КОНТИНЕНТ - Новости и аналитика актуальных событий в мире, мнения и комментарии экспертов и обозревателей
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
АННА ГОЛЕМБИОВСКАЯ
Поэтесса Ирина Владимировна Одоевцева не любила Набокова, ну, у неё были с ним свои отношения, она считала, что он не русский писатель. «Это был писатель, который только писал по-русски», — говорила она. У русского писателя всегда тянется тропинка вверх, туда, высоко, а у него всегда вниз, чтобы ковыряться там в чем-то отвратительном. Фу!.. Бунина в эмиграции травили за его дивные «Темные аллеи», упрекали в старческой порнографии. Он страшно переживал. А у Набокова во всех этих лолитах смакование всяких гадостей»
Мы обожали бунинские «Тёмные аллеи», читали стихи Ахматовой, Пастернака, Блока, любили всякие возвышенные разговоры, верили в любовь. Нам пел Окуджава: «Я клянусь, что это любовь была, посмотрите, ведь это её дела». И только одного мы ещё не поняли тогда, что любовь — это бесценный дар, и он редко и мало кому выпадает, и что мы не сможем расстаться до конца жизни, а потому «и длилась пытка счастьем»…
Наконец пришёл день, и жена Игоря сказала повзрослевшему сыну: «Я делала всё возможное, чтобы Игорь был с нами. Но он жить без неё не может».
И он пришел ко мне. Совсем. В комнату в коммуналке, которая у меня образовалась путём каких-то обменов. С портфелем. Сказал смущённо: «У меня вековые долги». Кто-то из друзей принёс стулья, кто-то стол. А Егор Яковлев (он тогда был спецкорром «Известий») даже телевизор. Однажды, ещё давно, когда в мою коммунальную квартиру должен был прийти первый и очень почётный иностранец и я, как-то растерянно оглядывала своё непрезентабельное жилище, мне сказали друзья-художники: «Не горюй, работай под богему, дырка в стене – пришлёпай кусок красивой парчи, в другом месте — картину или ещё что-нибудь, им это очень понравится». Я так и сделала, и у меня получилась тогда не комната, а сплошной поп-арт, но я им всю жизнь с тех пор благодарна за то, что навсегда освободилась от каких-либо канонов.
И началась новая жизнь, а как описать, что такое счастье, я уж и не знаю. Что такое после многолетних безумств: слёз, взаимных обид, упрёков, выяснений всего, что выяснить невозможно, холода разлук навсегда-навсегда, тоски, ожиданий телефонных звонков, — просыпаться утром с любимым, пить с ним чай и больше никогда не расставаться…
Помню, как мы первый раз приехали к моим родителям — знакомиться. Папа мой, очень естественный и искренний человек, страшно переживал. Ведь для него Игорь был тем, кто поломал жизнь дочери, лишил его зятя. Я приехала к родителям раньше, чтобы подготовить их. Ждали Игоря. Отец ходил по комнате, очень взволнованный, и говорил маме: «Мать, мы прожили с тобой такую ясную, такую хорошую жизнь, что же делают с нами дети (мой брат тоже разошёлся с женой). С зятем, которого я любил как сына, мне пришлось расстаться. Человека, которого я считал подлецом из-за того, что он разбил хорошую семью, а сам столько лет морочил голову, должен сейчас тепло принимать. Что мне делать?» Игорь приехал тоже очень смущённым. Мы долго сидели за столом, долго не могли разговориться. А когда подняли бокалы, Игорь сказал, обращаясь к отцу: «Я бы очень хотел, чтобы вы больше никогда не волновались за свою дочь, я беру это на себя». Мама потом сказала: «Вы выглядели такими счастливыми, и отец это увидел». А ещё потом, гораздо позже, папа сказал мне: «Да, конечно, Игорь уникальный, и я тебя понимаю».
На мой день рождения Игорь решил подарить мне щенка, что-нибудь типа спаниеля. Вся редакция помогала обзванивать клубы, охотников — нигде, как назло, не было: то вот-вот родятся, то только родились, и нельзя отдавать, и вот, наконец, в одной семье оказался уже почти запроданный щенок, но покупатель как-то был им не очень симпатичен. «А Игорь нам так понравился, что мы сразу же решили, — отдадим ему», — сказала хозяйка собаки. «Он очень просил, именно сегодня, в день рождения жены».
