КОНТИНЕНТ - Новости и аналитика актуальных событий в мире, мнения и комментарии экспертов и обозревателей
В последнее время всё чаще приходится спорить и доказывать, что свобода не есть производная от “частной собственности” и “рыночной экономики”, а напротив, устойчивый рынок и частная собственность – суть производные от прав человека, важнейшими среди которых являются право личности на жизнь и неприкосновенность, свобода слова и мысли и другие, отнюдь не экономические основы либерализма.
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
В этой связи решил “воскресить” одну давнюю статью, написанную в соавторстве с известным петербургским медиевистом Юрием Малининым (1946-2007). Помимо “чисто прикладных” актуальных целей хотел бы таким образом отдать дань памяти Юрию Павловичу, который оказал на меня как историка решающее влияние и которого я в полной мере считаю своим учителем.
Д. А.Коцюбинский, Ю.П.Малинин
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ В ИСТОРИИИ ЗАРУБЕЖНЫХ СТРАН
Межвузовский сборник научных трудов
Сыктывкар: Сыктывкарский университет, 1994. – 192 с. – Стр. 24-37
В сегодняшнем обществе сложилась довольно парадоксальная ситуация: с одной стороны, наша страна взяла вполне осознанный курс на строительство капиталистической модели экономики, а с другой – все мы оказались к этому идеологически мало подготовлены, так как до сих пор продолжаем осмыслять феномен капитализма при помощи прежних историко-экономических аксиом. Однако известно, что в свое время данные аксиомы создавались с одной единственной целью: доказать неминуемость скорой гибели капиталистического общества. С их же помощью в теории и на практике созидался его антипод. Но если исходить из того, что жизнь эту систему доказательств опровергла, то, очевидно, настало время решительно пересмот¬реть и упомянутые аксиомы. В противном случае все наше переосмысление капиталистического феномена окажется построенным на зыбком фундаменте прежней идеологии.
Аксиомы, о которых идет речь – не что иное, как ключевые положения марксистской философии истории (истори¬ческого материализма), и поэтому пересмотреть их – значит прежде не его взглянуть на историю с высоты современных исторических представлений. Не претендуя, конечно, на всесторонний анализ марксистской теории, остановимся лишь на тех ее постулатах, которые имеют непосредственное отношение к проблеме становления капитализма и в то же время являются фундаментальными для теории в целом.
Главной особенностью марксизма является то, что он утверждает абсолютный примат производства над всеми остальными сферами социально-экономической жизни. Торговля по отношению к производству сугубо вторична и исторически преходяща: она является порождением товарного производства и вместе с ним должна уйти в небытие. Именно развитие производительных сил обеспечивает исторический прогресс общества, выражающийся в поступательной смене общественно-экономических формаций. Эволюция торговли при этом является следствием развития производства, и ее влияние на него марксистская теория мало принимает в расчет.
Наиболее ярко такой подход проявляется в марксистской концепции капитализма, при котором товарно-рыночные отношения достигают апогея своего развития. По К.Марксу, суть капитализма, как и любой другой формации, – в уровне производства и характере производственных отношений. Торговля же и рыночные отношения – это прежде всего средства реализации прибавочной стоимости (поэтому-то и предполагалось, что с уничтожением частной собственности и эксплуатации торговля как форма обмена должна исчезнуть). Сразу подчеркнем, что с точки зрения как истории, так и экономики такое соотношение производства и торговли представляется неоправданно односторонним, так как хотя торговля и возникла исторически позже, чем производство, но возникнув и набрав силу, она стала выступать в роли организатора и мощного стимулятора производства.
В хорошо известной Марксовой теории первоначального накопления капитала, которая объясняет предпосылки возникновения капиталистического способа производства, выделяются два момента: экспроприация крестьян и ремесленников, благодаря которой создавался слой потенциальных наемных рабочих (лично свободных, но лишенных средства производства), и накопление денежных средств, которые могли быть обращены в капитал. Собственно же генезис капитализма, то есть становление капиталистических отношений, представляется при этом как процесс развития капиталистических форм производства (мануфактура и ферма), главным признаком которых является эксплуатация свободного наемного труда. Процесс этот обусловлен ростом производительных сил (совершенствование техники и технологии в промышленности, сельском хозяйстве, мореплавании и др.), а также наличием упомянутых предпосылок капитализма, создаваемых первоначальным накоплением. При этом рост производительных сил представляется объективным законом, имманентным для человеческой истории и действующим благодаря столь же имманентному для человека стремлению ко все более полному удовлетворению своих материальных потребностей.
