АННА ГОЛЕМБИОВСКАЯ «НАШЕ “КРУГОСВЕТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ” С ИГОРЕМ». Часть 3

(Продолжение)

Наше «кругосветное путешествие» с Игорем началось в уже мрачнеющих «послеаджубеевских» «Известиях», в отделе писем. Игоря привёл в отдел знакомый из ЦК ВЛКСМ.Я никогда не могла понять, как Игоря почти сразу и везде вычисляли, как чужеродного.

Вроде он был внешне строг, не «косил», как сейчас говорят, под богему, достаточно сдержан, застёгнут на все пуговицы, но вот  не  приходился к их советскому двору. Вроде и да, и нет. Как позже прозвучало: «партия его не знает». Видимо, так и не получилось у него с этой партией. Мы встретились с Игорем в первый день его прихода в редакцию. Его принимал редактор, а я вбежала что-то срочно подписать, потому что уезжала в отпуск, мы только взглянули друг на друга и… как молния ударила.

Позади — увлечения, разочарования, ошибки и глупости молодости, интуитивные  поиски «вечной» и единственной любви. Хотя я и сейчас думаю, что не все ошибки оправдываются молодостью. У меня муж — юношеская любовь (и до сих пор большой мой друг). У Игоря, конечно, в этом смысле тоже приличный опыт и при этом какой-то неудачный роман, больно ударивший по его самолюбию. В Тбилиси семья, где маленький сын. Он долго жил в общежитии, пока не получил квартиру хрущёвской постройки на Лесной улице. Семья приезжала-уезжала, не приживалась в Москве: холодно, одиноко…

Приехала я из отпуска, загорелая и весёлая, а в отделе писем, где в основном женщины — большое оживление: новый начальник, молодой и красивый.  И… начался у нас с ним сумасшедший роман. Сначала ничего не помнили, ничего не видели, кроме  восторга любви и чуда встречи, а когда очнулись, приехала семья Игоря, служебный роман оброс сплетнями,  и к тому же выяснилось, что редактор нашего отдела, вздорный азербайджанский человек, Игоря невзлюбил и хочет от него избавиться. Ему нужен был зам льстивый и угодливый, чего в характере Игоря не было по определению. Всё жутко осложнилось.

Что я тогда узнала об Игоре? Что он  ни на кого не похож, для  меня — как из другого мира, ведь почти до тридцати лет он прожил в Грузии.  И как это бывает, конечно, любил и свой город, и своих друзей, но пришёл ему срок вырываться оттуда, несмотря на недовольство семьи. Друзья, которые раньше обосновались в Москве, стали перетаскивать его в столицу, перетащили в ЦК ВЛКСМ, поселили в общежитие. В общежитии он прожил года два, и как мне рассказывали, когда ему всё обещали квартиру, он как-то не очень торопил,  не настаивал. Те ребята, которые мне это говорили, имели  ввиду, конечно,  что ему нравилась вольная жизнь. Но я, зная Игоря, теперь понимаю, что он не мог, не хотел никогда ничего просить, просто  ждал.  Ну, а вольная жизнь, конечно, нравилась. Они потом часто с грузинскими друзьями при мне её, эту жизнь, вспоминали. Все  тбилисцы  приходили к нему, и москвички, конечно, тоже.

Про работу в ЦК ВЛКСМ он мне рассказывал тогда же. Говорил, что это для него был какой-то китайский язык, к которому никак не мог подладиться. Кончилось тем, что его послали руководителем  делегации в Польшу, и там кто-то не так себя вёл, а он как руководитель группы не досмотрел, не доложил, в  общем,  не справился со своими обязанностями.  Но поскольку из этих организаций просто так выгоняли редко, обычно устраивали, он и попал в отдел писем редакции газеты «Известия», что было для него пределом  мечтаний тогда, конечно.  Но  он не сразу понял,  куда попал.

Какая-то советская канцелярия с многолетними  дрязгами и разборками.  Но ещё и царство женщин, в основном молодых и красивых. Можно было наблюдать интересные сцены. К  Игорю тогда часто заходили приехавшие из Тбилиси друзья. Когда он был занят, они  ожидали у двери его кабинета, а мимо порхали всё время девушки, одна другой лучше, и надо было видеть этих грузинских ребят, их взоры.  Игорь мне рассказывал, что, войдя к нему в кабинет, они не могли перевести дух от восторга, просто завидовали:  «Вах, куда ты попал!»

