Объяснение в любви

Борис Вольфсон

Борис Ильич Вольфсон родился и живет в Ростове-на-Дону, Россия. После окончания мехмата РГУ работал научным сотрудником в НИИ механики и прикладной математики, вот уже двадцать лет преподает математику в школе для одаренных детей. Автор школьных учебников, а также сборников стихов и миниатюр в прозе. Член Союза российских писателей.

ГАРМОНИЯ

Смирению, о время, научи
и к созерцанью обрати сердца.
Пусть непереводим язык свечи,
дрожащий возле самого лица,

но взгляд слетает бабочкой на свет,
как будто этот маленький магнит,
освобождая от дневных сует,
сознанье с бесконечностью роднит.

Неверен свет, душа вещей темна,
но, принимая правила игры,
припомнить их дневные имена
я даже не пытаюсь до поры.

Слова, покинув освещенный круг,
утрачивают зримые черты,
как контуры твоих усталых рук,
как вся ты за чертою немоты.

Дай, время, на ветру твоем сберечь
короткое дыхание свечи,
и души, обреченные на речь,
молчаньем в знак согласья обручи.

И возроди из тьмы и немоты
гармонию земного бытия,
когда душа с душою не на «ты»,
а, кажется, почти уже на «я».

Не знаю, чем тишайший этот миг,
мы у судьбы сумели заслужить,
но завтрашний многоголосый мир
его уже не сможет заглушить.

А за окном плывет рыбачка-ночь,
покачивая звездный свой улов,
да ветер, уносясь куда-то прочь,
насвистывает песенку без слов.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Был вечер. То и дело обгоняя
свою неуправляемую тень,
я шел сквозь строй солдатский фонарей
и снова видел тень перед собою.

И этот теневой театр мешал
мне наконец-то с мыслями собраться,
как будто, в перевертыши играя,
меня дразнила собственная тень.

Как будто, обращаясь вспять, она
напоминала мне о давнем лете.
Но тело инородное мое
не принимал оживший мир теней.

И все, что мне наворожили блики
и листья нашептали, отзывалось
не горечью, а лишь негромким эхом
той горечи, что таяла во мне…

Итак, был вечер. Зябкий ветерок
под куртку забирался понемногу
и фонари качал над головой,
и головами фонари качали.

Но я решенье принял. Я к тебе
спешил по шаткой палубе аллеи.
На завтра жизнь откладывать устав,
я полюбить решился наконец,

приняв, как незаслуженный подарок,
твою любовь
и в первый раз поверив
в устойчивость простых и вечных истин,
в возможность счастья.

Милый мой дружок,
ты — свет.
А я к тебе вернулся тенью,
чтоб никуда уже не уходить.

ЧИТАЯ КОРТАСАРА

Слой клея разделил, соединяя.
И некоммуникабельность осколков,
которым он придал былую цельность,
преодолеть никто уже не в силах.

* * *

Погадаем над годами
и — от быта вдалеке —
над летейскими водами
полетаем налегке.

Овладев бессмертным кодом,
окрыленная душа
пусть летательным исходом
насладится не спеша.

Погадаем над годами,
подсчитаем их запас,
как в дешевой мелодраме,
не закатывая глаз.

Просто жизнь свою оценим,
чтобы раз и навсегда
удержать на этой сцене
мимолетные года.

Но годам, летящим мимо,
не помашем вслед крылом:
режиссер неумолимо
предназначил их на слом.

Плеск волны, как плеск оваций,
и небес бессмертный вид —
это смены декораций
все же не предотвратит.

Что ж, товар когда-то ходкий,
согласимся, что теперь
режиссерские находки
перешли в разряд потерь.

И со временем в расчете
бутафорская река…
Мы же — в творческом полете,
вечно — в творческом полете…
Жаль, что вечность коротка.

ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ

Наша жизнь —
сплошной каток,
тонкий мартовский ледок…

И на этом тонком льду,
сколько Бог отпустит лет,
совершаем, как в бреду,
мы свой жизненный балет.

Между «можно» и «нельзя»,
огибая полыньи,
мы с тобой несем, скользя,
души зябкие свои.

Под коньком искрит снежок,
мелодичен ветра свист…
Я скажу тебе, дружок,
ты отличный фигурист.

Твой классический полет
завораживает взгляд.
И сверкает синий лед,
отражая твой наряд.