Однако история общества с древнейших времен до наших дней не подтверждает ни одной из исходных посылок данной теории. Во-первых, нет никакого ни биологического, ни социального закона, по которому человеческие потребности должны обязательно возрастать. А во-вторых, рост производительных сил также не составляет всеобщего объективного закона. Он действовал и действует не всегда и не везде; поэтому, если мы наблюдаем в том или ином обществе такой рост, то он требует не умозрительно-теоретического, а конкретно-исторического объяснения.
Несомненно, что зарождение и развитие капитализма в Западной Европе сопровождалось невиданным доселе ростом производительных сил. Но если не считать этот рост результатом действия некоего объективного и всеобщего закона, то что же тогда явилось его причиной?
Непосредственной экономической причиной подъема производительных сил на Западе, начиная со средневековья, и главным условием зарождения капитализма явились торговля и рынок. Именно торговля, непрерывно расширяя товарный ассортимент, провоцировала рост и диверсификацию потребностей, что, в свою очередь, стимулировало развитие производства как в плане его технической оснащенности и организации, так и специализации. Мануфактура, а позднее и фабрика, появились как раз потому, что европейская торговля обеспечила им чрезвычайно емкий и постоянно расширяющийся рынок сбыта продукции. Не будь такого рынка, не было бы никакого смысла ни в повышении производительности труда, ни в наращивании товарной массы. И не было бы тогда никакого капитализма.
Но торговля, как известно, существует издревле. И издревле же она в той или иной степени стимулировала производство. Однако для появления капитализма необходим был количественно и качественно особый уровень торговли. Прежде всего следует заметить, что это – торговля, осуществляемая профессиональным купцом, выступающим в роли посредника между производителем и потребителем (речь идет о том, что на языке нашего общества до сих пор было принято именовать «спекуляцией»). Рынок, где нет посредника и где обмен совершается между потребителем и производителем непосредственно, – это примитивный рынок, не способный оказать на производство заметного активизирующего воздействия. Он, в принципе, может обойтись и без денег как средства обмена, пользуясь методом «бартерных» сделок.
Что касается Западной Европы, то ее прочно связанная со странами Передней Азии и Восточной Европы посредническая торговля получила к XVI в. необычайное развитие. Благодаря своей высокой рентабельности заморская торговля (прежде всего со странами Леванта)стала важнейшим фактором экономического роста, предопределившим интенсивные поиски новых морских путей на Восток, что в конечном счете привело к Великим географическим открытиям. Стоит особо подчеркнуть уникальность исторической ситуации, сложившейся в результате этих открытий: впервые в истории стал складываться в полном смысле слова мировой рынок, где европейскому торговцу и предпринимателю принадлежала решающая роль. Это явилось первым основным условием становления европейской капиталистической промышленности, получившей практически безграничный рынок сбыта своей продукции.
Нельзя сказать, что Маркс прошел мимо этого важнейшего обстоятельства. Напротив, в «Капитале» он замечает, что «мировая торговля и мировой рынок открывают в XVI в. новую историю капитала»1, имея в виду, что именно мировой рынок обеспечил подъем производства и вызвал к жизни капиталистические формы его организации. Однако, исходя из идеи полного примата производства над обменом и выделяя в качестве ‘ главного признака капитализма эксплуатацию свободного наемного труда, он переносит центр тяжести генезиса капитализма на первоначальное накопление, не делая из упомянутого наблюдения никаких концептуальных выводов. Для Маркса принципиальное значение имели экспроприация крестьянства и накопление денег, поскольку именно они создавали необходимые условия для возникновения капиталистической эксплуатации. Однако ближайший анализ и этого постулата обнаруживает его несостоятельность. Мировая история свидетельствует о том, что практически в каждом традиционном обществе имелось такое количество золота и нищих, которое могло бы полностью удовлетворить нужды мануфактурного производства. Но та же история говорит и о том, что нигде, кроме Западной Европы, капитализм зародиться не сумел. В то же время необходимо учесть, что раннекапиталистическая промышленность, ввиду ее довольно скромной роли в общественном производстве вплоть до XIX в., требовала сравнительно небольших капиталовложений, и для нее вполне достаточно было бы тех денежных накоплений, которые имелись в Западной Европе задолго до XVI в. С другой стороны, мануфактуры отнюдь не нуждались в той армии экспроприированных, нищих и бездомных, формированию которой столь большое значение придает Маркс в своей теории первоначального накопления. Европа на протяжении всего средневековья не испытывала недостатка в люмпенах и бродягах, но мануфактуре нужны были не они, а высококвалифицированные ремесленники. Неквалифицированная рабочая сила всегда была в избытке, квалифицированная же была редкой, она стоила дорого и являлась объектом конкурентной борьбы между предпринимателями. Поэтому теория первоначального накопления мало что объясняет в происхождении капитализма.
