Загадочная смерть «Кина»: «Черная метка» для братьев Валленберг? Часть 1. Рыбкины – Ярцевы

Достаточно долгое время автору хотелось написать эту статью и всякий раз останавливало то, что лелеемая им версия о связи между загадочной смертью полковника Б.А. Рыбкина («Кина») в ноябре 1947 г. и делом Р. Валленберга, к сожалению, не имеет весомых доказательств. Однако, с другой стороны, есть логическая цепочка, приводящая к правомерности существования такой версии. Да и ненормальным является то, что после почти 30-ти лет после опубликования в 90-х годах прошлого века воспоминаний жены «Кина», З.И. Рыбкиной (Воскресенской), убедительно показавшей, что «Кин» был убит и надеявшейся, что когда-нибудь на это обратят внимание, во всех справочных изданиях по-прежнему говорится лишь об автомобильной катастрофе, а убийство «Кина» не привлекло до сих пор внимания ни одного исследователя.

Вначале расскажем о чете Рыбкиных-Ярцевых, «Кине» и «Ирине», двух легендарных советских разведчиках (ч.1. Рыбкины – Ярцевы), затем – о генерале МГБ СССР, который, по всей видимости, выполнил волю Инстанции и организовал убийство «Кина» (ч.2. «Липач»). После этого читатель будет готов к восприятию рассказа З.И. Рыбкиной о гибели ее мужа (ч.3. «В огненно-рыжую метель…») и, наконец, к изложению версии о «шведской спичке» (ч.4. Версия о «шведской спичке» в деле Рауля Валленберга).

Часть 1. Рыбкины – Ярцевы

Рыбкин Борис Аркадьевич (Борух Аронович) родился 19.06.1899 в колонии Ново-Витебск Верхнеднепровского уезда Екатеринославской губернии в семье крестьянина-бедняка, еврей. Окончил 7 классов средней школы и Горный институт. В 1918 г. был членом РСДРП(м). С 1922 г. член РКП(б).

С июня 1921 г. в органах ВЧК. 25.09.1935 он («Кин») в качестве легального резидента ИНО НКВД СССР прибыл в Хельсинки под прикрытием должности консула, а затем второго секретаря полпредства в Финляндии по имени и фамилии Бориса Николаевича Ярцева. В это время заместителем легального резидента ИНО в Финляндии под прикрытием должности представителя ВАО «Интурист» работала Зоя Ивановна Воскресенская («Ирина»), ставшая вскоре женой и помощником «Кина».

З.И. Воскресенская (Рыбкина) родилась 28.04.1907 на станции Узловая Тульской губернии в семье железнодорожника, русская. В органах ОГПУ с 1928 г. В начале апреля 1938 г. «Кин» был отозван в Москву и 7 апреля принят Сталиным, от которого получил задание в ходе секретных переговоров попытаться склонить финское руководство на заключение договора с СССР о территориальном обмене и недопущении немецких войск на финскую территорию. Для выполнения полученного задания «Кин» в том же месяце апреле вернулся в Хельсинки в качестве временного поверенного в делах СССР в Финляндии. Возложенная на него миссия потерпела неудачу: финское руководство не проявило интереса к серьезным переговорам по заключению подобного договора. В связи с начавшейся советско-финской войной 1939 г. супруги Рыбкины-Ярцевы вернулись в Москву. А в сентябре 1941 г. началась их совместная командировка в Швецию. «Кин» стал легальным резидентом под прикрытием должности советника миссии (посольства) СССР в Швеции Б.Н. Ярцева, а зам. резидента «Ирина» – пресс-атташе миссии Александры Николаевны Ярцевой [1-3].

Одной из задач резидентуры Рыбкиных-Ярцевых был контроль за деятельностью полпреда СССР в Швеции А.М. Коллонтай. Об этом написал А.И. Ваксберг в своей книге [4]. Сама же З.И. Рыбкина в своих воспоминаниях (о которых пойдет речь ниже) о взаимоотношениях с А.М. Коллонтай писала неискренно. Это можно понять: в конце жизни хотелось писать лишь в самом теплом тоне о легендарном советском дипломате, яркой, незаурядной женщине А.М. Коллонтай и о дружбе с ней (которой, в действительности, не было, а были взаимоотношения, продиктованные им обеим Инстанцией). Да и сами воспоминания писались под самоконтролем и контролем «родных до конца жизни органов».

