«Я – сумасшедший одессит»

85 лет назад родился Роман Карцев

 

«У Ромы был такой талант: он мог смешить, невзирая на цензуру, потому что он был сам смешной, он выглядел смешно, он умел говорить так, он умел держать паузу. Он умел быть смешным всегда».

Михаил Жванецкий 

Он родился в Одессе в еврейской семье. Не могу сказать, что в обычной – не все евреи играют в профессиональный футбол, а папа маленького Ромы Аншель Кац до войны был известным в городе футболистом, после – не только работал тренером, но и судил матчи второй лиги чемпионатов Украины. А вот мама Сура-Лея Фуксман была аж секретарем парторганизации на обувной фабрике. Деду (в его честь он и был назван Романом), синагогальному кантору, это не очень-то нравилось, но он только покачивал головой и что-то бормотал на идише, на котором разговаривали в семье.

В детстве приятели называли его Ромкой-артистом. Ромка вырос и стал не просто артистом, а народным (в прямом и переносном) смысле – любимым несколькими поколениями зрителей.

Три товарища

Любовь к театру привела наладчика швейной фабрики «Авангард» Романа Каца в самодеятельный студенческий театр «Парнас-2», который создали Виктор Ильченко и Михаил Жванецкий, один – механик по кранам, другой – по автопогрузчикам. Как говорится, не боги горшки обжигают. У них получилось, театр одесситы полюбили за смелость, творческий поиск, за спектакли, которые не могли ставиться на профессиональной сцене.

Они подружились, как вспоминал через всю жизнь Жванецкий: «Нас было трое по прозвищам Малой, Сухой и Писатель. Малой был Рома, Сухой был Витя. Рома был самым талантливым, а я был среди нас самым пишущим… с уходом из жизни Вити мы распались – оказывается, цементом был он».

Всем хотелось выступать на профессиональной сцене, и вскоре они прибились к Ленинградскому театру миниатюр к Аркадию Райкину. Мэтр предложил Роману взять псевдоним. Мол, Кац, как вспоминал Карцев, «очень коротко, выступишь – и все забудут». Но думаю, что мудрый Аркадий Исаакович, которого не любил завзятый антисемит, хозяин города Романов, не только по причине короткой фамилии посоветовал своему молодому артисту взять сценический псевдоним.

Райкин, благоволивший ко всем троим, разрешил им сделать свою концертную программу в театре. Писатель написал сценки и монологи, Малой и Сухой их разыгрывали с постоянным успехом.

Но всесоюзная известность пришла в 1969-м, когда мэтр поставил спектакль «Светофор», в котором впервые прозвучали миниатюры «Дефицит», «Век техники» и другие. Однако в том же 1969-м все трое ушли из знаменитого на всю страну театра и создали – свой – Одесский театр миниатюр. Но сцены у них не было, театр взяла под свое крыло городская филармония, и не ошиблась: «три мушкетера» сразу же громко заявили о себе, выпустив одну за другой три программы: «Как пройти на Дерибасовскую», «Встретились и разбежались» и «Искренне ваш». И уже через год они примеряли на себя лавры лауреатов 4-го Всесоюзного конкурса артистов эстрады.

А потом была Москва, театр «Эрмитаж» (бывший Московский театр миниатюр), спектакли «Когда мы отдыхали», «Чехонте в Эрмитаже», который поставил Михаил Левитин, в конце 1960-х прославившийся своим спектаклем на Таганке по пьесе немецкого драматурга Петера Вайса «О том, как господин Мокинпотт от своих злосчастий избавился».

Когда Карцев читал с эстрады монологи «Ничего не разрешаю уничтожать», «Вся жизнь на стадионе», «Собрание на ликеро-водочном заводе», зал взрывался от хохота, но особенно народ полюбил «Авас» и «Раки». Помните: «Как ваша фамилия?» – «Горидзе». – «А зовут вас как?» – «Авас». – «Меня Николай Степанович, а вас?» – «Авас». Ну и, конечно: «Вчера были раки по пять рублей, такие большие, а сегодня по три, но маленькие».

Но друзьям хотелось играть в своем театре. Желание осуществилось только во времена перестройки: Московский театр миниатюр под руководством Жванецкого был создан в 1988 г., на его сцене шли спектакли «Политическое кабаре» (1989), «Моя Одесса» (1994), «Престарелый сорванец» (1999) и другие.

…Один из трех ушел из жизни в январе 1992 г. 

«Жизнь дороже» (из воспоминаний Романа Карцева)

За 30 лет мы ни разу с Витей не поссорились, хотя были абсолютно разными людьми… Но мы всегда дополняли друг друга. Я – сумасшедший одессит. Ругался, кричал, спорил с режиссерами, а Витя меня всё время успокаивал, повторяя: «Жизнь дороже». У него была потрясающая выдержка. Она меня уравновешивала и очень часто спасала. Уже два десятилетия я работаю один. За эти годы сделал три моноспектакля. Первый из них Витя, будучи совершенно больным, помогал мне делать с режиссерской позиции. Его всегда влекло к режиссуре. Втайне от нас он даже ставил какие-то номера на эстраде. Меня всегда поражала его способность браться за всё новое. Он прекрасно играл в шахматы. Иногда в гостиничных номерах устраивали турниры из 24 партий, засиживаясь до 2–3 часов ночи. Курили так, что можно было топор вешать. Витя меня практически всегда обыгрывал. Иногда удавалось взять его измором. Когда он уже не выдерживал, я тырил с доски фигуры, тем самым давая себе возможность выиграть. А потом мы среди ночи могли еще репетировать, фантазировать, импровизировать. Рождались необычные замыслы, какие-то миниатюры.

