Сведение просчетов

Было ли письмо Березовского Путину? Покуда оно не предъявлено и не исследовано на подлинность, это вопрос веры. Я верю. Почему бы, собственно, не поверить, если речь идет не о политзеке или религиозном подвижнике, но об игроке. О человеке, который проигрался в прах, напоследок поставил на кон свою жизнь – и погиб.

Другое дело, в чем и почему он просчитался. Тут возможны варианты. Просматриваются как минимум две версии, две разветвленные шахматные комбинации.

Письмо Бориса Абрамовича Владимиру Владимировичу могло быть отвлекающим маневром. Попыткой имитировать капитуляцию перед новой игрой, которую он замышлял незадолго до начала коронерского дознания по делу о смерти Александра Литвиненко. Тогда в рамках этого сценария протекала и встреча с репортером русского “Форбса”, которому он раскрыл душу, рассказав о своей депрессии и о том, что жизнь утратила смысл. Быть может, этот сигнал он посылал Кремлю для того, чтобы его более не воспринимали всерьез, – и тем сильней и внезапней мог быть его очередной удар.

Не исключено, однако, что он, проиграв в суде Абрамовичу и разорившись, действительно впал в отчаяние. И стал сам себя уверять в том, что фигуры можно расставить по новой, надо только покаяться, как Бухарин с Радеком на показательных сталинских процессах, – и добрый безусый вождь, с которым они когда-то были на ты, его поймет и простит. А там, чем черт не шутит, после прилюдного-то унижения, обласкает, приблизит к себе и возвысит. “Это был такой прогиб”, – свидетельствует одна из любимых женщин, и фраза звучит достоверно, как и ответ Березовского на ее возражения: мол, не поможет, только опозоришься. Он полагал, что “ему все равно”, на него и так всех собак вешают. Репутация не пострадает.

Насчет репутации он не заблуждался, он ошибался в другом. Жестоко, грубо, фатально. Как никогда в жизни.

Причем вне зависимости от того, какую из комбинаций собирался разыгрывать, или даже если играл сразу две партии, надеясь вернуться, но и не отказываясь окончательно от конфронтации. Этим письмом Борис Абрамович, по всей вероятности, подписал себе смертный приговор, а покончил он с собой или был убит – уже детали. Хотя и немаловажные.

Он мог, придя в себя, ужаснуться содеянному. А из Кремля, где письмо с удовольствием прочли, проштамповали и отложили в ближний ящик, его, быть может, и поторапливали. Мол, что ж ты не едешь – или раздумал? Тогда, извини, мы сами опубликуем твое послание, а то и предъявим его в лондонском суде, к изумлению публики. Обретя способность вновь трезво глядеть на вещи, он мог легко догадаться о том, что ждет его в России. Вспомнив о судьбе того же Бухарина или Радека. Друг Володя, который делит людей на врагов и предателей, с образом друга Бориса давно уже определился.

Мог он просчитаться и еще крупней. Передав свой текст по назначению, Березовский подставился. Давно приговоренный, он был почти неуязвим, покуда выступал в роли непримиримого борца с путинским режимом. Особенно после гибели Александра Литвиненко, которая бумерангом ударила по российской власти. Письмо не стало для него охранной грамотой, напротив – козырной картой в руках российских спецслужб, если там где надо решено было им воспользоваться. Важным оправдательным документом, о котором тут же и сообщил, не раскрывая деталей, Дмитрий Песков: мол, Борис Абрамович скучал по Родине и Владимиру Владимировичу, никакого смысла не было его убивать. А в тех СМИ, что по праву гордятся своими связями с государством, уже догадались, кому это убийство на самом деле было выгодно. Британским спецслужбам, кому же еще.

О чем думать грустней всего, так это о закономерности трагического финала – к каким бы выводам ни пришло следствие. Этот небывалый человек, сеявший смерть и ложь, великий комбинатор и скверный психолог, циничный кукловод и щедрый благотворитель, строитель государства, враг народа, покоритель сердец, демон в изгнании едва ли мог окончить жизненный путь как-нибудь иначе – в своей постели, окруженный безутешной родней и хныкающими внучатами. Он выбрал другую жизнь, которая свилась в петлю в огромном пустом доме.

grani.ru
Илья Мильштейн