Яков Фрейдин | Кинжал из дамасской стали

Мухаммад был пуштун. Родился он в посёлке Гуриан недалеко от Герата, что на севере Афганистана. До семнадцати лет жил с матерью в дувале его дяди – глинобитной мазанке без окон. Отца у него не было, он погиб ещё в 1972 году, когда мальчику было шесть лет. Отца Мухаммад помнил смутно, вернее помнил про него лишь три вещи – густую чёрную бороду, большой кинжал за поясом и огромную винтовку, с которой отец иногда позволял ему играть, заранее вынув из неё патроны.

Отец погиб в перестрелке с солдатами афганских правительственных войск. Однажды ночью они напали на посёлок, убили много мужчин, из семейного дувала забрали всё мало-мальски стоящее – ковры, посуду, оружие. Матери удалось спрятать только самую ценную вещь – кинжал мужа. Это был старый кинжал, который в роду отца из поколения в поколение традиционно переходил к старшему сыну. На вид он был самый обычный, без витиеватых узоров и прочих украшений, которые так любят накладывать современные оружейные мастера. Однако, это был не простой кинжал – у него было обоюдоострое лезвие из особо твёрдой дамасской стали «булат», сверкающее, как зеркало, и острое, словно бритва.

После отца остались три жены с шестью детьми. Мухаммад был старшим и были у него три сводных брата и две сестры. Вместе с братьями он ходил в школу, хотя и в разные классы. Сёстры, разумеется, в школу не ходили – их место было дома. Учился он хорошо; особенно ему нравилась уроки арабского языка и ислама, занятия спортом, а также русского языка. Память у него была цепкая, мог без запинки цитировать большие отрывки из сур Корана, был не по годам силён и ловок, а вдобавок научился прилично изъясняться по-русски. В свободное время с удовольствием читал адаптированную книгу Льва Толстого «Хаджи Мурат». От имама Саба, учителя ислама, он впитал презрение к неверным и особенно к яхуден (евреям), хотя до тех пор никогда их не видел.

Когда Мухаммад подрос, от матери он узнал, что покойный отец его был другом почтенного Мухаммада аль-Бутти – кровного врага премьер-министра Афганистана Абдуллы Захира. В честь этого отцовского друга он, Мухаммад, и получил своё имя. Когда ему исполнилось 17 лет, к матери пришёл человек от Бутти-сахиба и сказал, что её сын уже мужчина и пришло ему время взять в руки оружие и стать моджахедом, каким был его отец. Мать согласилась, Мухаммад быстро собрал свои вещи, сунул за пояс отцовский кинжал, обнял мать, братьев и сестёр и ушел с тем человеком воевать против русских шошек.

Война с русскими шла уже более года, они с вертолётов бомбили посёлки, убивали много людей. Бутти-сахиб принял Мухаммада, как сына, и сказал, что поскольку тот может говорить по-русски, он поручает ему важное дело – переправлять русским солдатам гашиш. Сказал, что это куда важнее, чем просто в них стрелять. Гашиш делает их слабыми и безвольными, но главное – они за него готовы платить оружием и патронами, которые так нужны моджахеды чтобы убивать этих самых шошек.

В отряде моджахедов благодаря своему хладнокровию и умению ловко обращаться с кинжалом Мухаммад пользовался большим уважением. Он мог на спор за десять секунд отрезать голову барану, а всего за пять секунд – любому русскому, который попадал к ним в плен. Бывало, что своим кинжалом безжалостно срезал он головы даже пуштунам, если на них падало подозрение в сотрудничестве с шошками. Причём, делал он это с таким виртуозным искусством, что при отсечении головы ни одна капля крови не попадала ни на руки, ни на его одежду. А чтобы очистить от крови лезвие кинжала, его нужно было лишь окунуть в песок, после чего оно снова блестело, как зеркало.

