Красная скала. Баллада о разведчиках

Они перешли границу в сумерках, беспрепятственно пересекли долину и двинулись дальше на восток по вади Абу-Хашива. У них не было карты — приходилось ориентироваться по направлению сухого русла и по звездам, уже выступившим на темнеющем небе. Когда вскарабкались по крутому каменистому склону, Рахель оглянулась назад, следуя своему прочно вошедшему в привычку обыкновению гида и проводника — запомнить дорогу.

— Что такое? — обернулся Меир.

— Да вот, запоминаю.

— Зачем? Мы же вернемся другим путем, через вади Муса.

Рахель подняла брови:

— Как это зачем? Расскажем другим, тем, кто пойдет после нас…

— Глупости, — фыркнул Меир Хар-Цион. — Других таких сумасшедших нет, и не будет.

Он ошибался. Спустя всего лишь три месяца, в начале августа 1953 года тем же самым маршрутом двинулись еще пятеро: ближайшая подруга Рахели Сабурай рыжая Гила бен-Акива из Кфар Йегошуа, Арик Мегер из мошава Эйн Ирон, Мирьям Мундерер из Хайфы, Эйтан Минц из поселка Маас, что возле Петах-Тиквы и Янкеле Клифельд из кибуца Ифтах. Арик был помешан на этой теме уже несколько лет, прочитал все, что мог достать в библиотеке Университета, и перед выходом даже проконсультировался со знаменитым археологом Зеэвом Вильнаи — ну и, конечно, с Рахелью. Вот только добрались ли они до Петры, так и осталось неизвестным. Через несколько недель обезображенные тела всех пятерых были возвращены в Израиль при посредстве Красного Креста. Скорее всего, их линчевали в попутной арабской деревне, куда ребята зашли, ища помощи от змеиного укуса.

Эти пятеро стали первыми жертвами «синдрома Красной скалы» — первыми, но не последними. Всё новые и новые израильтяне — группами, парами и в одиночку выходили в смертельно опасное путешествие к стенам запретной Петры. Как правило, гибли все. Успешный четырехдневный поход Рахели Сабурай и Меира Хар-Циона оказался исключением — возможно, ввиду исключительных личных качеств проводника. В 1953-м Меиру было всего 19. Уже два года спустя он станет самым молодым капитаном ЦАХАЛа, участником легендарных рейдов «отряда 101» и командиром роты спецназа десантной бригады. Сам Моше Даян даст ему погоны в обход обязательного офицерского курса, а впоследствии напишет в книге воспоминаний: «В моих глазах, Меир Хар-Цион был и остается лучшим солдатом Армии Обороны Израиля за все времена…»

Вполне вероятно, что для того, чтобы вернуться целым и невредимым, нужно было быть именно Меиром Хар-Ционом, никак не меньше. Двадцатилетние спецназовцы из его роты Дрор Леви и Дмитрий Берман, отправившиеся в Петру тремя годами позже, в 1956-м, попались гостеприимным арабам уже на обратном пути. Дрор погиб, а Дима, репатриировавшийся в Страну из России шестью годами раньше, был ранен, но сумел спастись. Еще одна удачная попытка была проделана в 1959 году десантниками Виктором Фридманом и Шимоном Римоном по прозвищу Куши (Негр).

Впрочем, эти двое взяли хитростью, доехав до Петры с ветерком на краденом ооновском джипе. Кроме того, они воспользовались американским паспортом Виктора, что делает их достижение и вовсе сомнительным. Куши, кстати говоря, открыл потом на 101-м километре эйлатского шоссе что-то вроде придорожной харчевни, которая впоследствии разрослась в развесистый куст всевозможных мелких заведений. Будете проезжать мимо — непременно остановитесь там передохнуть и вспомнить о мучениках Петры: заведение Куши находится примерно напротив нее, в нескольких десятках километров по прямой.

