Зачем она осталась в живых?

Последнее, что сохранила память: оглушающий шум, она видит, как в окно летит “град”, ей кажется, что даже может разглядеть лицо человека, сбросившего на ее дом бомбу с самолета…

В те редкие минуты, когда черноту не разбивает всполох огня, когда оглушающий грохот падающей ракеты смолкает, оставляя звенящую, почти осязаемую, тишину, Ирина смотрит на зияющую дыру в потолке, на лунный свет, пробивающийся сквозь туман, на мерцающие в дали звезды. И думает об одном: «Зачем?». Зачем она осталась в живых?

Последнее, что сохранила память: оглушающий шум, она видит, как в окно летит “град”, ей кажется, что даже может разглядеть лицо человека, сбросившего на ее дом бомбу с самолета. Они бегут в погреб, вспышка, взрыв… И вот она уже здесь, в углу, который выбрала инстинктивно, в груде пыли, в крови, засыпанная осколками. Ног не чувствует, боится взглянуть на то, что от них осталось. Кровь заливает глаза, но она вытирает ее рукой и подползает к сыну. Откапывает его из-под обломков. И откуда только силы берутся?

Он еще жив. Ему тридцать три года, взрослый мужчина с двумя образованиями, престижной работой и прекрасными перспективами на будущее. Она, правда, все еще называет его «ребенком». Он приехал к родителям из Харькова, когда началась война. Она хотела уехать, умоляла их, даже вещи уже собрала. Но мама и муж отказались. Решили, что семья должна быть вместе. И они действительно вместе. Мама, муж, сын, собака. И она. Она осматривает ребенка: все цело, никаких ранений. Он очень бледен и говорит, что ему холодно. Она отползает, ищет в развалинах теплое одеяло, спешит обратно… Но он уже мертв. Странно, даже очки не разбились.

Мороз проникает сквозь дыру в потолке, и ей становится зябко. Она натягивает на себя одеяло и, опираясь на стул, ползет на кухню. Там, она знает, есть лекарства, вода, походная сумка, куда она собрала сухари, колбаски, сухофрукты. Возвращается обратно, в угол. И тут ее охватывает ярость. Не боль, не ненависть, не отчаяние. Ярость. Она будет жить! Назло всем. Она будет жить за них! За тех, кого лишили будущего. За тех, кто не родился. Она будет жить.

Девять дней Ирина провела среди останков своего дома с мертвыми телами своих родных. По часам пила воду, отламывала по кусочку колбасу и долго жевала, чтобы утолить голод. Обязательно принимала антибиотики – чтобы не загноились раны. Девять дней в полном сознании под непрекращающимися обстрелами.

Наконец ее обнаружили и перенесли в подвал больницы. Ей повезло. Госпиталь разбомбили, но лекарства еще оставались: спирт, перекись водорода, марганцовка, перевязочные материалы. И ей зашили ноги. На живую. От шока она почти не чувствовала боли, когда обрезали остатки кожи и накладывали самодельную шину. Только потом она узнала, что на одной ноге ей оторвало пятку и кусок мяса, вплоть до кости, а в другой застрял осколок. В подвале она организовала кружок любителей кроссвордов. Сначала никто не отнесся к этой инициативе серьезно. Когда вокруг столько боли, крови и горя, не до кроссвордов. Но вскоре появились желающие. Она говорила:

«У меня убили всю семью. А ты всего лишь ранен? Ты жив, о чем можно еще мечтать?».

Потом еврейская община помогла выбраться в Израиль, где она прошла несколько операций, курс реабилитации, а теперь планирует сделать пересадку кожи. Но восстановление – это долгий процесс, который требует терпения и сил.

«Чувствую себя Русалочкой», — говорит Ирина, улыбаясь.

Каждый шаг отдает резкой болью, но она продолжает идти.

«Откуда у меня силы? Не знаю. Но совершенно точно знаю, что я самая сильная в семье. Поэтому меня и оставили в живых. Никто из моих не выдержал бы этого».

Город Изюм, где она прожила почти всю жизнь, и который еще называют «ключом к Донбассу», практически уничтожен. Разрушены церкви, больницы, школы, целые спальные районы стерты с лица земли. Ирина рассказывает, что в прошлой жизни работала юристом, была известным в городе человеком. Вот только недавно к ней приходили девочки, оформить наследство после смерти матери. Теперь они мертвы. И друг мужа, и подруга детства, и целые семьи лежат в братских могилах. Как и ее родные. Она не знает точно, где их похоронили. Только догадывается. И очень надеется, что, когда встанет на ноги, сможет поехать и навестить их. А пока живет у друзей, учит иврит и планирует будущее.

Сквозь дыру в потолке падает снег. Он покрывает ее маму, мужа, собаку, ее ребенка. Ему всегда будет тридцать три. Она верит, что душа его вскоре переселится, и они еще встретятся. Ведь она жива, и сегодня ему исполнилось бы тридцать четыре. Но об этом помнит только она. Это ее личное горе, которым она не намерена ни с кем делиться.

Майя Гельфанд
Источник