Забытые кумиры тревожились о будущем

Русское телевидение есть у многих новых американцев. Я редко смотрю программы ТВ, но последние известия стараюсь не пропускать. Программы “Мир Сегодня” и “Время” сообщают все новости нашей покинутой страны. И поражаюсь: это всегда известия о кошмарах. В СССР это всегда были известия о победах; теперь это сообщения о катастрофах или о преступлениях. Порой кажется, что порядочных людей не осталось в стране. Если не мошенник, то уж приспособленец непременно. Неважно, что приспосабливаться приходится к подлости или даже к преступлению — лишь бы выгодно. А искусство делает из этого увлекательное шоу и кино сериалы. Я листаю страницы своей памяти. Вспоминаю то, что давно забыто, то, что нельзя забыть. Кто сегодня помнит Николая Охлопкова? Разве что искусствоведы, да и то старые, если еще живы. А сделанное им нельзя забыть — это важный этап жизни сознания. Смотрю назад — и вижу их уже не очень молодыми: разобраться в жизни нелегко. В ту пору столичные театры приезжали в провинцию. Даже привозили премьерные спектакли.

Тогда театр Маяковского привез в Челябинск МЕДЕЮ, а зрители рвались увидеться с Евгенией Козыревой. Недавно она покорила всех в фильме “Убийство на улице Данте”. Повезло мне, я тогда работала в литературной редакции радио и брала у нее интервью. Необычная судьба была у Жени Козыревой. Когда окончила школу, началась война.

Она была патриотка и рвалась на фронт. Большеглазая девочка, косички подвязаны голубыми бантиками …послали комиссаром в мотострелковый батальон. Но у девочки был, оказывается, характер, случалось, она водила их в атаку! Но про себя знала: если выживу, стану актрисой! В институт ее не приняли.

— Девочка, что вы умеете делать? — спросил ее знаменитый артист из комиссии.

— Все умею,— ответила  Женя, — водить машину, стрелять, перевязывать раны… — уловила в его глазах иронию. — шить умею, готовить, стирать… — запнулась, вспомнила о своей крохотной дочке,— детей растить.

— Вот и хорошо,— сказал знаменитый,— найдите себе другое занятие. Актрисой вы никогда не будете.

Сколько раз она поступала в ГИТИС, не говорила. Прошли годы. Она уже сыграла у Охлопкова Катерину в “Грозе”, снялась в кино, в той самой нашумевшей картине “Убийство на улице Данте”. Знаменитый целовал ей руки: “Вы моя любимая актриса”,— не узнал в ней ту девочку, которой советовал не мечтать о сцене.

Премьеру “Медеи” Охлопков привез в провинциальный Челябинск. Были времена оттепели, рождалась новая генерация актеров. Миша Казаков уже сыграл у Охлопкова молодого Гамлета, но казалось все вчерашнее устарело. Открылся СОВРЕМЕННИК. Казаков осмелился кричать Охлопкову, что он устарел. Они поссорились. И Казаков ушел в новый театр. Охлопков был старый. Должно быть, несчастный. Мучающийся больной совестью. Но до последней минуты переполненный энергией жизни. И он задумал МЕДЕЮ.

— Медея Эврипида,— торопилась спросить я,— кажется, никогда не ставилась на русской сцене. Даже страшно подумать, как это прожить на сцене сегодня! Медея — внучка Бога Солнца, волшебница с душою, словно из скалы, как же вы сумели сделать так, что я почувствовала себя ее современницей?

— А он не умеет ставить пьесы, в которых не чувствуется нерв современности.

— А кто это придумал ставить древнегреческую трагедию? Кто-то подсказал? Специально искали?

— Знаете наш ГИТИС? Бегу как-то по лестнице вниз, а он бежит вверх. Разминулись почти, а он окликнул: «Женя, ты помнишь МЕДЕЮ»? — Читала,— говорю,— в институте. Была такая стерва, которая убила своих детей. — Давай почитаем,— говорит,— вдруг не стерва. И убежал.

— И почитали?

— И почитали.

— Вообще-то кажется, что великий грек писал ее специально для вас! — Она улыбается. Она хорошо улыбается, с легким юмором.

