А этот – наоборот: на главное все никак решиться не мог! У меня уже все там зудело и стонало, текло, как из крана, а он все ласкал и ласкал, там – тоже: перед тем, как пустить в ход свой уд, всю меня там облапил и исцеловал, так стыдно и сладко, я даже испугалась, что этим у нас и ограничится. Еле оторвала – так присосался. Вот тогда я ему и шепнула прямым текстом, чтоб ничего не боялся, уже не девственница и только что кончилась менструация – не забеременею.

В подробности, естественно, не входила – с одной стороны, сняла с него ответственность за порчу девки, а с другой, пусть помучается: с Волковым или с кем другим? Он бы, несомненно, предпочел последнее, потому что какие же они с Волковым друзья, когда соперники – тогда из-за Лены, теперь из-за меня, а на моего сверстника ему плевать в высшей степени, все равно, что ничего и не было. Но не возводить же хулу на бывшего родителя, а так бы, конечно, чтоб раззадорить.

Вышла даже небольшая заминка, я снова испугалась, что покинет поле битвы, пришлось самой, чуть не силой, сама его в себя втащила – взяла в руки и ввела туда. А уж он тогда отпустил тормоза, набросился, как зверь на добычу – второго приглашения не потребовалось.

Как хотелось мне крикнуть в самый разгар, еле сдержалась: «Папочка, милый, родной, любимый!» – теперь уж не эффекта ради, а от полноты чувств. Потому что самое сильное ощущение – это что е*ет тебя не кто чужой, а родной отец, которого ты, наконец, обрела через боль и кровь. Теперь и у меня есть отец, и не какой-нибудь там обычный, как у всех остальных, а отец-любовник, хоть сам про то даже не подозревает. Пусть я получила того и другого с опозданием, зато одновременно! Какой восторг! Вот это победа! А где-то на самой глубине успело мелькнуть – а интересно все-таки, вытащил бы, узнав, что дочь, или до*б до конца? Да я б его не выпустила, даже если б попытался – нет, и все! Или такая сногсшибательная информация только ускорила бы оргазм, кто знает?

Что оказалось неожиданным, так это боль, сильная, тупая, чужая какая-то, как будто и не во мне, не со мной, скорее даже как воспоминание о боли, и совсем не мгновенная, как в книжке написано. И кровь – как-то не так легла, как следовало. Чтоб он не заметил, я взяла в руки его обмякший член, но он тут же опять взбух у меня в руках, не успела даже вытереть как следует. И снова, как в первый раз, быстро кончил, несколько всего фрикций. И хорошо, потому что больно. Третий раз я сама на него залезла – долго, но я терпела, виду решила не подавать, коли притворилась, что уже не девственница. Сказала на всякий случай, что у меня все еще менструация, потому и кровь, очень много крови – совсем как в старинных романах, а не как в учебниках: капля-другая. Как бы не так – лужа крови! Стало мне вдруг очень обидно, что он не знает и даже не догадывается, что это я только притворяюсь бывалой, и тогда я заплакала. Он стал утешать, а утешая и лаская, снова возбудился и опять залез на меня, но тут я вспомнила правила и сказала ему не двигаться, и все сама, мускулами влагалища, но осторожно минуя болевые участки. Он уснул, а мне не спалось, я опять хотела. Укрыла его, а сама вылезла из палатки пописать. Тучи слиняли все, звенели звезды, никакого северного сияния, зато луна как начищенная сковорода, и я одна-одинешенька на всем белом свете. Ни отца, ни матери – круглая сирота. А потом стала дрожать от холода и плакать от одиночества, пока вся не замерзла. Вот тогда я и умерла.

Так я потеряла девственность, а женщиной вроде и не стала – кроме боли, ничего почти не почувствовала, и снова его хочу, будто промеж нас ничего еще и не было.

И так себя стало вдруг жалко, что я снова перехожу на третье лицо, думая о себе и жалея.

Жила-была девочка, и жилось ей одиноко и несладко, хотя все у нее было – дом с достатком, красивая мать, заботливый отец, близкие друзья, любимые книги и родная страна с ее незабываемыми просторами и нерушимыми границами. И вот в один прекрасный день она стала замечать, как все постепенно рушится и исчезает. Первый раз она стала сиротой, когда мама превратилась в птицу и улетела от них, а второй раз – когда папа стал вдруг диким зверем, и она стала его бояться. И тогда она пожалела, что не улетела с мамой, а осталась с папой, пожалев его. Но было уже поздно что-либо перерешать, и засыпая, она боялась дикого зверя, который спал в соседней комнате, но не желая его обидеть, не запиралась. И мама-птица и папа-зверь, каждый по отдельности, очень страдали, и она их жалела, но они все равно считали ее равнодушной и черствой. Мама не могла простить девочке, что та ее предала и не улетела вместе с ней, а папа обижался, что она не идет ему навстречу и не превращается тоже в дикого зверя. Оба они так сильно страдали и так были заняты своими страданиями, что совсем позабыли про девочку, которая жила в доме с достатком круглой сиротой и часто плакала. У нее появились, было, друзья в школе, но быстро исчезли, так как у всех у них было счастливое советское детство, папа был папой, а не зверем, мама была мамой, а не птицей, и девочка им очень завидовала. А книги, которых в их доме было множество-премножество и становилось все больше, ни одной чистой стенки, она разлюбила еще раньше и объявила им войну – после того, как все до одной перечла и сочла их виновными в том, что мама превратилась в птицу, а папа в зверя. И тогда она стала думать – а во что ей превратиться самой, в зверя или в птицу, когда она станет взрослой, как папа и мама? В это время в стране начались демонстрации, и девочка примкнула к ним, став монархисткой и позабыв на время о своем круглом сиротстве. Но демонстрации не помогли, и страна рушилась так же быстро, как их дом с достатком. Вот тогда и появился в Москве еврейский принц, который оказался ее потерянным отцом, вынес ее на руках из-под развалин и увез в страну Святого Лаврентия и Северного Сияния, где они тайно от всех повенчались. Только у принца отшибло память, и он ничегошеньки не помнил – ни что принц, ни что еврей, ни что отец девочки, а все за него держала в своей голове и боялась ему говорить сама девочка, которая опять стала сиротой, пошла к горному озеру и утопилась, превратившись в глубоководную рыбу. Рыбу звали Катей Волковой, а теперь я, выходит, Катя Шапиро: то ли дочь Еврея, то ли его жена.

Такие вот делишки.

И так мне было холодно в это утро, что я бросилась в горное озеро, и впервые вода в нем показалась мне теплее, чем воздух. И я плавала, плавала, плавала, плавала, плавала, пока не превратилась в рыбу. Пришел бонжур, закинул удочку и выловил меня из воды. «Папа, папа!» кричу ему я, а он не слышит. Принес меня домой, бросил на раскаленную сковородку, изжарил и всю съел. Вот тогда я и проснулась и опять убежала на горное озеро. Разделась донага, смотрю в воду и не узнаю себя. Я и не-Я, изменилась и осталась прежней, Катя Волкова, Катя Шапиро, Катя без фамилии, Катя без Родины, а теперь вот еще и без целки – Катя Никто, Катя Ничто. Нет ни Кати-девочки, ни Кати-женщины. Никого нет нигде никогда. Вот тогда я и кинулась в воду и плавала, плавала, плавала, плавала, чтоб не сойти с ума.

Продолжение следует