В поле зрения А.М. Коллонтай почти с самого начала ее работы в Швеции находились банкиры Валленберг. Личное ее знакомство с тогдашним главой клана Валленберг состоялось в 1934 г. «Жизнь завязывала и развязывала немыслимые сюжетные узлы, на которые так был горазд XX век. Ставленник Сталина (и Коллонтай) коммунист Свен Диндерут загремел в тюрьму по обвинению в государственной измене. Зато все ее бывшие друзья социал-демократы – со многими из них еще так недавно она была на «ты» – стали видными политиками и заняли в стране руководящие посты. Пер Альбин Ханссон, который в качестве члена исполкома социал-демократической партии сопровождал ее в 1912 году на митинги и представлял как дорогого и верного друга, стал премьер-министром. У секретаря правящей партии Густава Меллера она тогда жила в гостях и называла его своим братом. Другой спутник по той давней пропагандистской поездке Рикард Сандлер стал министром иностранных дел, и, нанося официальный визит, она с трудом вместо привычного «Ричи» обращалась к нему «Господин министр». Ее предшественник – посол Копп – безуспешно добивался от шведов вернуть Советскому Союзу 10 миллионов долларов – часть золотого запаса России, размещенная Керенским в шведских банках. «Ричи» устроил ей это в два счета, заручившись поддержкой у банкира, в чьем фактическом владении золото оказалось. Встреча с этим – истинным! – хозяином Швеции (большое преувеличение достойное советского учебника 40-х –70-х годов ХХ века – прим. авт.) сыграла решающую роль во всей последующей судьбе Коллонтай (после исчезновения Рауля Валленберга в Будапеште в январе 1945 г. дружеские отношения А.М. Коллонтай с Валленбергами и другими представителями шведской элиты делали неприемлемым для Сталина и Молотова ее дальнейшее пребывание в Швеции, последовала ее спешная «эвакуация» в Москву в марте 1945 г., а весь остаток ее жизни был в известной мере омрачен страхом перед продолжением каких-либо контактов со старыми шведскими знакомыми – прим. авт.). Они познакомились на обеде у кронпринца. Вальяжный старик, почтительно целовавший ее руку не нуждался ни в каких рекомендациях. Его звали Маркус Валленберг (речь идет о Маркусе-старшем, чьи сыновья Якоб и Маркус-младший придут ему на смену в руководстве «сферой Валленберг» уже в конце 30-х годов ХХ века – прим. авт.), он был старшим в некоронованной династии шведских банкиров, а его сын Якоб состоял содиректором могущественного Эншильд-банка, через посредство которого, по рекомендации Коллонтай, Москва поддерживала все торговые и финансовые отношения со Швецией и другими скандинавскими странами. Этот же банк, кстати сказать, финансировал и основную часть торговых сделок Швеции с Германией. Глава банкирской династии и советский полпред почувствовали взаимное расположение. Во всяком случае, готовность продолжать деловые отношения, сулившие взаимную выгоду. Об этом тотчас пошла в Москву восторженная информация Коллонтай. С ней ознакомились лишь несколько человек: Сталин, Молотов, Микоян, Литвинов, Менжинский и Ягода. Столь ограниченный круг отобранных лиц с полной очевидностью говорил и о значительности, с точки зрения Кремля, полученной от Коллонтай информации, и о возможных перспективах ее практического использования» [4].

Советское руководство в годы войны ставило перед полпредом А.М. Коллонтай и резидентурой Рыбкиных-Ярцевых задачи поиска выхода из войны (на самом начальном ее этапе – 1942 г.), отслеживания сепаратных контактов американцев и англичан с немцами в Стокгольме, поставку стратегических материалов из Швеции в СССР, а в конце 1943 г. самым важным стала деятельность по выводу соседней Финляндии из войны. “План покушения на Гитлера уже был близок к реализации, когда Сталин дал отбой, приказав отменить разработанную Лубянкой дерзкую операцию. Он исходил из того, что после устранения Гитлера американцы сами заключат сепаратный мир с его преемником. Живой Гитлер как бы служил гарантией того, что эта крайне нежелательная Сталину акция не состоится, поскольку на мир с самим фюрером американцы не пойдут. Зато сам Сталин искал возможность опередить и перехитрить своих заокеанских союзников. Работа шла по нескольким направлениям сразу. Стокгольм в этих замыслах (и не только, разумеется, в этих – из-за уникального положения столицы нейтральной страны, поддерживавшей тесные контакты с Германией) играл очень важную роль. Поиск путей – и конкретных людей, эти пути прокладывавших, – вела, естественно, резидентура: супруги Рыбкины прежде всего. Но осуществить хотя бы первые зондажи мог только человек, облеченный каким-либо официальным статусом. Таким образом, тандем Зоя Рыбкина – Коллонтай был идеальным вариантом, а действовать порознь – в конкретно сложившейся ситуации и с учетом особого характера задачи – они не могли. Ситуация значительно осложнялась тем, что Коллонтай была прикована к своей коляске и по-прежнему не владела левой рукой.