На этом хеппи-энды, увы, заканчиваются. Рекордным по гибельности стал 1957 год: две попытки, шестеро погибших, причем нет никакой уверенности, что в прессу попали все: начиная с какого-то момента, в Израиле стали воздерживаться от публикации этих данных. Когда в том же году Арик Лави записал песню Хаима Хефера и Йоханана Зарая «Красная скала», ее немедленно запретили к радиотрансляции, дабы не провоцировать еще больше юные бесшабашные головы. Что влекло этих сильных и смелых молодых людей к развалинам набатейского города, некогда стоявшего на древнем «Пути благовоний», который вел из Газы через аравийские пески к великим месопотамским рекам?

Сейчас, по прошествии века со времен Второй Алии это явление уже трудно понять во всех его нюансах, но можно попробовать — хотя бы в общих чертах. Представьте себе одержимых сионистской идеей двадцатилетних уроженцев Одессы, Полтавы, Минска, Кременчуга, Вильны, только-только сошедших на берег Яффо с борта парохода. Они ступают не просто на замусоренный по щиколотку лодочный причал, где кипит гортанный восточный базар, кричат ослы и жуют жвачку надменные верблюды. Нет, они ступают на Землю Израиля, о которой так много читали, о которой так много спорили и мечтали. Они не слышат арабской, греческой, русской речи — в их головах звенят немногие известные им слова иврита. Слова и имена — имена библейских героев, пророков, царей, названия мест, городов, долин и ущелий.

Они уже давно живут в Стране — в своем воображении; теперь им предстоит совместить этот умозрительный образ с реальной почвой полей, реальными склонами реальных вади, реальным зноем реальных пустынь. Можно сказать, что они ощущают себя немножко разведчиками, посланными Моисеем на разведку Земли Обетованной, — но не теми десятью трусами и слабаками, которые вернулись к вождю с глазами, круглыми от страха и разочарования, а двумя другими — Калевом и Бин-Нуном, принесшими назад виноградную гроздь и благовестие любви. Благовестие любви к этой странной, трудной, мало кому потребной, но всем необходимой стране; благовестие любви, протянувшееся сквозь три тысячелетия от тех библейских шатров к этому грязному яффскому причалу.

Они поселяются вместе с уже обосновавшимися здесь друзьями — в Реховоте и Хайфе, в новостройках Тель-Авива, в сельскохозяйственных мошавах Изреельской долины, в первых кибуцах у Кинерета и на Шфеле. Довольно мечтаний — теперь они жаждут физического контакта с Землей — чем ощутимей, чем грубее, тем лучше. Именно в этой потребности — не только и не столько в толстовстве — следует искать причину их повального увлечения земледельческим трудом. Они познают Землю всем телом — пóтом, болью, мозолями, в кровь стертыми руками. А кроме того, они сразу же начинают ходить в походы — обязательно пешие, чтобы почувствовать Страну еще и ступнями ног, гудящими коленями, восторженными глазами.

Они рожают детей — первых сабров, свободных, не знающих страха уроженцев своей собственной Земли — и сразу берут их с собой на прогулку. В десятые и двадцатые годы они обшаривают все уголки вокруг своих городов, мошавов и кибуцев. Это небезопасно — на дорогах орудуют арабские грабители, в пустынных местах можно наткнуться на разбойника-бедуина, поэтому приходится остерегаться, не заходить далеко. Кровавые погромы, устроенные арабами в 1928-29 годах, еще больше ограничивают эту жажду слияния со Страной — ограничивают, но не остужают.

Напротив, в тридцатые-сороковые она разгорается с новой силой, потому что их дети, первые сабры, вступают в самостоятельный возраст. Как уже сказано, эти юные существа в принципе не ведают страха. Родители сказали им: «Это наша земля», и, сколько они помнят себя, Земля подтверждает этот факт каждой складкой своего тела, кормя, даря, отдаваясь. Их руки с детства привычны к мотыге, к лопате, к ружью. Они ходят по Земле босиком, и она заботливо убирает с их пути колючки чертополоха.