По-моему, все в отделе писем в Игоря влюбились, и когда начался наш роман,   мы были под обстрелом взглядов,  разговоров, пересудов. Редакция вся «кишела» служебными романами, но обычно тайными. Мужчины, особенно начальники, при встрече со своей пассией на людях делали вид, что видятся первый раз. Конечно, всё тайное становилось так или иначе явным, но «приличия» соблюдались.  Влюблённые в  Игоря девушки заходили к нему в кабинет исключительно «по делу» с каким-нибудь письмом или документом в руках. У нас же всё пошло открыто,  никакой  конспирации, я заходила просто так, спросить, как ему работается после бессонной ночи,  или чтобы рассказать какое-нибудь событие из своей жизни. А он тоже, если я долго не заходила, встретив меня где-нибудь в буфете или коридоре, просил к нему зайти, ничего не боялся, не слушал  и  не слышал сплетен.

Конечно, я влюбилась в него безумно, но мы были такие разные, как с разных планет свалились, совершенно друг другу непонятные. Он в Москве, один, уже оторвавшийся от Тбилиси — родного города и ещё чужак, ещё не вписавшийся  в холодной (он всегда, всю жизнь в Москве мёрз), равнодушной Москве. Я же ему представлялась благополучной, избалованной женщиной, у которой  всё  есть: любящий муж  и родители, поклонники — те, которые действительно были,  и те, которых приписывала  щедрая редакционная молва. Женщина, которая сама не знает, чего хочет.  Может, всё это так и было, не стану отрицать. Говорят, я была весёлой, всех друзей увлекала разнообразными идеями, может быть… Но счастливой я себя не помню  и  «с той, какою была когда-то… до долины Иосафата снова встретиться не хочу». А после сорока лет с Игорем, спроси меня, чего бы ещё  я хотела в жизни: богатства ли, карьеры, чего-либо несбывшегося, может, славы, большой дружной семьи, что там ещё бывает, какие ещё представления о счастье?! Могу ответить совершенно искренне — ничего и никого, кроме него. Это и было моё  всё, мой гороскоп, моя жизнь, моя судьба.

Встречаться нам было негде, бродили по заснеженным московским улицам, целовались в телефонных будках, не в силах расстаться. Да я и сама была виновата. Игорь предлагал мне остаться у него совсем  в  первые  наши сумасшедшие месяцы,  но я этого не сделала. Какие непоправимые ошибки мы  совершаем в жизни! Хотя никто не знает, что было бы, если бы Господь не послал нам многолетние испытания? Сумели бы так всё оценить, поняли бы то, что смогли понять?

Игорь — самодостаточный, свободный, не любящий никакого давления, и я — «кошка, гуляющая сама по себе». Свободу ведь даёт Бог, но человек часто норовит её отнять у другого, подчинить себе, унизить ревностью. У нас ничего такого не случилось. Но тогда я заметалась, всё  никак не могла набраться мужества сказать дома, мои  родители  любили моего мужа. Олег был очень хороший человек, особенно  был с ним дружен мой отец,  они даже вместе в отпуск ездили в папину  белорусскую деревню под Лепелем, где жила семья его брата. В общем, я протянула  время. А потом у Игоря болели то ребенок,  то жена. Нужно было работу искать и всех кормить, а в Тбилиси ещё и больная мать с нищенской пенсией.

Не хотелось бы плохо поминать редактора, тем более, что он уже умер (хотя мой любимый Бунин говорил: «А покойник, что за чин?»), но издевался он  над Игорем, как мог. «Доброжелатели» звонили и его жене, и моему мужу. В парторганизацию вызывали, деваться с нашей любовью было решительно некуда. Игорь, было, устроился на работу в газету «Советский спорт», так этот редактор позвонил бывшему тогда министру спорта Казанскому, чтобы его не брали. Вот такие были замечательные игры. Долго всё это тянулось. Кончилось тем, что Игоря перевели в экономический отдел, по тому времени это был переход на понижение в должности и зарплате, но Игорь вздохнул с облегчением, и времени свободного стало немного больше.