Итак, своим генезисом капитализм обязан прежде всего необычайно высокому уровню развития торгового, а также банковско-ростовщического капитала в Западной Европе в XVI в. При этом необходимо учитывать не только количественную сторону процесса, но также – новые формы организации торгово-кредитных операций. Речь идет о появлении в XVI в. в Антверпене первых товарной и фондовой бирж. Признав же главным экономическим фактором становления капитализма беспрецедентный размах западной торговли, логично попытать¬ся отыскать причины подобного размаха, а не углубляться в проблемы крестьянской экспроприации, как это делает Маркс.
В свое время не кто иной, как Ф.Энгельс в работе «Внешняя политика русского царизма» писал: «В самом деле, турецкое, как и всякое другое восточное владычество, несовместимо с капиталистическим строем; извлеченная прибавочная стоимость ничем не обеспечена от хищных рук сатрапов и пашей; нет налицо первого основного (выделено нами – Ю.М.,Д.К.) условия буржуазного приобретения – обеспеченности личности купца и его собственности»2. Энгельс совершенно справедливо указал, что развитие торгового капитализма, а в итоге и становление капиталистического производства, невозможны без определенных правовых гарантий неприкосновенности частного лица и его собственности от посягательств со стороны политической власти. Такое условие было налицо лишь в средневековом западноевропейском обществе, все же прочие современные ему цивилизации таковым не обладали.
Западный купец обеспечил себе относительную личную и имущественную неприкосновенность в ходе так называемых коммунальных революций, прокатившихся по странам Западной Европы, в основном в течение XI-XII вв. В итоге появился вольный феодальный город с полным или частичным самоуправлением. Будучи в той или иной мере независимым от феодального сеньора, он гарантировал определенную неприкосновенность личности и имущества каждого члена городской общины. Важно отметить, что вольный город – явление характерно западное, прочие средневековые общества его практически не знали.
Почему же возник вольный феодальный город, явившийся колыбелью всего последующего социально-экономического прогресса? Как это ни парадоксально на первый взгляд, он возник вопреки и в то же время благодаря феодальным сеньорам. Вопреки – поскольку вольный город родился в борьбе с ними; благодаря – поскольку именно класс феодальных сеньоров к этому времени выработал для себя целостную систему политико-правовых норм, обеспечивающих относительную личную и имущественную неприкосновенность перед лицом вышестоящих сеньоров, включая и короля. Речь идет о том, что у нас принято именовать системой феодального иммунитета.
В основе западного феодального строя лежал принцип контракта – договора между вассалом и сеньором, четко определявшего взаимные права и обязанности. Нарушение договора любой из сторон влекло за собой его расторжение, причем если это происходило по вине сеньора, вассал сохранял за собой право на полученный от него феод. Власть сеньора, таким образом, оказывалась четко ограниченной, и вассалы на совершенно законном основании обретали весьма широкие полномочия в пределах своих феодальных владений, благодаря чему каждое из них превращалось в своего рода автономное государство.
Того же самого добивались и города, вступая в борьбу со своими сеньорами. Они стремились превратиться в точно таких же феодальных сеньоров (правда, коллективных), с тем же самым набором феодальных прав и гарантий. Иными словами, у западного города, в отличие от городов других обществ, имелся готовый образец политико-правовой организации, ориентируясь на который они смогли на вполне законном основании и с немалой выгодой для себя вписаться в социально-политическую структуру феодального общества.
Подобно феодальным сеньорам, горожане коммун приносили друг другу клятву верности, принимая на себя обязательства оказывать друг другу поддержку «помощью и советом». Само понятие свободы, или вольности, широко распространившееся в эпоху коммунальных революций, прежде всего означало право, «свое право», под которым горожане, вслед за феодала¬ми, понимали неотчуждаемость своего имущества и неприкосновенность социального статуса личности. Принадлежность же к той или иной корпорации (городская община, купеческая гильдия, университет и т.д.) гарантировала охранение этого права.
