Доктор Чехов на американском английском

За прошедшие несколько лет я виртуально и реально познакомился с тремя врачами, чья медицинская практика начиналась в СССР, а потом продолжилась в Штатах или в современной России.

Общение с ними оставило у меня неоднозначное впечатление. И тому были весомые основания.

Первый из них захотел со мною общаться в рамках «Одноклассников», хотя никоим образом не имел ко мне отношения.

Меня поразили сразу резкость его суждений, напористый тон и некоторый цинизм высказываний (будучи, по его рассказу, хирургом, он с какой-то демонстративной откровенностью сообщал, что любит делать операции, когда пациент теряет много крови, что меня несколько насторожило цинизмом и прямолинейностью, мягко говоря.)

Скоро стало ясно, что переписываться в рамках «Одноклассников» не так удобно для нормального общения, а моему новому знакомому явно хотелось рассказать о себе подробно. Проще говоря, излить душу, поделиться. Правда, в свойственной его натуре манере.

Постепенно я узнал, что у него двое сыновей, что сам он из Риги, где и получил медицинское образование. Но в Прибалтике, бывшей в советское время аналогом заграницы, ему стало тесно — и в профессиональном плане, и в чисто житейском. Написал, что его зажимали на работе, не давали роста.

Естественно, что при первой возможности он эмигрировал. Сначала в Израиль, но и там оказалось все не так, как ему казалось из социалистического далека. Потом перебрался с семьей в США. И вот, вроде бы, устроился, обосновался и работает по специальности. Но по письмам становилось явным, что и заокеанская жизнь ему как-то не по душе. То есть, формально жаловаться нечего, но все же червячок его точит, и он ничего не может с ним поделать. Не признаваться же себе, что причина душевного дискомфорта в нем самом и ни в чем другом. Потому , что он думал, что переезд в другую страну решит все его проблемы. Например, в Израиле не будет антисемитизма. Но там достаточно непростые отношения между репатриантами и теми, кто родился в стране. Есть свои трудности с устройством на работу по специальности.

Его потянуло в США и казалось, что уж тут ему не придется сталкиваться с тем, что мешало в СССР или в Израиле (в том числе, и с проблемой религиозной идентификации). Но видно, и жизнь в Штатах не оправдала его надежд, поскольку он ехал туда уже взрослым человеком, с определенным набором привычек, с амбициозностью, с опытом разочарования в стране рождения и в исторической родине. Естественно, ему еще труднее пришлось привыкать к тому, что привычно для проживания в США. Да и комплекс неполноценности никуда не делся. В СССР все можно было свалить на антисемитизм, в Израиле — на сложный для усвоения язык. В Америке, как, вероятно, ему представлялось, ничего подобного быть не могло: ни антисемитизма, ни необходимости учить иврит. Но возникли иные проблемы, поскольку американский образ мышления специфичен, основан на том, что каждый — сам по себе и должен рассчитывать на собственные силы, если хочет состояться в обществе, реально и престижно вписаться в социум. Менталитет советского человека еврейского происхождения приучал кого-то к тому, что все вокруг виноваты и все что-то должны. И вдруг выяснилось, что никто не виноват и ничего не должен и спрашивать надо с самого себя. А, будучи уже в возрасте за полвека, достаточно некомфортно признавать, что разочарование связано с личной невозможностью быть таким, как того требуют обстоятельства. Думаю, что именно в этом и причина неудовлетворенности человека, с которым недолго общался, поскольку объяснять ему, что причина всех проблем — он сам, показалось мне трудоемким и бесполезным. А читать его скулеж, даже когда он хорохорился — пустой тратой времени.

Второй врач как-то сразу невзлюбил меня во время нескольких месяцев участия в проекте СНОБ (тогда, всем там фактически заправляла небезызвестная Маша Гессен, которая ради сомнительного рейтинга готова была на любую провокативность.)

Ненависть виртуального оппонента носила откровенный и крайне агрессивный характер. При том, что с формальной точки зрения, не было поводов для раздражения. Во всяком случае, мне так казалось.

Это немного позже я понял по контексту реплик и тону их, что новоиспеченного американского врача раздражает определенность моего отношения к вере и еврейству. Он мерзко и злобно вышучивал все, что я писал на своей странице. То того неприязненно и нагло, что мне пришлось обратиться к администраторам проекта СНОБ, чтобы моего недруга забанили. И, действительно, ему запрещено было писать что-то на моей странице. Но стоило мне выступить в общей дискуссии, он, как охотник или снайпер, ждал своего часа и тут же пускался в пасквильные комментарии.

В конце концов, и это, как и многое другое на СНОБе мне надоело и я прекратил свое участие в данном проекте, написал Маше Гессен и ее сотрудникам о том, что в том виде, как проект существовал на тот момент, он долго не просуществует. Так и произошло. Сначала вроде бы по собственной воле ушла легендарная Маша, потом и другие сотрудники редакции. Да и статус СНОБа, прохоровского детища, изменился, кажется, в лучшую сторону.

