Яков Фрейдин | Тени забытых предков

В начале 80-х годов прошлого века весенним утром в моём доме в Нью-Хэйвене, что на восточном берегу Соединённых Штатов, зазвонил телефон. Голос с сильным испанским акцентом сказал по-английски:

– Сеньор Фрейдин? Я звоню из Мадрида. У меня фамилия как и вас тоже Фрейдин, Манюэль Фрейдин, хотя написание чуть другое. Вы пишите свою фамилию по-английски Fraden, а я на франко-испанский манер – Fradin. Но это та же самая фамилия. Я составляю генеалогическое дерево моих предков и хочу у вас узнать, не родственники ли мы с вами?

– Что-ж, давайте сравним родню, может найдём какие-то пересечения, – ответил я.

Oн стал перечислять своих родственников со стороны отца, а я своих. Так мы перебрали всех, кого помнили, но общих не нашли, и вдруг Манюэль спросил:

– Погодите-ка. Ваше имя ведь Яков? А вы случайно не еврей ли?

– Да, – ответил я, – но совершенно не случайно. Надеюсь, не сильно этим вас огорчил.

– Ну тогда мы с вами родственниками никак быть не можем, – сказал Манюэль. – Я своих предков изучил почти за два столетия – мы все католики. В наполеоновские времена в нашем роду был даже французский кардинал.

– Что ж извините, – сказал я, – тут ничем помочь не могу. Значит мы не родня. Рад был с вами побеседовать, уважаемый однофамилец.

* * * *

Весной 1977 года мы с женой ждали разрешения на эмиграцию из СССР уже месяца три или четыре, когда я спросил своего отца:

– У дедушки ведь где-то в Америке должны быть родственники. Ты не знаешь где? Если нас выпустят, и мы окажемся на Западе, было бы интересно их разыскать.

К тому времени моего деда уже более двух десятков лет не было в живых. Отец ответил:

– Я про них ничего не знаю. Задолго до войны где-то в 20-е годы, когда мы ещё жили в Чернигове, дед получал от своего брата из Америки письма и фотографии, но потом всё сжёг – боялся, если узнают о родственниках за границей, отправят куда Макар телят не гонял… Когда он умер, я все его бумаги перебрал, там ничего о его американском брате не было.

– Значит никак не найти? Жаль… Может у твоей родни что-то сохранилось?

– Кто знает? Вот ты свяжись с моим дядей Шаей, он мне как-то говорил, что ещё до войны все старые документы и фотографии закопал в огороде, так может потом их выкопал, когда вернулся домой в Чернигов из эвакуации? Ты с ним поговори, пока он жив…

Тогда я решил поехать в Чернигов – украинский город, где жили многие поколения моих предков со стороны отца. Гражданская и обе мировые войны многих из них убили, иных раскидало по стране, и в Чернигове доживал свой век лишь одинокий старик Шая.

Я прилетел в Киев, а оттуда автобусом доехал до Чернигова – тысячелетнего города на берегу Десны. От автовокзала пешком дошёл до домика-развалюхи, где жил старик. Он меня ждал с обедом. К моему приезду Шая сходил на рынок, накупил продуктов и сам сварил довольно вкусный борщ. Потом, несмотря на свои 88 лет, сказал, что хочет показать мне Чернигов. Оказался он довольно ходячим, хотя и сильно прихрамывал. Мы с ним около часа гуляли, и он мне с любовью про свой город рассказывал. У Пятницкой церкви я несколько опешил, когда Шая сказал мне, что она 12-го века. Церковь сияла новеньким розовым кирпичом и вид у неё был совсем молодой, ну от силы лет 10, хотя архитектура действительно старинная. Старик засмеялся:

– Ты прав, она хоть и старинная, но совсем свежая. Тут большой местный начальник лет эдак 15 назад решил себе построить за городом дачу. С размахом. Ему понадобился хороший кирпич, вот он приказал эту церковь снести, чтобы из её кирпича возвести себе хоромы. Но не учёл дурак, что за 800 лет кирпич стал крепче железа. Ломали, взрывали, в пыль перемололи, но годного кирпича так и не набрали. А потом местные краеведы написали на него телегу в Москву, на самый верх, что он памятник старины разрушил. Там разобрались, ему выговор влепили и велели эту церковь за его же счёт восстановить. Ну построили её заново, но уж из нового паршивого кирпича. Не чета старому, так я думаю она ещё 800 лет никак не простоит, это я тебе обещаю…

Тут я перешёл к цели моего приезда:

– Дядя Шая, а что вы знаете про брата моего дедушки? Я слыхал он в Америку уехал.

– Правда, уехал. Если хочешь, я тебе расскажу что помню. Когда в 14-м году началась германская и всех, кто по возрасту подходил, стали в армию забирать, твой дедушка Юдка, пошёл на войну и там до 17-го года воевал. А брат его тогда только-только женился и ему от молодой жены никак уходить на войну не хотелось, да и за царя-батюшку, антисемита проклятого, ему тоже умирать было неинтересно. А может это она, жена то есть, его надоумила. Тогда они вдвоём сели на поезд и, каким уж путём я не знаю, смогли добраться туда, откуда пароходы ходили, наверное до Одессы, а оттуда на пароходе уплыли в Америку. Пойдём домой, я тебе фотографии покажу. Он нам оттуда писал года до 35-го, а потом письма перестали приходить.

– А как же вам удалось сохранить письма и снимки? – спросил я.

– Когда в 30-е годы стало опасно иметь родственников за границей, наша родня решила все такие бумаги в печку кидать. А мне было жалко память сжигать, подумал я: вот ты когда-нибудь приедешь и спросишь. Я сложил все бумаги в жестяную коробку, унёс в лес, нашёл там приметное место и закопал. Потом война началась, меня в ополчение забрали, для армии я уж стар был. Но я в ополчении долго не был. Меня в августе бомбой контузило и в ногу ранило. Повезло, однако, вывезли в тыл, в госпиталь. Там подлечили, но на войну больше не отправили – я долго ходить не мог, да и сейчас, как видишь, хромой. После войны вернулся я домой и коробку выкопал.

Когда мы с Шаей пришли обратно в его домик, он забрался на скамеечку, вынул с верхней полки серванта чашки-блюдца, а из-за них достал и положил на стол облезлую жестяную коробку из-под леденцов «Монпансье». В коробке оказались письма в конвертах с американскими марками на 5 центов, несколько чёрно-белых фотографий, маленькие открытки с видами Филадельфии и ещё много разных бумаг. На конвертах стояло имя отправителя: Harry Fraden. На одном снимке был изображён элегантный седоголовый господин и четверо улыбчивых ребят в шортах. Шая пояснил:

– Это и есть брат твоего деда, его в Америке стали звать Гэри, а фамилию он писал на английский лад. Эти ребята – его сыновья, в Америке родились. На обратном адресе написано, что они жили в штате Флорида, в городе Джексонвиль, а где сейчас, я и не знаю. С тех пор писем не было. Гэри про их жизнь в Америке писал. Нам это всё в диковинку было. Как будто из сказки.

Шая открыл один конверт и достал письмо, оно было написано какими-то странными знаками, как мне тогда показалось, похожими на рыболовные крючки.

– Он писал на идише, – пояснил Шая, – ему так было проще. Если хочешь, я тебе переведу.

В письме Гэри рассказывал, что их пароход пришёл в Нью-Йорк в начале декабря 1914-го года. Было холодно, дул сильный ветер и шёл мокрый снег. Это ему не понравилось, и он сказал своей жене: «Я не для того приехал в Америку, чтобы мёрзнуть в снегу». Они сели на поезд и поехали на юг. Через день поезд остановился в Релей, Северная Каролина. Было теплее и шёл дождь, но снега не было. Гэри сказа: «Уже лучше, но ещё не хорошо». Они вернулись в вагон и поехали дальше на юг. На следующий день поезд остановился на станции города Джексонвиль. Было тепло и светило солнце. Гэри сказал: «Вот это то, что надо! Будем жить здесь!» Так они и поселились во Флориде.