Вся средневековая общественно-политическая мысль Запада несет на себе печать идеи «своего», то есть частного права. Культивировавшийся на протяжении веков социальный идеал справедливости, мира и порядка представлялся достижимым, с одной стороны, благодаря выполнению каждым человеком главной христианской заповеди о любви к ближнему, а с другой – при условии неприкосновенности своего и чужого права. При этом и любовь к ближнему зачастую трактовалась в категориях права, Так, например, известный французский юрист XIII в. Филипп де Бомануар, составитель «Кутюмов Бовези», рассуждая на тему, зачем нужны правовые обычаи, утверждает, что они помогают соблюдать божью заповедь о любви к ближнему.
«Поэтому, – пишет он, – нам кажется, что мы принесем большую пользу, если трудом своим, предпринятым с помощью Божьей, дадим ближним книгу, по которой они смогут узнать, как отстаивать свое право и избегать своей вины»3, под которой подразумевалось ущемление чужого права. Соответственно, и социальный порядок мыслился непременно как порядок право¬вой, без которого не представлялся возможным и мир в обществе. В этой связи роль королевской, как и любой другой политической власти, заключалась в поддержании правопорядка и защите права каждого. Весьма символично, что на английском государственном гербе по сей день сохраняется средневековый девиз «Бог и мое право»4, с предельной лаконичностью дающий представление о ценностных ориентирах Запада.
Важно подчеркнуть, что западное феодальное право ограждало собственность и личность индивида не только от посягательства со стороны других частных лиц (это являлось функцией права практически любого цивилизованного общества), но и от покушений на них со стороны королевской и сеньорской власти, полномочия которых, таким образом, оказывались ясно очерченными. Ведь именно фискальные устремления политической власти могли служить и зачастую служили неодолимым препятствием к развитию торгово-предпринимательской деятельности, и в тех случаях, когда власть брала верх и публичное право слишком явно подавляло частное (как это было, например, в княжествах Германии, в Испании и в некоторых итальянских государствах XVI в.), экономическое движение в сторону капитализма сходило на нет. Там же, где абсолютистским амбициям государства оказывалось достаточно действенное сопротивление со стороны различных классов феодального общества, прежде всего дворянства и буржуазии, и где эффективно функционировали политические институты, защищавшие частное право (сословно-представительные учреждения, суды), становление капитализма шло более или менее по нарастающей. По существу, ранний капитализм получил оптимальный простор для роста лишь в Голландии и Англии, особенно после того как благодаря первым революциям Нового времени там были созданы наиболее твердые гарантии соблюдения частноправовых интересов и заложены основы рыночного хозяйства и капиталистической промышленности.
О капитализме как сложившейся социально-экономической системе можно говорить лишь применительно к тому времени, когда на смену мануфактуре пришло фабричное производство, что случилось, как известно, в XIX в. Но появление фабрики и машин было бы невозможным не только без высокого уровня развития мировой торговли, но и без необходимых научно-технических достижений. По классической марксистской схеме научно-технический прогресс объективно предопределяется все тем же законом развития производительных сил и составляет часть этого развития.
Действительно, поскольку современная наука зародилась и долгое время развивалась именно в Западной Европе, легко может создаться иллюзия, будто причиной тому послужило возникновение и развитие капиталистического уклада. В пользу этого, вроде бы, свидетельствует то, что совершенствование орудий труда и прикладных знаний протекало в тесной связи с производством и его нуждами. Однако параллельно этому и независимо от производства происходило развитие знаний сугубо теоретических, смысл которых заключается в познании истины, а не в повышении эффективности производства. Не будь этого, прикладная наука очень скоро исчерпала бы свои потенции. Она, возможно, смогла бы без поддержки теоретической науки создать паровой двигатель, но самостоятельно дойти до приме¬нения электрической энергии – никогда. Этому должны были предшествовать более чем столетние теоретические изыскания в области электричества. Тем более немыслим весь современный научно-технический прогресс без многовековой истории фундаментальной научной мысли. Марксу же не только механика, но даже самая абстрактная из наук – математика, казались своего рода побочным продуктом работы обычного мельничного жернова: «Почти все великие математики, – говорил он в письме к Энгельсу от 23 января 1863 г., – начиная с середины XVII столетия, исходят, поскольку они занимаются практической механикой и пытаются ее теоретизировать, из простой водяной мельницы для зерна»5.