Так Игорь принёс мне золотого щенка кокер-спаниеля Глорию. По-русски Глашку. А с ней в нашу жизнь вошла семья отца Николая Ведерникова. Ничего случайного ведь в жизни не бывает. Матушка Нина Аркадьевна приехала посмотреть, в какие условия попал её питомец, и с тех пор стала нам родным человеком, до своей смерти в 2005 году. А к отцу Николаю мы всегда обращались в тяжёлые дни нашей жизни.
Когда Игорь был уже редактором «Известий», в газете прошёл материал об одном из «воров в законе» — Япончике, материал этот Япончику очень не понравился, и он якобы «заказал» редактора. Игоря вызвали в МВД, сказали, что его будут охранять, и выдали нам бронежилеты. Утром за ним приходили и увозили в редакцию, вечером привозили. Игорь посмеивался над этим, но ему сказано было «не до шуточек». В Пахру нас привозили с охраной, потом охрана уезжала, а дом наш, можно сказать, в чистом поле, заходи, кто хочет. Я жутко боялась и просто умолила Игоря поехать со мной к отцу Николаю. Он спросил Игоря: «Вы в Бога верите?». Тот так виновато — смущённо: «Не думал». А отец Николай сказал ему тогда: «Что ж, Господь, он ведь так — тихо подойдёт, постучится, видит — не надо, и также тихо отойдёт». И ко мне: «Придётся вам за двоих молиться, а я уж буду за вас». А когда Игорю было очень плохо, отец Николай приехал к нему в больницу, соборовал его. Игорь едва слышно благодарил: «Спасибо, отец Николай».
В «Известия» прислали нового главного редактора — П.Ф. Алексеева, имевшего репутацию самодура. И покой нам только снился. Редакция была в ужасе. Ушел, не выдержав, ответственный секретарь Дмитрий Федорович Мамлеев. Было совершенно ясно, что Игорь не сработается с новым редактором тоже, а он в это время был замом ответственного секретаря редакции. Игорь так рассказывал про Алексеева: вот принесёшь ему материал, ничего особенного, но две-три фразы очень острые и нужные, ради чего и всё остальное написано. А он, полуслепой,- эти фразы как нюхом выловит.
На место ответственного секретаря Алексеев привёл своего человека, и окружение своё стал тоже заполнять «своими». Входил и выходил он из редакции отдельным входом, ему переоборудовали спецлифт, который поднимался только для третьего этажа, где был его кабинет. Все журналисты писали на потребу, а остальное шло «в стол». Известный журналист Анатолий Аграновский говорил, что ему платят за то, чтобы только он ничего не писал. Все известинцы по всем вопросам шли, конечно, к Игорю, которого знали много лет, а новый ответственный секретарь оказывался в изоляции, что не нравилось ни ему, ни главному редактору.
Ну, в общем, стал Алексеев Игорю предлагать другую работу. Начались неприятности на работе и опять новые мытарства. Кто-то из тех, кто был в немилости, подсказал: «А ты попросись в Мексику, там хотят менять корреспондента». При очередном неприятном разговоре Игорь и упомянул Мексику, тот аж на стуле подскочил: «Ты что, без языка, не из иностранного отдела». А потом Алексеев залёг в больницу, а в редакции все шли за советом или решением к Игорю. Алексеев этого не стерпел и однажды вдруг влетел в редакцию: «Освобождай срочно кабинет, иди в иностранный отдел, едешь в Мексику, я договорился в ЦК».
Когда Игорь сообщил мне об отъезде в Мексику, я, конечно, не поверила, что нас могут выпустить. Мы даже не были, как говорят, ещё «расписаны», что по тем временам вообще не допускалось, чтобы оформлять заграницу таких «морально неустойчивых». Но Игорь, к неудовольствию журналистов иностранного отдела, где всегда была своя очередь на работу заграницей, стал собираться в Мексику с большим энтузиазмом. «Меняю, говорил, грузинский на пол-испанского». И начал учить язык и сдавать на водительские права. На нас, «нерасписанных», подали документы в ЦК как бы предварительно. Один из иностранщиков пригласил меня на консультацию, желая научить, как отправляться заграницу, что с собой брать и т.д. Поскольку при отъезде положено 200 кг, то составили список нужных вещей. Их было очень много, но меня почему-то сразу удивил молоток: «Там это дорого, а тебе понадобится что-то прибить вдруг». И ещё много-много каких-то вещей. Я пришла домой, показала список Игорю, а он: «Да если мы всё это купим, мы и здесь прекрасно проживём! Ничего не надо!» С юмором у нас всегда было всё в порядке.