Особенно рьяно Мухаммад срезал головы после 1987 года, когда сам тайно стал работать на русских. Получилось это так. Однажды вечером, на пустынной дороге в удалённом горном ущелье он встречался с русским лейтенантом, который в обмен на партию гашиша привёз ему целый грузовик ПТУРСов «Шмель». На встрече лейтенант появился не один, с ним был незнакомый человек в штатском. Он предложил Мухаммаду много денег в долларах и рублях в обмен на информацию об отряде душманов под командованием «инженера Башира», за которым шошки давно и безуспешно охотились. Деньги всегда были страстью Мухаммада и недолго думая он согласился шпионить на советских. С тех пор вплоть до последнего дня войны он снабжал их информацией о планах душманов. Ему хорошо платили и за два года у него накопилась солидная сумма, однако тратить её в Афганистане он не мог, да и не хотел.

В феврале 1989 года он в последний раз встретился со своим русским связным и сказал ему, что душманы стали его подозревать в предательстве и ему опасно оставаться в стране; заявил, что хочет уехать в СССР. Тот передал просьбу своему начальству, оно позволило, и тогда вместе с последним контингентом советских войск Мухаммад покинул Афганистан на грузовом самолёте.

Попасть-то он в СССР попал, но совершенно на птичьих правах – никаких официальных документов ему не выдали, а просто выпустили из самолёта на лётном поле подмосковного аэродрома, довезли на автобусе до города и сказали: «Гуляй, афганец. С этой минуты мы тебя не знаем, а ты не знаешь нас.»

Так он стал московским бомжом. Профессии у него никакой не было, а те навыки, которые он приобрёл за время войны в Афганистане – торговать гашишем и срезать головы неверным, большого применения в Москве не находили, так что его замечательный кинжал из дамасской стали пока оставался без дела. Друзей-приятелей Мухаммад заводил редко, старался вести себя неприметно и не попадаться на глаза милиции. В тёплое время года ночевал в подземных переходах или в метро, а с осени снимал койку в бараке на окраине города. На первое время ему вполне хватало тех денег, что он привёз с собой, но через год они подошли к концу и кормиться пришлось случайными заработками, торговлей наркотиками, а порой и уличными грабежами. Бездомным бродягой прожил он в Москве около десяти лет.

––––

На биофаке МГУ Ира Рачкова была, пожалуй, самой привлекательной студенткой: высокая блондинка с голубыми глазами, нежными чертами лица и фигурой, как у модели из модного журнала. Училась она с удовольствием и мечтала после университета пойти по стопам матери – заниматься фармакологией. Сокурсники постоянно увивались за ней, буквально проходу на давали. Кавалеров и ухажёров у неё всегда хватало, но по-настоящему ей никто не нравился – все знакомые парни были какими-то инфантильными домашними мальчиками, а ей нравились настоящие сильные мужчины, каких она пока видела только в кино. Жила она с родителями в подмосковном городе Балашиха. Мать работала фармацевтом в городской больнице, а отец – инженером на заводе.

Обычно на учёбу она ездила на автобусе и на метро. После занятий, если была хорошая погода, домой сразу не ехала, а чтобы прогуляться шла с подругами пешком по проспекту Вернадского от университета до станции метро «Воробьёвы Горы». Однажды тёплым осенним днём, когда деревья по берегам Москва-реки золотились и солнце клонилось к западу, на мосту через реку обратила она внимание на высокого смуглого мужчину, который стоял у поручней и смотрел на проплывающий внизу под мостом водяной трамвай. У незнакомца было обветренное мужественное лицо, которое обрамляла небольшая борода смоляного цвета и чёрные пронзительные глаза. Одет он был не то чтобы неряшливо, но как-то сумбурно: мешковатые брюки, тесный пиджак. На голове его была странная круглая шапка, на ногах сандалии, а в руках небольшой рюкзак. Увидев проходящих мимо девушек, он приветливо помахал им рукой, а глаза его задержались на Ирине, которая тоже рассматривала его с нескрываемым интересом. Он долго провожал её взглядом, да и она оборачивалась несколько раз на понравившегося ей незнакомца.