– Жаль, – сказал я, – что в 1914-м году мой дедушка не сообразил тоже уехать в Америку, как его брат, а ушёл на войну.

– Так ведь у него тогда ещё не было умной жены, которая могла бы подсказать, – усмехнулся Шая, – твой дед на войне храбро воевал, звание фельдфебеля получил, что для некрещёного еврея совсем непросто было. В 17-м году его часть отозвали с фронта и перевели в Петроград для охраны Временного Правительства. Они в Зимнем Дворце стояли, а когда большевики дворец захватили, вскоре его часть распустили. Он бороду сбрил, штык в землю, немного в Питере покуролесил – за три года на войне стосковался по гражданке, а потом домой в Чернигов уехал.

Я много позже ему сказал: «Ты, Юдка, плохой солдат». Он натопорщился и отвечает: «Почему плохой? Я на фронте на рожон не лез, но и за спинами других не прятался. Нормально воевал». Я тогда говорю: «Да я не о фронте. Ты вот почему Зимний Дворец не удержал? Был бы ты хороший солдат, не сдал бы дворец матросам, и вся наша жизнь без этой революции могла бы по-другому сложиться».

Он только посмеялся: «Да какая, – говорит, – к чёрту революция! Не было никакой революции! Это всё байки про то, что дворец штурмом брали. Не было ни штурма, ни революции. Перепилась вся солдатня из охраны – вина во дворце было залейся, да с девками из женского батальона и медсёстрами из дворцового госпиталя позабавились – вот тебе и вся революция». Он потом, когда в Чернигов вернулся, большим гулякой стал, пил, в карты играл. Всю свою жизнь в разнос пустил, пока его твоя бабушка Берта не встретила и к рукам не прибрала, а потом на себе женила. Она лет на пять старше его была. Он у неё сразу как-то утих, пить-играть бросил, работать стал и жизнь наладилась. Любил он её сильно.

Слушая старика, я перебирал в коробке письма, какие-то документы начала века, нашёл там старые семейные фотографии на картонках и несколько царских сторублёвок. На самом дне лежал грязно-жёлтый плотный листок с витиеватым текстом латинскими буквами. Листок был похож на пергамент и явно очень старый. Я поднёс его к окну на свет и с трудом разобрал начало текста: «…Le 13 juillet 1496, Bernart Fradin de la ville de Saint-Jean-d’Angély, comme héritier à cause de sa femme…» Это было по-французски. Я смог перевести архаичные слова, а скорее догадался, чем перевёл: «…13 июля 1496 года, Бернарт Фрейдин из города Сен-Жан-д’Анжели, в качестве наследника своей жены…», а дальше я понять не мог. Этой записи было почти 500 лет, но меня больше поразило то, что там была наша фамилия, хоть и на французский манер!

– Дядя Шая, – спросил я, – что это такое? Откуда у вас этот пергамент?

– Не знаю, – ответил он, – Я его нашёл очень давно в бумагах моего покойного дедушки. А откуда это у него – кто теперь может знать? Решил сохранить. Ты можешь это прочитать?

– Нет, это старый французский язык, а я и новый-то не очень. Вы мне можете дать его с собой? Может я найду кого-нибудь, кто сможет прочесть.

– О чём речь! Ты вообще всё, что тебе интересно, отсюда забери. Мне это уж ни к чему. После меня ведь пропадёт.