Здесь нужно пояснить, что для марксистской социологии вообще свойственна недооценка, а то и пренебрежение к человеческому интеллекту и психологии в целом как важнейшим факторам исторического развития. Вся предшествующая ей историческая мысль, начиная с античной, имела этико-психологическую ценностную ориентацию, объясняя события разного порядка в конечном счете нравственно-психологическими особенностями и качествами человека. Эту же традицию продолжает и современная западная наука. Для нее психология, ставшая объектом тщательного изучения и поэтому понимаемая существенно иначе, чем прежде, а именно : как социально обусловленная и исторически развивающаяся функция человеческого мозга с широкой сферой проявления, от бессознания до сознания, является своего рода альфой и омегой исторического познания. Ибо действие всех возможных факторов истории непременно преломляется через социальную психологию, и поэтому она так или иначе лежит в основе любых событий и в наиболее концентрированном виде выражает их суть.
Марксизм же, вопреки данной идейной традиции, изначально был ориентирован исключительно на физиологию. Его наивысшие ценности – материальное производство, производительные силы и производственные отношения, – это то, что обслуживает чисто физические, «первичные» потребности человека (пища, одежда, кров), обеспечивая его физическую безопасность и продолжение рода. В марксистском взгляде на человека физиология постоянно доминирует над психологией, Человек – это прежде всего производительная сила, но сила по преимуществу физическая, прилагаемая к орудиям труда. По -этому именно физический труд и занятые им классы постоянно выводятся на авансцену истории как ее творцы. Остальные общественные классы оказываются в той или иной степени паразитирующими на их труде, поскольку важность иных видов труда и социальной деятельности сильно принижается перед лицом производства материальных благ.
Человеческий мозг и соответственно все его функции по известной теории Энгельса, совершенно несуразной как с логической, так и с биологической точек зрения, является продуктом физического труда и необходимого для его обеспечения речевого общения людей. А ведь это – один из важнейших доводов в пользу абсолютного примата бытия над сознанием, то есть в пользу важнейшего марксистского постулата!
Марксистский взгляд на человека оказался весьма точно воплощенным в практике социалистического переустройства бытия в нашем обществе. Эта практика игнорировала так называемый человеческий фактор, о котором в последние годы стала внезапно и с большой охотой рассуждать вся наша общественная наука. Но человеческий фактор – не что иное, как фактор психологический в широком смысле слова, и если он отбрасывается, а человек выхолащивается до его физической сути, то человек оказывается неспособным удовлетворить даже самые элементарные свои нужды. Да и сама марксистская идея равенства по сути глубоко физиологична, ибо равными и одинаковыми (и то весьма относительно) люди кажутся, если смотреть на них с чисто физической точки зрения, если же взглянуть на них со стороны психологической, интеллектуальной, иллюзия прирожденного равенства моментально исчезает. На протяжении почти всей своей истории философия так или иначе выделяла в человеке плотское и духовное начала, справедливо отдавая приоритет второму, поскольку, как это было издревле ясно, разум и душа являются главным достоянием человека, благодаря которым он выделяется из всего остального мира, являясь наиболее совершенным творением Бога или Природы. Марксизм перевернул соотношение этих начал, сделав ставку на плоть. Курбет вполне понятный, если принять во внимание особенности духовной жизни и научных исканий той эпохи. Успехи естественных наук во второй половине XIX в., нащупавших некоторые закономерности развития природы, особенно животного мира благодаря дарвинизму, чрезвычайно способствовали натурализации гуманитарной, в том числе исторической мысли. Надежда отыскать объективные законы развития общества, по аналогии с законами природы, воодушевляла не только Маркса и Энгельса. А пренебрежение духовными ценностями и потребностями, физиологизм в подходе к проблемам человеческого бытия стали своего рода поветрием, принимавшим порой гротескную форму (например, в русском нигилизме). Из разнообразных идей и теории натуралистического толка один лишь марксизм сложился в сильное, по-своему логически законченное учение, обеспечившее себе будущее. Однако сила его отнюдь не в научной доказательности и обоснованности его философии истории, а в том что он единственный нашел путь к глубинной надежде и вере в справедливое переустройство общества, вере, порожденной христианством и со средних веков тлевшей в недрах западной цивилизации. Здесь уместно заметить, что