На следующий день она опять увидела его на мосту; они снова обменялись взглядами, а на третий день он уже поджидал её на улице у дверей университетского корпуса. Так оно и началось – они стали встречаться почти каждый день после занятий в университете, долго гуляли по парку. Ей нравился его говор с сильным акцентом, особенно гортанное «р-р-р», похожее на клёкот орла. С интересом слушала она его истории о том, как он плечо к плечу с советскими солдатами храбро сражался в Афганистане против моджахедов. О своей жизни в Москве он особо не говорил, лишь сказал, что снимает комнату у друзей и работает в авторемонтной мастерской. В конце прогулки он садился с ней на метро и они вместе доезжали до станции «Новогиреево», откуда она уже одна на автобусе ехала домой в Балашиху. Через месяц он сделал ей предложение и Ирина пригласила Мухаммада к себе в гости чтобы познакомить его с родителями.

Отец её, Евгений Петрович, человек крестьянской закалки и либеральных взглядов, к жениху своей дочери отнёсся спокойно, при встрече сказал ему, пожимая руку: «Мы – люди простые, без предрассудков, а потому интернационалисты. Для нас все равны». А вот Ириной матери Марине Григорьевне, которая была родом из еврейской семьи, имя гостя Мухаммад пришлось явно не по душе, хотя она ничем не выдала своего беспокойства и приняла его гостеприимно и радушно. На свои вопросы о родителях, родственниках, где он сейчас живёт и чем зарабатывает на жизнь, получала от него весьма уклончивые и туманные ответы. Когда гость ушёл, долго шепталась с мужем, убеждая его, что такой жених для их единственной дочери совсем не годится. Дело вовсе не в том, говорила она, что он верующий мусульманин и на целых пятнадцать лет старше Ирины, но уж слишком темно и непонятно его прошлое, да и настоящее тоже. Пыталась даже поговорить об этом с дочерью, но та ничего и слушать не хотела, накричала на мать и убежала на улицу.

Поженились молодые неформально, без регистрации – у Мухаммада не было никаких документов, как без них в ЗАГС идти? Свадьбу сыграли скромную, в квартире у Ириных родителей. Гостей было мало: от жениха вообще никого, а со стороны невесты – только самые близкие родственники, да ещё пара подруг из университета. Перед тем как сесть за стол, пока гости терпеливо ждали и многозначительно меж собой переглядывались, Мухаммад ушёл в спальню, закрыл за собой дверь, снял обувь, опустился на колени на ковёр и долго молился. За столом был молчалив, лишь улыбался и пытливым взором подолгу рассматривал каждого гостя.

Родителям Ирины удалось сравнительно недорого снять для молодых однокомнатную квартиру в их районе, купили кое-какую мебель и вообще старались помогать чем могли. Первое время Ирина с Мухаммадом жили дружно, хотя вместе проводили мало времени – она с утра уезжала на учёбу, а он уходил по каким-то своим делам и возвращался поздно вечером, а порой даже под утро. На вопросы жены уклончиво говорил, что работал в ночную смену, но где именно – каждый раз давал другой ответ: то сторожем на складе, то в гараже, то в частной мастерской по ремонту чего-то там непонятного. Однако, деньги у него водились, порой даже немалые, так что на жизнь вполне хватало. Примерно через месяц после свадьбы возникла первая ссора – муж стал требовать от Иры чтобы она бросила учёбу, мотивируя тем, что не женское это дело быть студенткой. Она категорически не соглашалась, и ссоры продолжались. Когда стала ждать ребёнка и до родов оставался месяц, она взяла в университете академический отпуск, после чего Мухаммад несколько успокоился.