Я поблагодарил старика, забрал американские снимки и старинный пергамент. На следующий день я уехал домой. Где-то через пару месяцев мы с женой получили разрешение на эмиграцию, а ещё через десять дней навсегда покинули Советский Союз. Везти с собой через границу старинный пергамент было рискованно – если его найдут на таможне, не только отберут, но и неприятности могут быть большие. Тогда я придумал такой трюк: в писчебумажном магазине купил пустой кляссер для коллекции марок. Аккуратно расклеил один из картонных листов, вложил в середину пергамент и заклеил обратно. Выглядело совершенно невинно. За день до отлёта из СССР я запаковал кляссер в большой конверт, пошёл на Московский почтамт и отправил его в Вену на своё имя «до востребования». Риск, конечно, был – мог пропасть, но разве вся наша жизнь не риск? Где-то через пару недель после прилёта в Вену, я на центральной почте получил свою посылочку с пергаментом в целости и сохранности.

* * * *

После приезда в Америку в первые годы было как-то не до предков – надо было свою жизнь строить сначала. Работали, учились, детей растили. Однажды я решил узнать, живут ли ещё во Флориде родственники моего дедушки? В публичной библиотеке Кливленда, где мы тогда жили, я нашёл телефонную книгу города Джексонвиль и обнаружил там несколько человек по фамилии Fraden. Я выбрал по алфавиту первого из них Эйба (Abe) и позвонил. Он страшно удивился, когда я сказал, что я возможно его двоюродный племянник, и спросил:

– А есть ли у вас какие-то доказательства, например письма или фотографии?

Я сказал, что у меня есть старый снимок Harry Fraden с сыновьями. Эйб попросил, чтобы я снимок ему прислал и обещал вернуть. Так я и сделал, а дня через три он мне позвонил и радостно сообщил: «Это мы на фото!». Вскоре мы съездили к нему в гости в Джексонвиль, и он познакомил меня с братьями и сестрой. Их отца Гэри уже не было в живых, но в старческом доме ещё жила их мать, которая приехала в Америку в 1914 году. Эйб спросил, не хотел бы я с ней познакомиться, и я согласился.

Мы приехали в этот дом, я остался подождать в вестибюле, а Эйб пошёл за ней на второй этаж, но вначале предупредил меня, чтобы я особенно её словам не удивлялся -– у неё старческой маразм. Вскоре я увидел старуху с палкой, спускающуюся по лестнице. Увидев меня, она вдруг остановилась, замерла и громко по-русски сказала: «А я вас знаю! Вы брат моего мужа!». В те годы я действительно был похож на моего деда, а в её затуманенном мозгу смешались люди, времена и страны. Но больше всех был поражён Эйб – он и не знал, что его мать может говорить по-русски. К сожалению, мои вновь обретённые родственники ничего о своих предках не знали и заводить с ними разговор о французском пергаменте из Чернигова смысла не было.

* * * *

Через несколько лет когда мы стали ездить в Европу, я опять вспомнил о старом пергаменте и подумал, что интересно бы узнать, откуда он взялся и какое отношение он имеет к нашей семье? Прежде чем что-то выяснять, сперва надо было его прочитать, но для этого моего французского явно было недостаточно, да и разобрать архаичное письмо мне было не под силу. Мы тогда жили около Йельского университета и я пошёл в библиотеку старинных рукописей. Там мне указали на специалиста по кельтским и французским манускриптам, и я показал ему листок пергамента. Он предложил оставить его на недельку и обещал, что постарается разобраться. Когда я зашёл снова, эксперт сообщил мне, что это подлинный отрывок из завещания и подал мне отпечатанный на машинке перевод. Вот он:

«…13 июля 1496 года, Бернарт Фрейдин из города Сен-Жан-д’Анжели, в качестве наследника своей жены и будучи единым и полноправным владельцем шато Фрейдин-Белабр, всего имущества в нём и 1400 золотых экю и примыкающих к шато угодий и шести невольных слуг, и находясь в здравом уме и обращая душу свою к Создателю, Господу Нашему Иисусу Христу и славной Деве Марии, повелеваю предать моё тело земле в церкви Ностр-Дам-де-Пюи и завещаю все свои владения нашей досточтимой дочери Иветт и её потомкам, и также повелеваю лишить каких либо привилегий и владений и проклинаю во веки моего богопротивного сына Гийома, вопреки воле нашей принявшего веру иудейскую, и покинувшего…». Вот и всё, что было на пергаменте.