Кто-то должен был действовать от ее имени, снабженный ее полномочиями. Рыбкина годилась как «наводчик», но не как исполнитель хотя бы уже потому, что со своим беглым немецким, навыками агента исключительно высокой квалификации и огромными тайными связями была заангажирована для совсем других, ничуть не менее важных, операций, где ее не мог заменить никто. В частности, именно она вместе с мужем поддерживала связь сначала с Красной капеллой, с Корсиканцем (Арвидом Харнаком), со Старшиной (Харро Шульце-Бойзеном), а после их провала и с другими ценнейшими советскими агентами в Германии. «Засветиться» в переговорах с доверенными посланцами фюрера она не могла. Выбор пал на Андрея Александрова-Агентова (официально просто Александрова) – никому еще не известного молодого дипломата, хорошо говорившего по-шведски, обладавшего приятными манерами и легко вступавшего в контакт с незнакомыми людьми. Предполагалось, что первые зондажи будут проведены со шведами, имеющими связи в высших германских сферах, или, по крайней мере, в их присутствии. Весьма возможно, что визит Александрова к Коллонтай с «повинной» за неточный перевод на самом деле преследовал цель войти в доверие к ней и при необходимости влиять на нее.

Поиском партнеров с немецкой стороны занимался вездесущий Карл Герхард (агент резидентуры Рыбкиных – прим. авт.). Один из лучших теннисистов страны, он регулярно играл с восьмидесятипятилетним королем и обычно проигрывал ему, с блестящей актерской «искренностью» переживая свою неудачу. Это в еще большей мере делало его любимцем короля и всего королевского двора. Аристократические круги Швеции имели хорошие связи в рейхе, так что поиск партнера для потайных переговоров имел вполне реальные шансы завершиться успешно. Но, видимо, реальных условий для такого выхода из войны не существовало, оттого и некоторое время спустя куда более перспективные попытки нацистов и американцев в Швейцарии выйти навстречу друг другу результатов тоже не дали. Коллонтай смирилась с непременным присутствием Рыбкиной и с ее повседневной опекой. Что она – неподвижная – могла бы практически сделать, чтобы избавиться от нее?

Кин (агентурная кличка Рыбкина) и Ирина (агентурная кличка Рыбкиной) извещали Москву, что Коллонтай полностью находится под контролем и будет исправно выполнять любые поручения, которые ей будут переданы не только официальным путем (это-то сомнения не вызывало), но и через них. Быстро менявшаяся ситуация побудила Сталина сменить тактику и переключить свое внимание на более реальную задачу – вывести из войны Финляндию. Этому замыслу способствовала информация, полученная через цепочку Рыбкины – Вуолийоки, о том, что сепаратного мира с Финляндией – на своих, невыгодных Москве, условиях – ищут якобы американцы. То был период вынужденного сближения Коллонтай с приставленным к ней агентом. На смену десяткам, сотням ее знакомцев в разных странах – очень разных, но всегда отличавшихся индивидуальностью, образованностью, культурой, принадлежностью к элитарному кругу – пришла «подруга» совсем иного склада, ставшая таковой по должности, а не по взаимному тяготению.