Эврипид создал свои трагедии 2500 лет назад, почему же у меня в зале замирает сердце?

На сцене почти нет красок: белый портик и огромная фигура Эврипида справа. Только огненно-рыжий парик актрисы и плащ актрисы, подбитый кроваво- красным. Ясон, конечно, Евгений Самойлов. Вот когда безупречно к месту его отточенная техника, строгая пластика, превосходная дикция и ослепительная улыбка. Медея влюбилась в Ясона сразу и навсегда, когда он приплыл на своем корабле, Арго. Она помогла ему добыть золотое руно, пожертвовала братьями, ушла за ним без оглядки, рожала ему детей, не мнила себя отдельно от него. Все это раньше, до начала пьесы. И вот он говорит ей, что они должны расстаться. Нет, у него нет претензий к ее ложу, но если он женится на дочери здешнего царя, дети Медеи будут братьями детей правящего дома, и жизнь их станет благополучной и счастливой. Медея ушам своим не верит. Расчет! Ясон и расчет — в ее представлении — это несовместимо. Но Ясон не лжет, он не влюблен в царевну, его новый брак имел целью обеспечить ему карьеру. Медея потрясена. Вот каким он стал! Неужели нельзя вернуть его к себе, прежнему? Нет, поздно… Нет героя, есть озабоченный приспособленец. Но что же ему дорого? Он говорит: дети? Это ради них отвергает он любовь преданной Медеи и хочет совершить предательство? Значит, ему дороги дети? Значит, если отнять у него детей, ему будет больно? И он опомнится? Душевные муки Медеи не передать словами, даже такими мощными, как у Эврипида. Но она решается. Она убьет детей, накажет бесстыдного их отца, а ей мучиться вечно, ведь она внучка Бога, ей суждено бессмертие, и беспредельные муки будут терзать ее мозг и сердце вечно… вечно! Козырева играла это сильно, не срываясь на крик. Вопль души ее выражался иначе — она была как сжатая стальная пружина — а у меня в зале замирает сердце… Кончались силы, умолкали слова… сцену затягивало белой прозрачной тканью …это было давно… Давно? Тогда почему так волнуется зал? Это о нас рассказали режиссер и актриса словами гениального грека. Две тысячи лет назад увидел Эврипид язвы, разъедающие души современников: прошли времена подвигов, их сменили холодные расчеты. Опасность хитрого и спокойного предательства — этим долго болели поколения после революции. И потом болезни эти не утихали, напротив, набирали силу. Менялись лица поколений. Режиссер всматривался в них последним долгим взглядом. Кто сегодня стал бы плакать над муками Медеи? Расчет, выгода почитаются высшими достоинствами века. Многим ли счастливцам удается не затоптать судьбы ближнего? Но то были далекие шестидесятые. Честные люди сбросили с себя дурман кровавых сталинских обманов и стремились восстановить утраченные истины. А старый Охлопков давал уроки высоты духа. Театр занимал место духовного руководителя. А Охлопков родил Медею. Помню длинные очереди — их занимали с вечера стояли всю ночь, чтобы утром прорваться к кассе и купить заветный билетик. Какие разговоры велись в этих очередях, какие дружбы рождались! Спектакль живет только для современников, живой артист передает живому зрителю свой жар и свою боль из сердца в сердце. Мысль не новая, но именно в России эта особенность театра стала его сутью. В Америке давно иначе относятся к искусству театра. Сюда приходят за легкой радостью, за развлечением хохочут, как дети и холодно относятся к проблемным постановкам. Театр в России открывал глаза на мир, отсюда несли тревоги и вопросы, он был способен поддержать, помочь, вернуть веру, от него шла теплая волна доброты. Не знаю, как сегодня. В дни моей жизни театр формировал личность. Я тоскую по тому ТЕАТРУ, это самое больное в моей ностальгии… Знаю, что мои современники так же вспоминают это русское искусство… а если подзабыли, давайте вспомним забытых кумиров, которые тревожились о будущем, то есть о нас, о нашем духовном совершенстве…

МАРИНА СТУЛЬ

. . .