Как интересно получилось без малого 500 лет назад! Этот строптивый Гийом порвал с роднёй, потерял наследство и решил стать евреем. Странный и небезопасный переход в гонимую веру в те далёкие, да и в более близкие к нам времена. Поступок совершенно неординарный! Что его к этому подтолкнуло, какая невероятная сила на него повлияла? И как отрывок из завещания его отца оказался у моих черниговских предков? Вот бы узнать!

В нашу следующую поездку в Европу мы с женой решили попытаться что-то выяснить. Единственной зацепкой был город Сен-Жан-д’Анжели. Мы его на карте Франции довольно быстро нашли – он оказался на север от всем известного городка Коньяк. Интернета в те годы ещё не было и разбираться надо было на месте.

Путешествуя на машине по Бретани и двигаясь на юг, мы доехали до порта Ла Рошель, из которого Д’Артаньян плыл через Ла Манш в Англию за подвесками королевы, а оттуда уж не так далеко и до Сен-Жан-д’Анжели. Это оказался чудный, провинциальный городок с современной архитектурой, стандартными магазинами, воскресным базаром на центральной площади, но и несколькими довольно старыми зданиями. Впрочем, побродив по улочкам с путеводителем в руках мы не нашли ни одного строения старше 17 века, так что надежда увидеть фамильное шато, что упоминалось в завещании, быстро испарилась. Всё же пять столетий – не шутка. Мы нашли гостиницу в центре и когда я подал свой паспорт, парень за стойкой сказал:

– Ого, у мсье почти такое имя, как и у меня!

Оказалось, что парня зовут Honoré Fradin и он сообщил мне, что в городе у него куча родственников с такой же фамилией. Когда я спросил его, нет ли где поблизости шато «Fradin», Оноре сказал, что недалеко от города есть такое шато, которым владеет какой-то его дальний родственник, но сам он там не бывал. «У них есть большой виноградник, и они делают неплохое бордо, – добавил он, – вы можете купить его в винной лавке за углом». За вином мы решили пока не ходить и поднялись на второй этаж устраиваться в гостиничном номере. На тумбочке лежала телефонная книга, а в ней оказалась целая страница с разными Fradin обоего пола. «Что ж, – подумал я, – начало неплохое: есть и шато, и бордо, и целая куча людей с такой, как у нас фамилией. Хорошо бы с кем-то из них познакомиться, может что-то узнаю». Но с кем?

Тогда я решил выбрать своего полного тёзку, которого звали Jacques Fradin, то есть по-русски Яков Фрейдин. Я ему позвонил из гостиницы, он сначала не понял, что от него хотят, но, когда я ему на своём корявом французском объяснил про пергамент, он заинтересовался и мы договорились встретиться в кафе. Жак оказался работником муниципалитета (что-то по водоснабжению) примерно моего возраста. Он сказал, что его родня живёт в этом городке уже много поколений, как это во Франции часто случается. Он, конечно, знает про своих дедушек и бабушек и даже их родителей, но если меня интересуют совсем уж давние времена, то самое разумное это пойти в городской музей. Туда я и направился следующим утром.

Музей был небольшой, совсем старинных экспонатов там было мало, поэтому, когда директор музея мадам Ж. увидела у меня пергаментный листок, глаза у неё загорелись и она поинтересовалась, не хочу ли я его продать музею? Я сказал, что пришёл к ней по другому поводу – меня интересует судьба человека по имени Guillaume Fradin, который жил в городе в конце 15-го века. Она пожала плечами и сказала, что это лучше поискать по старым церковным книгам и процесс этот не только очень долгий, но и невероятно сложный. Вдруг она неожиданно просияла и сказала:

– Фамилия Fradin в городе известная и, мне кажется, в нашем хранилище я видела книгу об этой семье. Мне надо время её найти, зайдите к вечеру, может вам повезёт.