От скрипача Соломона до портного Перельмутера

От эстрады был всего один шаг до кино. Впервые на экране Карцев появился в музыкальном комедийном фильме «Операция „Герцог“» – в 1971-м на него обратил внимание режиссер Александр Шнайдер и предложил ему роль Агента. Затем были в 1975-м «Волны Черного моря» (антрепренер Дацарилла Неустрашимый), в 1977-м «Волшебный голос Джельсомино» (школьный учитель), в 1979-м «Дюма на Кавказе» (кондитер Дюма – Лефевр).

Своей лучшей ролью из 14 сыгранных в кино Карцев считал роль портного Боярского в телефильме Владимира Аленикова «Биндюжник и король» (1989), зритель же возлюбил его как киноартиста за роль Швондера в телефильме Владимира Бортко «Собачье сердце» (1988).

Алеников снимал фильм по мотивам произведений любимого Карцевым Бабеля – про дореволюционную Одессу, и здесь талант Карцева, сыгравшего роль Лазаря Боярского, жениха Двойры, дочери биндюжника Менделя Крика, заиграл новыми красками и раскрылся во всю мощь.

Бортко снимал свое кино по повести Булгакова «Собачье сердце», убийственной сатире на большевистскую власть (повесть была написана в 1925 г., распространялась в самиздате, впервые опубликована в Германии в журнале «Грани» в 1968-м, в Советском Союзе – в 1987-м в журнале «Знамя»). Карцев сыграл роль председателя домкома Швондера – человека в кожаном плаще, нового необразованного и наглого советского хама, пришедшего с советской властью, для которого свой человек – не интеллигентный профессор Преображенский, а грубый Шариков, быстро понявший, что новая власть – его власть. Казалось бы, эпизодическая роль, но она наряду с героями Евстигнеева (Преображенский) и Толоконникова (Шариков) стала наиболее запоминающейся в этом одном из самых лучших фильмов перестроечного кино.

А потом на него обратил внимание Эльдар Рязанов, снявший его в ролях скрипача-еврея Соломона, которому не разрешили уехать в Израиль, в «Небесах обетованных» (1991), патриота-антикоммуниста в «Предсказании» (1993), театрального администратора Иосифа Лазовского в «Старых клячах» (2000).

Одной из последних его ролей стала роль портного Михаила Перельмутера в фильме режиссера Владимира Аленикова «Улыбка Бога, или Чисто одесская история», который он снял в 2008 г.

«Он был мне как брат»

Роман Карцев ушел из жизни 2 октября 2018 г.

Для Михаила Жванецкого это было одной из самых тяжелых утрат: «Рома был мне как брат, а сегодня я остался один… Нас было трое – Рома, Виктор Ильченко и я. Мы были как братья, Рома заменял мне брата, которого у меня никогда не было. Очень тяжело, очень больно».

Через некоторое время он нашел в себе силы и написал пронзительные слова прощания.

К морю (прощание с другом)

Я обнимаю вас, мои смеющиеся от моих слов, мои подхватывающие мои мысли, мои сочувствующие мне. И пойдем втроем, обнявшись, побредем втроем по улице, оставим четвертого стоять в задумчивости, оставим пятого жить в Алма-Ате, оставим шестого работать не по призванию и пойдем по Пушкинской с выходом на бульвар, к Черному морю…

Пойдем весело и мужественно, ибо всё равно идем мужественно – такой у нас маршрут. Пойдем с разговорами: они у нас уже не споры – мы думаем так. Пойдем достойно, потому что у нас есть специальность и есть в ней мастерство. И что бы ни было, а может быть всё и в любую минуту, кто-то неожиданно и обязательно поможет нам куском хлеба. Потому что не может быть – их были полные залы, значит, будущее наше прекрасно и обеспечено.

Мы пойдем легко по Пушкинской, потому что нас знают и любят, потому что люди останавливаются, увидя нас троих, и улыбаются. Это зыбко – любовь масс. Это быстротечно, как мода. И у нас в запасе есть огромный мир на самый крайний случай – наш внутренний мир.

Три внутренних мира, обнявшись, идут по Пушкинской к морю. К морю, которое, как небо и как воздух, не подчинено никому, которое расходится от наших глаз в ширь, непокоренное, свободное. И не скажешь о нем: «Родная земля». Оно уходит от тебя к другим, от них – к третьим. И так вдруг вздыбится и трахнет по любому берегу, что попробуй не уважать.

Мы идем к морю, и наша жизнь ни при чем. Она может кончиться в любой момент. Она здесь ни при чем, когда нас трое, когда такое дело и когда мы верим себе.

Юрий КРАМЕР, «Еврейская панорама»