После множества разговоров, переговоров, срочных оформлений наших многолетних отношений, нас оформили в Мексику. За это «изгнание» мы всегда были благодарны всеми ненавистному редактору, хотя им и двигало желание избавиться от Игоря. В нашу комнату на проводы ввалилась чуть ли не вся редакция. Перед этим я отнесла в комиссионку свою единственную котиковую шубку, и накупила всего. Гуляли два дня. Мои любимые, ныне покойные друзья Женя Жбанов и Саша Васинский (как я до сих пор тоскую о них!) плясали так, что чуть не провалили пол. А Игорь приговаривал: «Ешьте – пейте, дорогие гости, но если мы не уедем, вы будете кормить нас весь следующий год».
Но как ни странно, мы уехали.
Мексика
Про климат в Мексике нам сказали, что это в горах и холодно. Сердитый своей высылкой корреспондент на связь не выходил. Поскольку положенных 200 килограмм у нас решительно не набиралось, нам натащили посылок для живущих там корреспондентов, а мои заботливые подруги всё-таки засунули в картонные коробки какие-то предметы типа сковородки, кастрюли и чего-то подобного.
В Мехико вся советская колония, конечно, была оповещена о прибытии нового корреспондента «Известий». Мы по приезде являли собой зрелище доселе здесь невиданное: 28 градусов жары, мы в дублёнках и сапогах, впереди одуревшая от такого длительного пути наша красавица собака Глаша, а сзади несут смятые в пути картонные ящики с торчащими ручками сковородок. Встретивший нас корреспондент, недовольно сажая нас в машину, сразу спросил, привезли ли мы деньги, чего не было, потому что в редакции Игорю сказали, деньги он получит на месте. Корреспондент тут же объявил, что он потратил всё до копейки, год кончается, и никто нам ничего не даст. «Да ещё собаку привезли!» — выразил он нам свое недовольство. Затем привёз нас в гостиницу, напоминающую какой-то сарай и оставил. Я была в ужасе. Глянула в окно, там грязь и крысы бегают. Вот так попали. Хорошо, что мы набрали этих чужих посылок, позвонили по одному из телефонов. Пришёл к нам корреспондент ТАСС, ахнул, куда нас засунули, взял посылку, дал денег взаймы, показал, где можно купить еду. Сказал, что самая дешёвая гостиница в Мехико, которую обычно снимают для советских, стоит 20 долларов, а та, куда поместили нас — 11. Пережили и это.
Десять дней, которые даются корреспондентам для передачи дел и знакомства, наш предшественник не появлялся. Но, наконец, уехал. Его провожали, а Игоря представили послу и журналистам. И мы остались в большой квартире на красивой улице Амстердам. О нашей репутации, конечно, позаботились: «Никто, ничто и неизвестно с кем». В Москве, мол, надо было избавиться, куда-то пристроить, так вот сюда прислали. Конечно, мы всё равно были счастливы, что, наконец, вырвались, Но трудности и неудачи не оставляли нас. У нашего предшественника был американский автомобиль длиной с самолёт, а в Мехико между машинами и мышь не пробежит, вывезти его из гаража было просто невозможно, да и опыт-то вождения никакой. И при первой же поездке в город, который нам очень хотелось увидеть, мы врезались в передний автобус. Часть нашей машины сжалась, как консервная банка. Что делать — не знаем. Обращаемся опять к ТАССовцу. «Тихо, — говорит, — никому ничего не говорите, отвезём к одному тут мексиканцу». Отвозим. Сидим без машины. С языком тоже трудно. «Язык конечно, легкий, но каждое слово испанское», — грустно шутит Игорь. А ведь надо передавать материал в газету, быть в курсе всех политических событий, читать прессу.