Когда я появился у неё в кабинете перед закрытием, она протянула мне книгу в пожелтевшем переплёте. На обложке было название «Фрейдины. Шесть столетий их истории, 1901 год издания». На обложке изображён семейный герб – три грозди винограда на щите под королевской короной. Я книгу полистал, там была масса имён, титулов и жизнеописаний начиная с 13-го века и до конца 19-го, и я понял, чтобы мне с этим разобраться (книга ведь по-французски) не то что дня, но и месяца будет мало. Я спросил:

– Мадам Ж., могу ли я где-то купить экземпляр этой книги?

Она пожала плечами и ответила, что книге почти 90 лет и найти её можно разве что у букинистов, если сильно повезёт. Тогда я довольно нагло сказал:

– А давайте поменяемся. Я вам отдам этот пергамент, а вы мне – книгу.

Она вздохнула и сказала, что рада бы, но на это у неё нет прав, книга в фонде музея. Но она предлагает другое решение: я передаю в дар музею мой пергамент, а она к утру переснимет мне эту книгу на микрофиш. Мне ведь не обязательно иметь оригинал – важен текст. Я согласился, отдал ей пергамент, а следующим утром, когда я опять пришёл в музей, она протянула мне конверт, где лежали прямоугольники негативов со снимками страниц всей этой книги.

Мы вернулись в Америку и в течение следующего года, когда у меня выделялась свободная минута, я брал словарь, заряжал листки микрофиш в специальный проектор и читал эту книгу. Из неё я узнал совершенно удивительные вещи, которые под стать перу великого Дюма, ну а мне по силам лишь их кратко пересказать.

* * * *

Автором книги был Luis Fradin de Belabre, вице-консул Франции. Она начиналась с введения: «История семейства Fradin de Belabre, чьё земное имя пишется таким образом, была изначально составлена для установления законных владений и записана в три приёма: 22 февраля 1698 года, 29 июля 1744 года и 24 мая 1773 года на основе ценных бумаг, восходящих к началу 14 века… Первым известным предком рода был Jehan Fradin, рождённый около 1270 года. У него было трое детей: Guillaume, Helie и Jehan… Поскольку Fradins владели землями Fraisines, то можно предположить, что имя Fradin произошло от латинского Fraidinus, а оно, в свою очередь, от Fraxinus означающего ясень. А потому первоначально на старом гербе рода, обгорелые остатки которого ныне хранится в архиве Вены, были листья ясеня, впоследствии заменённые на стебли винограда… Король Филипп VI Валуа за помощь при возведении его на престол одарил главу рода Fradin герцогским титулoм с правом наследия титула по мужской линии и позволением изображать корону на гербе рода. В 1795 во время Французской революции по постановлению Директории все дворянские титулы и звания были упразднены, однако при Реставрации монархии в 1814 году герцогский титул роду Fradin был возвращён.

Затем шли самые разные и малоинтересные мне документы: купчие, свидетельства о браках, рождений и смертей членов семейства, а также множество преданий и рассказов о их жизнях. Но вот на одной странице я нашёл то, что искал – упоминание о рождении 2 апреля 1472 года мальчика Гийома, а через несколько страниц приводилось романтическое предание о том, как летом 1492 года Гийом возвращался домой из Ла Рошель, куда ездил по поручению отца. На дороге он увидел необычно одетую группу странников, отбивающихся от грабителей. В те давние времена дорожный разбой был обычным делом. Гийом и его слуги обнажили шпаги, отогнали разбойников прочь и предложили странникам проводить их до города. Путники говорили на незнакомом ему языке и были они, похоже, одна большая семья – мужчины, матери с младенцами, дети и старики. Один из стариков слабо, но мог говорить по-французски и сказал, что они все иудейской веры и направляются из испанских земель на север.