Летом мы с подругой жили в деревне на Оке. Игорь вырывался из дома и из редакции, и приезжал ко мне. Я выходила его встречать к реке, он приплывал на катере. Дом, который нам сдали практически бесплатно, был очень заброшенный, старый, но настоящий барский, с окнами в сад, с какими-то мостиками вокруг и заросшими тиной прудами, невероятно романтический. Я тогда напевала песенку Вертинского:

…В этой комнате проснёмся мы с тобой,
В этой комнате от солнца молодой,
Половицы в этой комнате скрипят,
Окна низкие выходят прямо в сад,
А в буфете есть вчерашнее вино…
Под часами замолчавшими давно…

Это было точь-в-точь так. По вечерам по Оке шли баржи, они были какие-то разноцветные, казались просто волшебными в темноте, и все ночи напролёт пели соловьи, а в прудах квакали лягушки. Ничего не придумываю, бывает  же такое. Мы помнили этот дом всегда, всю жизнь. И даже, когда через много-много лет нам довелось провести два дня в шикарнейшей гостинице «Негреско»  в Ницце с видом из окна на море, (Игоря пригласила на переговоры французская газета «Фигаро» в Париж, а на субботу-воскресенье отправили нас в Ниццу), мы почему-то вспоминали этот наш дом на Оке.

Продолжался роман. В редакции у нас появились общие друзья. Игорь любил спорт, в отличие от меня. Спорт был частью его  жизни.  Ребята играли постоянно в футбол и теннис, собирались потом у кого-нибудь на кухнях,  как водилось в те времена, спорили, пили и веселились. Так молоды мы были! Любовь продолжалась, и время от времени  возникали всякие трудности. Надо было что-то решать, куда-то уходить. Но куда? Ни жилья, ни денег. Жена Игоря никак не могла привыкнуть к чужому городу, жизнь не складывалась, но он всё больше привязывался к сыну: водил его в детский сад, возился с ним, лечил, когда он болел, учил правильно говорить по-русски, рассказывал мне, как Гия просил его по утрам: «Папа, не уходи на свой работ!» А наши отношения порой приходили в тупик. Мы пытались расстаться, и расставались  каждый раз навсегда. Он говорил твёрдо: «Не могу и не хочу я всех мучить», и мы расставались. Я уходила, уезжала, не выдерживала — дрожащей рукой набирала его номер, отвечал мне самый красивый в мире голос, и он бежал ко мне снова и снова.

Помню, однажды у редакции ссорились, выясняли отношения, обвиняли друг друга, я сказала — никогда, никогда больше, убежала в слезах, а он уехал в командировку в Ленинград. На следующий день, придя на работу, я собрала со всех в отделе деньги взаймы, нужно ещё было упросить заказать гостиницу «Октябрьскую», что по советским временам было чудом, что-то придумать дома, и я — в поезде. Утром устраиваюсь в гостинице, ищу его номер, а там убирают: «выехали» — говорят. Иду грустно по длинному коридору, навстречу — он. Как потом сказал: «У меня впервые в жизни подкосились коленки» …Мы закинули его вещи в мой номер, пошли по Невскому  и почему-то на Мойку в квартиру Пушкина, потом в Исаакиевский собор, а потом я, его смущённого (командировочные деньги, конечно, кончились, да и у кого тогда  были деньги),  повела в ресторан «Астория». Я же набрала  кучу денег, и мы пировали в замечательном  ресторане. Он тогда говорил: «Знаю, что так дальше не может продолжаться, сколько уже мучаемся, я хочу быть с тобой, но пойми, жена увезёт сына, мне его жалко, я его не буду видеть». …Я, помню, ответила: «Не бросай сына (прости меня, Гия), только всю эту тяжесть нашей любви не кидай на меня одну, как будто я одна в этом виновата». Всё как-то улучшилось на время. А потом твёрдо и решительно уходила я.

 (Продолжение следует…)

Часть 1 https://kontinentusa.com/culture/anna-golembiovskaya-nashe-krugosvetnoe-puteshestvie-s-igorem/

Часть 2 https://kontinentusa.com/culture/anna-golembiovskaya-nashe-krugosvetnoe-puteshestvie-s-igorem-chast-2/

 Публикация подготовлена Ильей Абелем