Дом художников Фриды Кало и Диего Риверы
город Таско
Гуанохуато.Знаменитый театр Хуарес
Пирамиды города Сочикалко
Как раз в это время вдруг звонок по телефону. Какой-то господин из города Сан-Франциско хочет встретиться, телефон ему дал Станислав Кондрашов, корреспондент «Известий» в Америке. Мы в панике, — машины у нас нет, что мы с ним будем делать? Приглашаем к себе. Выясняется, что этот господин — Гарри Орбелян, армянин, эмигрант. Везде он ищет только «своих», с родины, для общения. За обедом рассказывает свою судьбу. Жил в Ереване, во время войны попал в плен. Когда кончилась война, вернуться не решился, т.к. его отец был арестован, не мог и письмо написать домой – боялся навредить матери и брату. В Германии женился на русской женщине Вере, которую немцы угнали туда из Харькова. Долго они мыкались, начинал Гарри чуть ли не с уборщика в магазине. Уехали в Америку, стал там знаменитым и богатым бизнесменом, у него двое взрослых сыновей, один из них Котик (Константин) учился у русских музыкантов в Нью-Йорке, сейчас на гастролях, ездит по всей Америке. Они с Верой у себя в Сан-Франциско принимают всех русских советских, но бывают с ними всякие проблемы, о которых он не хотел говорить. Какие это проблемы, нам не нужно было объяснять: доносили в посольство, неизвестно, кто и какую передавал. информацию…
Уезжая от нас, он сказал, что собирается с женой и внучкой в Акапулько, снимет там дом у моря и пригласил нас приехать к ним. А нам как приехать: машина в ремонте, сообщать о своей поездке в посольство невозможно, сразу пойдут вопросы куда, зачем, почему в гости к эмигранту. Да мы ещё из города и не выезжали. Прожили в Мексике к этому времени месяца четыре, всё боролись с трудностями. Обращаемся к Лёве Кастаняну (Лёва работал в Мексике правдинским корреспондентом, но не от газеты, и это все знали). Игорь его немного знал, как-то встречал раньше в Москве у своего приятеля Сергея Попова, который работал в АПН И Лёва соглашается поехать с нами на своей машине в гости к Гарри в Акапулько.
Акапулько — шикарный мексиканский курорт, где в основном отдыхают американцы. Для них близко и дёшево, но там ужасная жара и дикая влажность, ходишь весь мокрый, как рыба. Гарри снял дом с бассейном, и мы с его женой Верой просидели у этого бассейна три дня в разговорах. Вера рассказывала всю свою жизнь и потом говорила мне, что впервые так откровенно, у них ведь долго-долго не было никакой связи с родными, визу на родину не давали. В общем, наговорились всласть, я тоже ей рассказывала о нашей жизни всё, как есть. Когда через много лет, уже во время перестройки, Гарри приехал в Москву с господином Хаммером, он привёз мне приглашение к ним, сказал: «К нам сейчас много гостей едет из Армении, но Вера сказала, что хочет пригласить тебя». Я была польщена, хотя Америка меня почему-то не очень интересовала. Только-только появились возможности куда-то поехать, хотелось в Италию, во Францию. Об Америке у меня было какое-то смутное представление – эти небоскрёбы некрасивые, сплошная техника. Может, ещё и потому, что нам так много про неё лгали. Но Игорь тогда мне сказал: «В Америку надо ехать, даже и думать нечего». Но об этом позже.
Всё-таки потихоньку в Мехико осваиваемся. Игорь работает, я, чем могу, помогаю, даже пытаюсь переводить с английского. Впервые в жизни режим свободный, и сразу выяснилось: Игорь настоящая «сова». Утром встаёт, но долго не просыпается. В Москве-то он этого никогда не мог себе позволить, а тут расслабился. Вечером работал над материалами для газеты, передавал их в редакцию тоже почти ночью, когда в Москве утро, а потом чуть ли не до утра мог просидеть у телевизора, ведь у нас ночных передач никогда раньше не было, а там — полное раздолье. Я сначала не могла к этому приспособиться: хотелось куда-нибудь с ним поехать, что-то посмотреть, но выезжали поздно, уже начинался час пик, и потом еле добирались до дома.Тогда я придумала: утром уходила из дома, когда он спал, а с вечера назначала свидание где-нибудь в городе в определённый час, и он приезжал или приходил, торопясь. Если опаздывал, очень извинялся. И так было даже интереснее, — не нужно было стоять у него над душой.
Но вдруг ужасная беда — в марте умирает в Тбилиси мать Игоря, он должен лететь на похороны.
Игорь часто рассказывал мне о своих родителях. Отец его петербуржец, обрусевший поляк «из бывших». После каких-то идеологических перепитий, попал в Тбилиси, работал на железной дороге, приходилось постоянно мотаться между Тбилиси-Батуми-Сухуми. Мать, совсем девочкой, вместе с родителями пригнал из Воронежа в Тбилиси голод. До того отец был трижды женат. Игорь — его единственный и поздний ребёнок. Отец просто дрожал над ним, выполнял любой каприз, любое желание. Сам он был сломлен жизнью, последние годы мать часто искала его по духанам и страдала, конечно, а Игорь отца обожал. Его последний день был такой: он сказал Игорю, что завтра они поедут к морю на целый месяц, и они стали собираться и мечтать, как они, там, у моря, будут жить.