К чему я говорю об этом? Да к тому, что задумывался он как собрание интеллектуалов, людей состоявшихся, которые хотя общаться друг с другом на интересующие их темы.

Правда, там было одно существенное для меня «но». Все это общение происходило при свободном доступе интернет-пользователей. И потому в моем понимании похоже было на эксгибиционизм. При том, что дискуссии продвинутых людей велись как бы на сцене, что представлялось мне несколько вульгарным.

Очевидно, что в таком случае заметны были как элементы выпендрежа, самолюбования и специфической раскованности. С одной стороны, а с другой — у определенной части участников проекта — комплекс неполноценности, потому что по каким-то параметрам они не являлись людьми состоявшимися и успешными.

Видно, мой злой гений на СНОБе был в рядах последних. В любом смысле слова.

По профессии он тоже представлялся доктором, тоже учился в СССР и также оказался в Америке, думая, что уж здесь он сможет проявить себя в полной мере. Но не сошлось у него, не получилось. Он работает патологоанатомом. И совершенно ясно, что свою профессию не любит, мягко говоря, но ничего другого не нашел в сфере американской медицины для себя. И рад, что и такой вид деятельности по специальности у него есть.

Неудовлетворенность свою он не связывает с собой, с тем, что не смог правильно вписаться в заокеанские реалии. И отсюда его обида на всех и вся, отсюда его раздражение, которое он проявляет избирательно. И не без поощрения со стороны руководства тогдашнего СНОБа. (Как сказала мне секретарь Маши Гессен по поводу публикации откровенно антисемитских материалов на сайте проекта: «Главное рейтинг, а все остальное не имеет значения!»)

Вот такие обозленные на жизнь участники проекта задействовались тогда, когда нужно было кого-то поддеть, заболтать. Они не понимали или не хотели осознать даже, что их гнусно и грубо используют в неблаговидных целях. Вероятно, возможность хотя бы в виртуальном пространстве отомстить за свои неудачи и поднять свой статус пусть и номинально, являлись для такого рода участников проекта предпочтительнее необходимости разобраться в самих себе и что-то изменить в собственном миропонимании и статусе в социуме.

Наверное, мой злорадный знакомый был из названной когорты и потому с особым удовольствием издевался надо мной на виду у почтенной публики, чего не должно бы быть по определению. И не только потому, что мы относимся к одному народу. А потому, что свои проблемы лучше лечить у специалистов, а не заниматься психоаналитическими сеансами, используя для этого пространство интеллектуального форума, каким позиционировал себя СНОБ и каким по названным выше причинам не был и не мог быть никаким боком.

Не в последнюю очередь однозначная неприязнь того человека ко мне связана была и с тем, что он так и не определился со своими религиозными чувствами. Скорее всего, в Израиль не поехал потому, что не хотел учить язык и боялся, что там заставят быть религиозным евреем. Думал, что в Америке можно обойтись без четкого вписывания себя в вероисповедальные координаты. Но без них он все равно попал на обочину, как ни называй его социальное положение. И свой неуспех он не хотел прощать тем, кто хотя бы с верой определился. И не только с ней, потому что можно было до эмиграции говорить, что не дают быть еврее, а , приехав в другую страну, скорее всего, осознал, что не хочет и не хотел никогда быть евреем, то есть, самим собой. И из-за этого возникло и душевное смятение, и неустроенность в жизни, и застарелая обида на весь свет. Хотел бы ошибиться в своих выводах, но пока других вариантов понимания того оппонента у меня нет.

С третьим врачом я познакомился, в общем-то, при трагических обстоятельствах. Близкий человек я тяжелейшем состоянии попал в больницу, куда я ездил буквально через день, чтобы от заведующего отделением общей реанимации услышать , что надо готовиться к худшему.

Как-то сразу я проникся большим уважением к этому человеку. И с его стороны почувствовал симпатию, дружелюбие.

К счастью, его прогноз не оправдался. Молитвы, чтение псалмов, пожертвование в синагоги, как и профессионализм врачей в совокупности привели к положительному результату. Пациент вышел из прострации, буквально ожил.

А с врачом, который буквально спас ему жизнь, мы подружились сразу же. Он был человеком необыкновенным, простым и открытым. Когда ситуация изменилась к лучшему, я предложил ему деньги за помощь в лечении близкого человека. Он отказался от них, сказав, что не это для него главное.

Я стал покупать для него религиозную литературу, дарил еврейские календари, к Песаху — мацу на праздник, ездил с другого конца города, чтобы несколько минут поговорить о том, о сем. Мне хотелось как-то выразить свою благодарность. Но он смотрел своими усталыми глазами на меня и говорил, что рад нашему знакомству, рассказывал о своем сыне, который в свое время закончил крутой физический институт в Москве и при этом соблюдал еврейскую традицию.

С осени прошлого года наши встречи стали происходить с большим перерывом во времени. Понятно стало, что что-то неприятное у моего знакомого врача случилось. Он сам сказал об этом. Выяснилось, что его из заведующего общей реанимацией перевели на ставку обычного лечащего врача.