Всю жизнь общение с близкими людьми позволяло Коллонтай снять внутреннее напряжение, раскрыться, отвести душу. Теперь «дружеское «дружеское общение» – изо дня в день и в одном и том же составе – она имела с женщиной, искусно имитировавшей задушевность, но жестко и целенаправленно решавшей свои служебные задачи. Многие годы спустя Зоя Рыбкина, вернув себе свою девичью фамилию и став детской писательницей, автором книжек о Ленине Зоей Воскресенской, издаст перед смертью тощие мемуары под многообещающим названием «Теперь я могу сказать правду». Там нет, увы, даже занятной неправды, поскольку нет ничего…

Она постарается создать иллюзию, что была интимной наперсницей Коллонтай, которая, едва познакомившись, доверилась ей полностью и безоглядно. «Я до сих пор гадаю, – будто бы говорила она Рыбкиной, – в чем провинился Михаил Николаевич Тухачевский… Знаете, страшно открывать газеты. Еще один… Еще несколько… Враги народа! […] Безумно горько терять друзей. И наконец это выстрел Павла Дыбенко. Он понимал, что за ним пришли, и покончил с собой». Коллонтай не могла так сказать хотя бы уже потому, что доподлинно знала: Дыбенко с собой не кончал, а был арестован и получил «десять лет лагерей без права переписки» – этот трагический эвфемизм был тогда известен любому. Но она не могла произнести такой монолог еще и по другим причинам: место службы «милого пресс-атташе» ей было очень хорошо известно – и сама Рыбкина этого ничуть не скрывала. Даже того не желая, полковник НКВД был обязан донести о таком признании своим шефам, и последствия ее доклада не задержались бы: позволить вслух высказывать подобную крамолу Сталин не мог никому. Коллонтай не была самоубийцей и не выжила из ума… А об ее отношении к «подруге» в дневнике есть такие слова: «С кем мне теперь приходится иметь дело! […] Кошмар. Беспросветный кошмар».

Едва оправившись, все еще прикованная к коляске, Коллонтай решила, однако, вернуться к публичной деятельности и напомнить Стокгольму о себе. Повод был вполне подходящий: очередная годовщина Октябрьской революции. На прием, устроенный в Гранд-отеле, был приглашен весь бомонд. По свидетельству прессы, пришло более 400 гостей. Под бурные аплодисменты присутствовавших ввезли Коллонтай – жизнерадостную, улыбавшуюся, в элегантном атласном сиреневом платье с серой отделкой. Опять рекой лилось вино, манила икра в серебряных бочонках, в глазах рябило от золота мундиров и блеска драгоценных камней. Каким-то неведомым образом, без специального уведомления, «весь Стокгольм» прознал, что Сталин снова вводит навсегда, казалось, забытый помпезный этикет. И в других столицах прознали тоже. Прибывший в Лондоне на такой же прием в советское посольство Герберт Уэллс почувствовал себя совершенно потерянным в своем «обычном» пиджаке и тут же сбежал…

Королем бала, как всегда, был, естественно, Карл Герхард. Он ухаживал за «нашим милым пресс-атташе», ничем не выдавая, что хорошо знаком с ней по совместной службе. К тому времени все они – и Коллонтай, и Рыбкины, и Герхард, каждый в отдельности и по своим каналам, получили задание Москвы искать путь к финским руководителям для строго конфиденциальных сепаратных переговоров. Именно Герхард и предложил на этом приеме – порознь послу и заместителю резидента – действовать через его хорошего знакомого, крупнейшего шведского банкира Маркуса Валленберга (речь идет уже о Маркусе-младшем, сыне вышеупомянутого Маркуса-старшего – прим. авт.). Это имя было известно Коллонтай не только потому, что оно было известно всей Швеции. В 1942 году, благодаря активности Герхарда, именно его банк Эншильда профинансировал и осуществил одну из самых дерзких торговых сделок времен войны: в обмен на советскую платину была осуществлена поставка в СССР высококачественной стали, необходимой для авиапромышленности. Это грубейшее нарушение шведского нейтралитета находило «оправдание» лишь в том, что тот же банк и, стало быть, те же банкиры имели прямое касательство к одновременной поставке Германии производимых Швецией шарикоподшипников для гитлеровской военной машины.

Мысль о выходе из войны одновременно пришла в голову и финнам: поражение под Сталинградом, а потом и на Курской дуге породили сомнение в непременной германской победе. Заместитель министра иностранных дел Швеции Бохеман подошел к Коллонтай, но вместо светских любезностей выразил желание «встретиться и поговорить». Она тут же пригласила его на завтрак. Через несколько дней Коллонтай уже имела возможность сообщить Москве, что во время завтрака Бохеман пытался понять, согласится ли господин Сталин на встречу его представителей с представителями Финляндии для предварительных переговоров.