После Войны за независимость и провозглашения Израиля эти молодые люди отказываются ограничить свои походы куцыми пределами еврейского государства. В их глазах река Литани и Заиорданье — такие же неотъемлемые части Земли Израиля, как река Яркон и пустыня Негев. С какой стати тогда отказываться от прогулок?

Вот обычная для того времени история. За два года до путешествия в Петру семнадцатилетний Меир Хар-Цион подбивает свою четырнадцатилетнюю сестру Шошану совершить обход Кинерета. Напомню: речь идет о 1951 годе, восточный берег оккупирован сирийцами. Они хватают подростков, препровождают их в тюрьму Кунейтры и в течение месяца допрашивают, сопровождая допрос пытками. «Били палками по ступням ног, — с характерной краткостью сообщит потом Хар-Цион. — Было больно». Затем, так ничего и не добившись, сирийцы вернули ребят в Израиль. По ступням ног… — в этой детали можно усмотреть немалую символику: тогдашние сабры любили Страну прежде всего ногами — ноги и понесли наказание.

Шошана погибнет через четыре года, в январе 1955-го. Вы уже догадались как? Да-да, во время похода или даже прогулки. Убита вместе со своим парнем в окрестностях Эйн-Геди бедуинами племени рашайда. Да, они забрели на территорию, контролируемую тогда Иорданией, ну так что? Они ходили по своей Земле, Земле Израиля.

Пешие походы по Стране носили тогда характер культа, никак не меньше. Ими хвастались, они составляли предмет гордости, восхищения, зависти. Об этом говорили в кибуцной столовой, на отдыхе, у костра во время тех же походов:

— Ты был там? Неужели нет? А я вот была…

— Ну и как?

— Потрясающе красиво. Но, говорят, даже это не идет ни в какое сравнение с…

С чем именно, можно было не произносить вслух — все и так знали: с Петрой, с Красной скалой. О Петре ходили легенды: ведь ее успели воочию посмотреть очень немногие израильтяне, в основном археологи — такие, как профессор Вильнаи. Со временем Красная скала превратилась в навязчивую идею всего поколения. Элита тогдашней молодежи, офицеры спецназа бригады парашютистов, лелеяли две мечты, Grand Slam беспримерной доблести: Знак отличия за отвагу в бою и… пеший поход в Петру, к Красной скале.

Меир Хар-Цион стал единственным в истории обладателем этого Большого Шлема. Однажды, вернувшись в отпуск из армии, он встретил в кибуцной столовой Рахель Сабурай, известную походницу еще со времен Пальмаха.

— Я слышала, ты ходил из Иерусалима в Эйн-Геди через пустыню? — спросила она довольно насмешливо. — Зачем? Мне приходилось бывать там. Ничего интересного.

Меир пожал плечами:

— Зачем? Ну, допустим, мне придется вести там своих солдат. Всегда полезно заранее выбрать маршрут.

Рахель покачала головой. Она была старше Меира на восемь лет и оттого чувствовала себя вправе давать советы чересчур прыткому юнцу.

— Знаешь, если уж подвергать себя опасности, то только из-за чего-то действительно стоящего.

— Например?

— Например, из-за Петры, — выпалила она заветное слово.

Выпалила, не имея в виду ничего конкретного, именно что в качестве примера. Хар-Цион усмехнулся и проговорил с деланным равнодушием:

— Годится. Петра так Петра. Когда пойдем?

От неожиданности она растерялась и не успела превратить все в шутку. Потому что Меир ответил за нее сам:

— Вот приду в следующий отпуск, и тогда… ты пока готовься.