Ребёнок родился перед самым новым годом. Это была милая смуглая девочка, со смоляными волосами и карими глазами. Бабушка во внучке души не чаяла и при каждой возможности забирала её к себе домой, кормила из бутылочки через соску, а вот дед, что было неожиданно, стал хмурым и глухо про себя ворчал: «ребёнок наш, а породы не нашей, не к добру это…»

С наступлением нового учебного года Ирина вернулась в университет – оставался один год до диплома. Когда была на занятиях, дочку оставляла либо на мать, а если та была на работе, относила к няньке, которая удобно жила в соседнем подъезде. Теперь скандалы с мужем возникали всё чаще – он требовал, чтобы Ирина забросила учёбу, всё своё внимание уделяла ребёнку и выходила из дома лишь за покупками или погулять с дочкой. Он громко скандалил, замахивался на неё кулаком, однако никогда не бил, а лишь презрительно и злобно кричал: «Яхудийя!» [еврейка (араб.)] – слово, которое она не понимала и полагала, что это какое-то ругательство на его языке. Когда малышке исполнилось два года, её отдали в ясли. Ирина закончила университет, получила диплом, и, вопреки настойчивым требованиям мужа, стала подыскивать работу.

Однажды в ненастную субботу, когда за окном гудел промозглый ветер и шёл мокрый снег, Марина Григорьевна решила забрать внучку к себе на пару дней, до понедельника. Она позвонила дочери чтобы предупредить, что зайдёт за ребёнком, но телефон не отвечал. Она снова позвонила через полчаса – нет ответа. Потом через час. Это было странно – куда они могли подеваться в такую погоду? Она подумала – стоит пойти к ним и выяснить, что там происходит, благо до дома где жила дочь было недалеко, минут пятнадцать хода.

Пришла, поднялась на третий этаж к дверям квартиры и позвонила. Никто не открывал. Несколько минут она продолжала настойчиво звонить, потом приложила ухо к двери и вдруг услышала слабый плач ребёнка. Значит дома. Но почему не открывают? Тогда она решила отпереть дверь своим ключом. Когда открыла и уже собиралась войти, увидела такое, от чего в глазах у неё помутилось, она истошно закричала, тут же потеряла сознание и упала на пороге.

На её крик из других квартир на лестничной клетке вышли соседи, заглянули в открытую дверь и увидели там картину страшную, невообразимую, привидеться которая могла лишь в ночном кошмаре: в прихожей лежал труп женщины без головы. Рядом с мёртвой матерью в луже крови сидел ребёнок и плакал навзрыд. Голова Ирины с широко открытыми глазами и ртом, в котором, казалось, застыл беззвучный крик ужаса, лежала поодаль в дверном проёме при входе в комнату. Больше никого в квартире видно не было.

Возникла ужасная паника, женщины с криком и плачем попрятались в свои квартиры, а мужчины вызвали милицию. Плачущую малютку подняли из кровяной лужи и завернули в простыню, принесённую соседкой. Несчастную Марину Григорьевну унесли в соседнюю квартиру, уложили на диван, дали понюхать нашатырь, а когда очнулась, влили ей в рот ложку валерианки.

Через полчаса приехала милиция, а затем и скорая. Оперативники опросили соседей и мать убитой, составили протокол. Послали за отцом; когда Евгений Петрович прибежал, тело и голову дочери уже увезли в морг, так что он был избавлен от ужасного зрелища. После того, как он пришёл в себя от первого потрясения, в раковине ванной комнаты с помощью соседки отмыл внучку от засохшей материнской крови, а затем забрал её и жену домой.

Вот так закончилась эта печальная история.

P.S. Мохаммада не нашли, а скорее всего – особо и не искали. В первые годы дочку Ирины растили дедушка с бабушкой, а когда через несколько лет они оба умерли, сироту забрали к себе родственники.

P.P.S. от автора: Ирина была моей троюродной сестрой.

©Jacob Fraden, 2023

Рассказы и эссе Якова Фрейдина на его веб–сайте: www.fraden.com