А утром отец не проснулся. Игорю было 15 лет. После смерти отца жили они очень трудно, мать тяжело болела — было всё время плохо с сердцем. Мы с Игорем приезжали к ней в гости перед нашим отъездом в Мексику. Мне рассказывала, как Игорь заботился о ней, с 16 лет зарабатывал деньги, профессионально играл в баскетбол. Интересно было слушать, когда они с матерью вспоминали свою жизнь. Игорь всегда рассказывал трогательную историю, про то, как матери удалось где-то добыть ему невероятно роскошное пальто. Он всё время его носил, а перед Новым годом заходил в нём в разные компании. Его везде принимали и приглашали остаться встречать Новый год, а он говорил, что зашёл только ненадолго поздравить всех, и шёл в другую компанию, а потом уходил домой, потому что пальто было по тому времени шикарное, а всё остальное сильно не соответствовало, и он очень стеснялся. Благодаря баскетболу он стал в Тбилиси популярной личностью, в Грузии обожали спорт. Учился всегда блестяще…
Летел Игорь в Тбилиси на похороны несколько дней каким-то сложным путём через Кубу, а там не стыковались самолёты, он застрял на Кубе на целые сутки, потом до Москвы, оттуда уже до Тбилиси. Мы его просто на некоторое время потеряли. Не могли нигде обнаружить, с телефонами-то была беда, это не то, что сейчас, когда везде мобильная связь. После похорон он едет снова в Москву и, наконец, возвращается в Мехико.
Вечером, в день его приезда, мы вышли на нашу улицу Амстердам. Я иду молча, не хочу его тревожить лишними расспросами, а он вдруг останавливается, обнимает меня и говорит: «Господи, какое счастье здесь, с тобой. С шестнадцати лет работаю, и всю жизнь — одни долги. Всё, завтра начинаем новую жизнь, пойдём в банк, возьмём деньги, поедем к морю, купим тебе самое красивое серебряное украшение, пойдем в ресторан, будем жить здесь долго — долго»
И действительно, Игорь как будто хотел возместить то, что так трудно нам давалось в прежней жизни. Мы бродили по ночному городу, веселились как дети, пили маргариту или текилу, наслаждались мексиканской едой, на каждом шагу в Мехико-такосные, их народная еда, кукурузные лепёшки, которые наполняются грибами, мясом, овощами с острыми соусами. Если где-нибудь усаживались поужинать, к нам тут же подходили марьячис (уличные певцы), и Игорь бесконечно заказывал им дивные мексиканские песни для меня, и они пели под гитару.
Всё вдруг как-то наладилось. Машину нашу починили. Игорь начал учить испанский в университете для иностранцев, делал невероятные успехи, завязывались какие-то нужные для работы связи. Раз решил, что будет жить в Мексике долго, надо работать, несмотря на положение в редакции, да и полный застой в стране. Я тоже ему говорила, что перемены всё-таки не могут быть длиннее жизни, всё ещё сто раз изменится: и редактор, и работа. Хотя сама была не очень-то в этом уверена, казалось, что уж советская власть накрыла нас на всю жизнь. Как-то Игорь брал интервью у одного мексиканского режиссёра, к сожалению, забыла его фамилию. Он пригласил нас к себе в гости, жена у него была актриса. Но знакомство наше быстро закончилось. Однажды он позвонил Игорю и сказал: «Мне очень жаль, Игорь, вы мне очень симпатичны, но вы представляете страну, которая расстреливает невинных людей, и я вынужден прервать наши отношения». Это было сказано по поводу сбитого южнокорейского пассажирского самолёта. Так что со связями всё тоже было не так-то просто.
(Продолжение следует…)
Часть 1 https://kontinentusa.com/culture/anna-golembiovskaya-nashe-krugosvetnoe-puteshestvie-s-igorem/
Часть 4 https://kontinentusa.com/uncategorized/anna-golembiovskaya-nashe-krugosvetnoe-puteshestvie-s-igorem-chast-4/
Публикация подготовлена Ильей Абелем
Эта рассылка с самыми интересными материалами с нашего сайта. Она приходит к вам на e-mail каждый день по утрам.