Рахель не успела подготовиться по-настоящему — так, как готовился Арик Мегер, о чьей мечте отправиться в Петру знал примерно весь Израиль. Право первенства Арика в этом деле подразумевалось само собой, поэтому Рахель не посмела обратиться к нему за помощью. Все делалось в тайне, события развивались по самостоятельной, независимой от нее логике. Одна неосторожная фраза, и — раз! — все как будто покатилось под откос. Она не успела договориться заранее о дежурствах в коровнике: Меир вернулся раньше предполагаемого времени. Но отступать было поздно: на кону стояла честь, а впереди, заслоняя собой все прочие соображения, маячила громада Красной скалы. Они наспех собрались и выехали на юг, к лагерю Дорожного управления в районе Беэр-Менуха (Колодца Отдохновения). Дальнейшее — история.

Кто-то скажет: глупость. Кто-то: безрассудство. Но сейчас мы смотрим на них глазами той, трусливой десятки благоразумных советчиков, вернувшихся к Моше-рабейну ни с чем. А Меир, Рахель, Арик, Шошана и тысячи других, таких же отчаянно смелых девушек и парней были настоящими разведчиками, из породы Иегошуа и Калева. Туристы? Ну-ну… Ивритское слово תייר (турист) происходит от глагола, означающего, в числе прочего, еще и «разведывать, шпионить». Охотившиеся на ребят бедуины, крестьяне и полицейские точно знали, чего боялись. Их реакция была проявлением страха, еще одним косвенным доказательством нашего непререкаемого права на эту землю, Землю Израиля.

Сейчас другие времена. Я не говорю, что среди нас вовсе не стало «разведчиков», но подавляющее большинство предпочитает любить Землю колесами автомобилей, а не ступнями ног. Ступнями — больно. А половина народа проявляет свои чувства и вовсе издалека, из-за океана. Счастливей ли они от этого? Не знаю. Безопасней ли их повседневное бытие? Тоже не знаю. Как сказал Дмитрий Берман, один из вернувшихся: «Опасность не была нашим главным препятствием. Каждый знал, что есть пятидесятипроцентный шанс не вернуться. Всего пятьдесят — кто же умирает от каких-то пятидесяти процентов?».

Ну и напоследок — песня «Красная скала», та самая, запрещенная к радиотрансляции в конце пятидесятых. В наши дни от нее не умирают стопроцентно, а потому и исполняют без каких-либо опасений.

Красная скала
(слова Хаима Хефера, музыка Йоханана Зарая, исп. Арик Лави)

В пустынном зное, в призрачном дыму
есть место… или город… или дом,
откуда нет возврата никому,
оно зовется Сэла-ха-адом.
О, Сэла-ха-адом, ха-адом.

Мы перешли границу у моста.
Нас было трое в мареве густом,
три фляги, карта и одна мечта,
и впереди лишь Сэла-ха-адом.
О, Сэла-ха-адом, ха-адом.

Один из нас был опытным бойцом,
он шел к востоку, звёздами ведом,
но он не видел звёзд — перед лицом
качалась только Сэла-ха-адом.
О, Сэла-ха-адом, ха-адом.

В ущелье встала красная луна,
и наш вожатый вымолвил с трудом:
«Смотри, какая странная она —
наверно, это Сэла-ха-адом…»
О, Сэла-ха-адом, ха-адом.

А солнце поднялось еще красней —
песка и ветра огненный содом…
Мы шли, едва дыша среди огней.
Ну где же, где же Сэла-ха-адом?
О, Сэла-ха-адом, ха-адом.

Когда иссякли силы и вода,
нам в грудь ударил пулеметный гром,
и там, у кромки смертного пруда,
мы вдруг узрели Сэла-ха-адом…
О, Сэла-ха-адом, ха-адом.

В пустынном зное, в призрачном дыму
есть место… или город… или дом,
откуда нет возврата никому,
оно зовется Сэла-ха-адом.
О, Сэла-ха-адом, ха-адом.

(пер. с иврита Алекса Тарна)
Бейт Арье, ноябрь 2012.