Тем временем Герхард делал все возможное, чтобы пристойным образом, никого не спугнув, познакомить Рыбкину с Валленбергом. Было решено, что на очередной дипломатический коктейль, где заведомо будет присутствовать Валленберг, Коллонтай из-за очевидного для всех нездоровья отправится не одна, а вместе с пресс-атташе. На коктейле Герхард познакомил Валленберга с «настоящей русской красавицей», умевшей производить впечатление на мужчин. Банкир пригласил ее провести с ним уикенд в его загородной резиденции – все в том же Сальтшебадене, – приглашение было принято, и этим, можно сказать, историческим уикендом остались довольны, похоже, все.

Молотов срочно запросил у Коллонтай дополнительные сведения о Валленберге.

Одновременно по своим каналам эти сведения отправила на Лубянку и Рыбкина. Информация совпала. Обе «подруги» – каждая порознь – сообщали о том огромном влиянии, которое и Маркус Валленберг, и его брат Якоб имеют в Швеции, во всей Скандинавии и даже в других европейских странах. Особенно не скупилась на характеристики Коллонтай: она называла Маркуса «некоронованным королем Швеции», а всю его банкирскую семью «подлинной династией, управляющей страной». Предложение Москвы вступить с Валленбергом в официальный контакт означало, что Рыбкина свою миссию уже выполнила и что теперь дело за дипломатическими шагами. Коллонтай пригласила Маркуса Валленберга на завтрак. Для шантажа она использовала тот непреложный факт, что у Валленберга были огромные вложения в финскую промышленность и большие активы в финских банках.

Разгром Финляндии и ее оккупация, которыми Коллонтай пугала своего гостя, привели бы банкира к катастрофическим потерям. Отличавшийся непоказным благородством и высокими душевными качествами, гуманист в подлинном значении этого слова (огромное неоправданное преувеличение, взять хотя бы, для примера, отношение Маркуса-мл. и Якоба к своему племяннику, Раулю Валленбергу – прим. авт.), Маркус Валленберг и без личной корысти был готов всячески способствовать миру в Скандинавии. Но зашоренная догмами марксистского «классового подхода» Коллонтай нажимала главным образом на сулящие банкиру материальные потери, если война будет продолжаться.

Так или иначе, Валленберг выразил готовность использовать свои личные связи с президентом Финляндии Рюти и пообещал тотчас вылететь в Хельсинки.

Эта информация, которой Коллонтай не замедлила поделиться с Рыбкиной, опять-таки по двум каналам быстро достигла Москвы. Сталин отреагировал на нее по-сталински: на следующий день после приезда Валленберга в Хельсинки советская авиация нанесла мощнейший бомбовый удар по финской столице. Высокопоставленный эмиссар уцелел, но испытанное им потрясение дало запланированный результат: Рюти поручил Паасикиви вступить в переговоры с Коллонтай для подготовки соглашения о перемирии. Болезнь пришлась на редкость кстати, послужив вполне благовидным предлогом: Коллонтай переселилась для лечения в санаторий Сальтшебадена, где ночами шли ее строго секретные переговоры с Паасикиви. Конспирацию обеспечивали как официальные шведские власти, так и частные детективы Валленберга, из виллы которого Паасикиви конспиративно пробирался в санаторий, где в своих апартаментах его поджидала Коллонтай. Утром она отправлялась в посольство и диктовала там шифровки в Москву.

Переговоры шли все лето. Паасикиви сменил финский посол в Стокгольме Грипенберг, приезжали и другие эмиссары. Рыбкин покинул Стокгольм, получив другие задания. Время от времени в неизвестном направлении отлучалась и Рыбкина – есть основания полагать (деяния этой четы все еще тщательно засекречены), что она летала в Германию на встречу с Ольгой Чеховой. Тем временем Коллонтай шаг за шагом отвоевывала у финнов условия, поставленные Москвой. Даже постигшее ее воспаление легких при все еще парализованной левой руке и полупарализованной левой ноге не остановило хода переговоров. Профессор Свартц безуспешно пыталась удержать ее вообще от всякой работы, вновь констатируя предынсультное состояние: кровяное давление доходило до двухсот сорока, новый удар мог случиться в любую минуту. Свартц понятия не имела, какую работу на самом деле выполняла тогда Коллонтай, иначе она вряд ли вообще взялась бы следить за своей пациенткой, сознательно обрекшей себя на отчаянный риск. Не только азарт, не только повышенное чувство долга, но и сознание, что это финальный аккорд всей ее жизни, повелевали Коллонтай, несмотря ни на что, оставаться на боевом посту. Финская делегация подписала в Москве перемирие в начале сентября, и Коллонтай имела все основания считать, что сыграла большую (решающую, быть может) роль в выводе гитлеровского союзника из войны. Ей удалось то, что не удалось американцам, безуспешно пытавшимся договориться с финнами в 1941 и 1943 годах» [4].