Всё же не зря французы говорят, что в каждом поступке следует Cherchez la Femme. Так и получилось. Среди семьи странников выделялась молодостью и красотой девушка лет 15, и молодой дворянин не мог отвести от неё глаз. Что произошло после можно только догадываться, ибо в книге об этом ничего не сказано. Но из пергамента, что дал мне старик Шая, мы уже знаем, что Гийом был человек смелых решений – он покинул родной дом и перешёл в иудейство, скорее всего чтобы на ней жениться.

После притчи о разбойниках и еврейской красотке в книге следовали другие истории, мне неинтересные, вплоть до следующей главы, многозначительно названной «Autre Branche» («Другая Ветвь»). Там скупо говорилось, что в городе Лион отпочковалась от дворянского рода Fradin иудейская ветка, где от Гийома и его еврейской жены пошло многочисленное потомство. Об их жизни в Лионе ничего не рассказывалось и за последующие годы никаких ни имён, ни документов в книге приведено не было. Но вот за 1573 год появилась новая запись о том, что, после Варфоломеевской ночи во Франции во всю мощь развернулась Инквизиция в борьбе против гугенотов, еретиков и иноверцев. Аутодафе дошло до Лиона и перед евреями поставили выбор: перейти в веру Римской церкви или уйти из города.

Так произошло ещё одно разветвление рода – часть еврейских Fradin крестилась и вернулась к вере предков из Сен-Жан-д’Анжели. Другая часть осталась верна иудейской религии, покинула Лион и двинулась на восток. Ничего далее о еврейской ветви в книге сказано не было, но зато о потомках тех, кто крестился – много интересного. Среди них появились купцы, ремесленники, богословы, священники, военные, был даже мэр Лиона, а в конце 18 века герцог Aimé Fradin стал французским кардиналом, принявшем имя Луи-Жозеф (тут я вспомнил звонок из Мадрида – круг замкнулся). Когда Наполеон стал императором, полковник Jean Fradin получил из его рук звание генерал-лейтенанта. Он участвовал во всех наполеоновских войнах и даже в русском походе, о котором в 1826 году он написал книгу «Русская кампания Наполеона Бонапарта». Вот и всё, что я узнал о далёких предках моего отца из той старой книги.

* * * *

Приблизительно лет 35 назад, я получил электронное письмо от некоего господина из Флориды по имени Walter Fradin. Он интересовался не родственник ли он мне и спрашивал, не хочу ли я сделать ДНК тест, чтобы определить есть ли между нами генетическая связь? Ещё он спрашивал, знаю ли я что о каких-то других моих родственниках? Когда я написал ему, что мои самые близкие родственники тоже живут во Флориде в Джексонвиле, он обрадовался и заявил, что никакой тест делать не надо, так как он уже сделал такой тест с ними и было точно установлено, что они близкая родня. Потом он позвонил мне и рассказал, что после того, как 20 лет до того он вышел на пенсию, решил заняться изучением своей родословной и составлением генеалогического дерева. Причём, занялся этим весьма серьёзно – вёл обширную переписку, ездил по разным странам, исследовал старинные бумаги в архивах Лиона, и даже поехал в Украину, где смог найти какие-то документы в музее и архиве Чернигова.

Уолтер выяснил, что, когда в 16-м веке инквизиция вынудила еврейскую ветвь семьи покинуть Лион, они двинулись на восток и после долгих странствий осели в старинном городке Чернигов, который в те времена входил в состав Литовского Княжества. Там они и жили последующие 350 лет, пока в начале 20 века не стали разлетаться по миру. Видимо из каких-то документов они знали, как в стародавние времена писалась их фамилия латинскими буквами. Те и них, кто живут во Франции и Испании, носят имя Fradin, a те, кто уехали в Америку, стали или Fraden или Fradin. Да и я сам, когда в 1977 году приехал в США, решил взять то же написание, что у моей флоридской родни из Джексонвиля.

Вот такая история с историей.

©Jacob Fraden, 2016–2025

Веб–сайт автора: www.fraden.com