Наша жизнь —
сплошной каток.
И конек врезает след
в замороженный поток
пролетевших дней и лет.

Но назло шальной воде,
застывающей в момент,
мы станцуем па-де-де
и сорвем аплодисмент.

ОСЕННИЙ ДИВЕРТИСМЕНТ

Снова дождь стучит по крышам,
зашифрован тайным кодом.
Мы его, конечно, слышим,
но — проблемы с переводом.

Ускользающая осень —
виртуальная реальность.
Взгляд упорно ищет просинь,
но — утрачивает дальность.

Где-то юг беспечным раем.
И прибой — на три аккорда.
Мы о юге вспоминаем,
но — уже не слишком твердо.

А у нас свои мотивы:
жизнь в предчувствии подвоха
и неясность перспективы,
что совсем не так уж плохо.

Глупо знать судьбу, и страшно,
и не слишком интересно:
что душе до яств и брашна,
если будущность известна?

Так что, горе-оптимисты,
мы живем в плену сомненья
и твердим: «Остановись ты,
быстротечное мгновенье!» —

чтобы хоть на этот вечер
от забот освободиться
и теплом желанной встречи
полноценно насладиться,

чтоб назло осенней дреме
вдруг пахнуло вешним садом
в этом мире, в этом доме,
с этой женщиною рядом!

ДИСКРЕТНАЯ ЖИЗНЬ

Мы живем, увы, частично,
фрагментарно и кусочно,
расчлененно, мозаично,
до обидного непрочно.

Не вкушаем плод запретный,
тайный план Творца нарушив.
Одинокие, дискретно
существуют наши души.

Символ нашего режима,
как в питании, раздельность.
До конца недостижимы,
в равной мере, цель и цельность.

Гложет внутренняя склока:
сердце с разумом в разладе.
Зуб неймёт, но видит око
и мечтает о награде.

Что ж, мечтать совсем не вредно
о сближеньи и слияньи,
продолжая жить дискретно,
как всегда — на расстояньи.

Как всегда, как все, типично,
по науке и по вере,
то есть дробно, мозаично,
далеко не в полной мере.

Но пока жива надежда,
в ней мы ищем утешенье,
как стрела, повиснув между
тетивою и мишенью…

* * *

Когда разбавлена эссенция
и ослабел любви магнит,
как содранные заусенцы,
душа мешает и саднит.

Взлетать, как прежде, не рискует,
хотя под крыльями зола,
лишь о себе самой тоскует —
той, что любила и жила.

МОСТ

Смиряя страх,
доверившись надежде,
шагнули мы на мост
в сыром тумане,
хотя другого берега не видно,
и даже непонятно, есть ли он.

Мост, точно нож,
в клубящуюся массу
тумана
входит,
но не разрезает,
а просто исчезает в ней.

И сами
мы словно растворяемся в тумане,
забыв, куда идем мы
и откуда,
и, главное, зачем.

Задать вопрос
пожалуй что и некому.
Клубится
туман
над головой и под ногами.

Лишь впереди,
в неярком ореоле,
свет фонаря,
а может быть, звезды,
которую,
других ориентиров не видя,
мы назначим путеводной.

ИЕРИХОНСКАЯ РОЗА

Как пустыня в тени дождя,
я тоскую в тени любви.
Мой колодец давно иссяк
и ручей пересох в пыли.

За грядою высоких гор
собираются туч стада.
А в пустыне моей любви
только ветер да скрип песка.

Я зарылся в свои дела,
будто семя — в горячий лёсс.
Я цвести не пытаюсь, но,
засыхая, всё жду дождя.

* * *

Пестрый мячик на резинке — память детская моя —
раскрутилась, раскачалась на резиновом шнурке.
Конфетти, опилки, блестки, мишура и кисея, —
я б хотел тебя отбросить, — глядь, а ты опять в руке.
Ну зачем, скажите, помнить платье мамино и смех,
и румянец во всю щеку, чтенье сказок перед сном?
Жизнь промчалась вскачь, как мячик, симулируя успех,
будто гол забил в ворота мой ровесник — старый гном.
Я не жалуюсь на память, я твержу ей: «Не маячь
и оставь меня в покое, и во сне не мельтеши».
Слышу, как смеются дети и подбрасывают мяч —
пестрый мячик на резинке — горький знак моей души.

Публикация подготовлена Семёном Каминским