христианская церковь Западной Европы долгое время осуждала профессиональную торговую деятельность как греховную. В раннее средневековье профессиональная торговля была запрещена для христиан, ибо считалось, что Господь, изгнав купцов из храма, дал всем понять, что купец неугоден Богу и достоин отлучения от церкви. Под купцом при этом понимался только тот торгующий, который продает предметы в том же виде, в каком их купил. Для церкви вообще индивидуальная собственность, деньги, богатство были злом, но злом неизбежным, возникшим в результате грехопадения человека. И хотя она не отвергала это зло полностью, и даже постепенно признала полезность торговли, стремясь, правда, ограничить торговую прибыль фиксированными «справедливыми» ценами, тем не менее идеалом для нее оставались нестяжательство и имущественное равенство. Именно в рамках христианского мировоззрения оформилась та коммунистическая эгалитаристская идея, которая, породив множество утопий, в том числе и гораздо более ранних, нежели классическая «Утопия» Томаса Мора, в итоге вылилась в доктрину научного социализма. Основные черты этой последней уже предельно ясно проступают, например, в утопи-ческой картине общества, набросанной французским писателем XIV в. Филиппом де Мезьером: «Люди в этой стране живут сообща, и во всей стране нет ни одного нищего. Они не носят иной одежды, кроме самой необходимой… У них нет денег, и там ничего не исчисляют в золотой и серебряной монете. В этой стране нет воров, и люди не воюют друг с другом»6. Однако на Западе социалистические идеи всегда наталкивались на активное противодействие частного права, пустившего глубокие корни в общественной психологии. С гораздо, большей легкостью они побеждали в тех обществах, где такой сдерживающей силы изначально не существовало, либо она была недостаточной.
Неприятие марксистской концепции человека, однако, не означает простого возврата к представлению, будто сознание определяет бытие. Во-первых, с точки зрения современных гуманитарных знаний, невозможно столь узко толковать то и другое, как это делал Маркс, ибо материальные потребности и порождаемые им производственная деятельность и производственные отношения составляют лишь часть бытия. С другой стороны, сознание, как индивидуальное, так и социальное, лишь часть психологии. Но особенно важно то, что человеческое, социальное бытие нельзя уже больше представлять в отрыве от психологии, являющейся его непременной составляющей, теснейшим образом взаимодействующей со всеми прочими его компонентами. В этом случае вопрос, что же первично, бытие или сознание, теряет всякий смысл, ибо равносилен вопросу: что первично, часть или целое?
Таким образом, возвращаясь к проблеме генезиса капитализма, необходимо сказать, что этот исторический феномен возник благодаря счастливому сочетанию многих условий, сложившихся именно в западном средневековом обществе, из которых мы обратили внимание на развитие рыночных отношений, их раннее правовое обеспечение и эволюцию научной мысли. Ими, конечно же, не исчерпываются все источники капитализма, но без них он был бы невозможен. Эти условия появились отнюдь не благодаря производству и производственным отношениям, скорее наоборот: именно они обеспечили высокий уровень материальной цивилизации капитализма.
Возникает вопрос: что же такое капитализм как историческое явление? Очевидно, что полная ясность и простота марксистской формулы этого строя неудовлетворительна. Однако предложить что-либо другое, аналогичное по своей простоте и лаконичности, мы, увы, не в состоянии. Столь сложно и многолико это явление, что всякого рода монистический, односторонний взгляд, который единственно и позволяет давать четкие безапелляционные формулировки, оказывается в итоге ложным. И тем не менее мы не можем избежать искушения указать, по крайней мере, на один существеннейший признак капитализма.
Это – свобода. Но свобода не как некая мистическая абстракция или осознанная необходимость, а свобода как право, дающее определенные социальные гарантии неприкосновенности личности, ее статуса и собственности. Впервые возникнув в недрах западного общества, где ее носителями явились, прежде всего, феодальные сеньоры, эта свобода создала благодатную почву для развития средневековых городов, торговли и производства и в неменьшей степени – научной мысли и искусства. За эту свободу шли на борьбу с феодальными сеньорами горожане эпохи коммунальных революций. За ее расширение и упрочение выступала буржуазия нового времени. Придя к власти и установив твердые политические гарантии соблюдения частноправовых интересов, она сделала капиталистическое развитие исторически необратимым.
* * *
Эта рассылка с самыми интересными материалами с нашего сайта. Она приходит к вам на e-mail каждый день по утрам.