Командировка Рыбкина (полковник ГБ с 14.02.1943) в Швецию закончилась в августе 1943 г. Затем, до июля 1944 г., было пребывание в резерве назначения Первого управления НКГБ и спецкомандировка на Северный Кавказ. С середины июля 1944 г. Рыбкин – зам. начальника 2 отдела Четвертого управления НКГБ (“террор и диверсии в тылу противника”, 2 отдел действовал на территории Белоруссии и Прибалтики, а затем – на территории Германии). 4.05.1946 это управление было преобразовано в Спецслужбу “ДР” МГБ СССР (начальник – генерал-лейтенант П.А. Судоплатов, зам. начальника – генерал-майор Н.И. Эйтингон). Б.А. Рыбкин занимал должность зам. начальника бюро 2 “ДР” до самой своей гибели под Прагой 27.11.1947 [1-3]. Эта гибель и является центральной темой данной статьи (см. ниже).

После отзыва Б.А. Рыбкина в Москву в августе 1943 г., «Ирина» еще 9 месяцев работала в Стокгольме в качестве и.о. резидента. По возвращению в Москву – на руководящих должностях в немецком направлении внешней разведки, полковник ГБ (1945 г.). В 1947 – 1949 гг. зам. начальника 3-го (Немецкого) отдела Второго (Европейского) управления Комитета информации (КИ) при СМ/МИД СССР. С 1950 г. З.И. Рыбкина – начальник 3-го отдела ПГУ МГБ (с марта 1953 г. – ВГУ МВД СССР). Весной 1953 г. выезжала в спецкомандировку в Берлин. После ареста Берии и последовавшего затем ареста П.А. Судоплатова, считавшегося близким к Берии сотрудником, выступила на заседании парткома МВД в защиту Судоплатова, что означало конец ее карьеры в разведке. Однако ее просьбу о предоставлении ей возможности прослужить еще два года для получения полной пенсии удовлетворили и она отправилась в Воркутлаг, после чего в 1956 г. вышла на пенсию в качестве полковника МВД. А затем для нее началась новая жизнь писателя для детей З.И. Воскресенской: «Сквозь ледяную мглу», «Встреча», «Сердце матери»… Зоя Ивановна горячо любила своего мужа: в 1980 г. он «ожил» в ее книге «Консул», рассказывающей о консуле в Хельсинки по фамилии Ярков… В конце жизни, тяжелобольная, она успела написать книгу воспоминаний [5,6] о своей феерической жизни, в которой рассказала и о зловещей загадке смерти своего мужа (см. ч.3. «В огненно-рыжую метель…»).

ЛИТЕРАТУРА

1. Колпакиди А., Прохоров Д. Внешняя разведка России. – М.: ОЛМА – ПРЕСС, 2001. – 511 с.
2. Абрамов В. Смерш. Советская военная контрразведка против разведки Третьего рейха. – М.: Яуза, Эксмо, 2005. – 576 с.
3. Петров Н.В. Кто руководил органами госбезопасности, 1941-1954: Справочник / Междунар. о-во «Мемориал», РГАСПИ, ГАРФ, ЦА ФСБ России. М.: О-во «Мемориал»; «Звенья», 2010. – 1008 с.
4. Ваксберг А.И. Валькирия революции. – Смоленск: Русич, 1997. – 559 с.
5. Тайна Зои Воскресенской: З. Воскресенская. Теперь я могу сказать правду. Э. Шарапов. Две жизни. – М.: ОЛМА – ПРЕСС, 1998. – 448 с.
6. Воскресенская З.И. Под псевдонимом Ирина: Записки разведчицы. – М.: Современник, 1997. – 350с.

Евгений Перельройзен
Продолжение следует.