Понятно, что он переживал происшедшее, но вида не подавал, признавался, что ужасно уставал в последнее время. И формально это походило на правду. По сути, у него не было ни выходных, ни праздников. И потому, что он очень ответственно относился к своей работе, и потому, что квалификация его была такова, что заменить его было некем.

Один только факт: еще в годы правления Ельцина врачу присвоили звание заслуженного. Что само по себе редкость, учитывая его происхождение и тогда сорокалетний возраст. Рассказывая об этом, мой знакомый добавил, что реаниматологам вообще достаточно редко дают подобные звания и как-то выделяют их среди представителей других специальностей в медицине.

Уже много позже я узнал, что именно этот врач практически с нуля создал при многопрофильной городской больнице отделение реаниматологии. Оно начиналось с небольшого количества принимаемых пациентов, а в тот момент, когда по стечению обстоятельств я узнал о его существовании, сюда поступали пациенты и по «скорой» и из отделений самой больницы.

Да, ему все труднее было работать, поскольку нагрузки постоянно возрастали, а у него со здоровьем имелось достаточно серьезных проблем.

Но он тянул эту лямку, поскольку отделение являлось его детищем, главным в его жизни.

Мы с ним общались в январе , как выяснилось потом, в последний раз в его жизни. В конце первого месяца 2013-го года его не стало. Но узнал об этом я только в марте, когда позвонил, чтобы привезти ему несколько пачек мацы для Песаха.

Потом прошла встреча с его вдовой и она рассказало то, что я и предполагал, но не знал всех подробностей.

В больницу назначили нового главного врача. Он начал переводить в отделения своих знакомых. Коснулось это и общей реанимации.

Врачу высшей квалификации настоятельно предложили написать заявление о переводе из заведующих в обычные врачи. К тому же, с открытой датой, что оказалось особенно унизительным и тяжелым психологически для моего третьего знакомца-врача.

Уйти на пенсию он не хотел, хотя возраст позволял. Без работы он себя не мыслил, а продолжать делать свое дело в подобных обстоятельствах ему оказывалось все труднее.

Несколько месяцев он старался преодолеть ненормальность своего положения в отделении. Но в какой-то момент сердце его не выдержало.

Его вторая жена была сослуживицей, женщиной моложе его, родившей ему дочь. Будучи человеком другой культуры и вероисповедания, она не знала, как похоронить надо по еврейской традиции. Позвонила Америку сыну врача от первого брака. И тот через океан упрямо повторил, что надо отца кремировать. То есть, сделать то, что категорически запрещено по еврейской традиции в данной ситуации.

Вдова удивилась услышанному, засомневалась и переспросила, правильно ли она поняла сказанное. В ответ услышала снова — кремировать.

Она нашла в себе силы еще раз переспросить, в том числе, и о том, соблюдает ли сын врача еврейскую традицию. Но и тут услышала то, чего не ожидала услышать. Следование иудаизму теперь расценивалось новым американцем как издержки молодости, которые он преодолел и вспоминать о них не хочет ни при каких обстоятельствах.

По каким-то причинам вдова моего знакомого не нашла в его мобильном номер моего телефона, чтобы узнать, как на самом деле надо прощаться с ушедшим из жизни человеком.

Естественно, что мы съездили с нею через какое-то время в синагогу, заказали на 11 месяцев кадиш, узнали, когда можно будет начинать читать поминальную молитву в праздники и какого числа по нашему календарю отмечать годовщину смерти.

Но все равно, осталось ощущение, что что-то я не до конца сделал для замечательного человека и при его жизни, и после его смерти. И это чувство не покидает меня до сих пор, возможно, останется со мною надолго, потому что вернуть его нельзя, а потеря такого человека, ставшего за несколько лет близким и почти родным — горька и невосполнима.

Так совпало, что с представленными здесь тремя врачами я общался практически в одно и тоже время. И каким разным по всему проявилось это общение, какие разные чувства оно оставило и как о многом позволило задуматься, дав повод для разного рода эмоций и выводов. Получается, что непросто и здесь, и где бы то ни было. Но все же, когда человек на своем месте и понимает свою востребованность, ему в чем-то легче справляться с житейскими и иными трудностями и препятствиями. Но и он также уязвим и беззащитен, сталкиваясь с несправедливостью, даже если он не виноват в происшедшем стечении обстоятельств.

И все же — возможность быть врачом, видеть, понимать, что деятельность на этом поприще помогает пациентам, как бы тяжела и сложна она ни была, большая поддержка среди невзгод и неприятностей, то, без чего любые достижения приятны и полезны, но не дают удовлетворения, если душа не имеет покоя и равновесия.

Хотя получается, что трудно в любом случае. И по-своему. Поэтому как-то с подобным приходится справляться. Иногда ценой жизни или чего-то вроде перемен в ту или иную сторону. Без компромиссов со своим «я», своей совестью и собственным мироощущением.

Илья АБЕЛЬ