Я — мать Адама Лэнзы

Пора говорить о психическом заболевании

Случившая в пятницу ужасающая общенациональная трагедия — убийство 20 детей и 6 взрослых в начальной школе Сэнди Хук города Ньютаун, Коннектикут — разожгла новую дискуссию о насилии в Америке. На кухнях и в кофейнях по всей стране мы со слезами на глазах говорим о многочисленных сторонах американской жестокости: культе оружия, насилии в СМИ, недостатке служб психологической поддержки, о явных и неявных войнах за нашими границами, о религии, политике и о том, как мы растим наших детей. Лиза Лонг, автор родом из Бойсе, говорит, что легко дискутировать об оружии. Но пора поговорить о душевной болезни.

За три дня до того, как 20-летний Адам Лэнза убил свою мать, открыв стрельбу по дошколятам в школе штата Коннектикут, мой 13-летний сын Майкл (имя изменено) опоздал на свой автобус, потому что надел штаны не того цвета.

“Я пойду в них”, — с каждым словом его тон агрессивно взвинчивался, чёрные зрачки расширились, поглотив голубую радужку глаз.

“Штаны тёмно-синие, — сказала я. — В твоей школе по дресс-коду можно носить только чёрные или цвета хаки”.

“Мне сказали, что можно носить и такие, — настаивал сын. Ты — тупая сука. Я могу носить такие штаны, какие только захочу. Это Америка. У меня есть права!”

“Ты не можешь носить такие штаны, какие только захочешь”, — сказала я приветливым и рассудительным тоном. — И определённо, ты не должен называть меня тупой сукой. Я запрещаю тебе пользоваться электроникой до конца этого дня. А теперь иди в машину, я отвезу тебя в школу”.

Я живу с сыном, который духовно болен. Я люблю своего ребёнка. Но он наводит на меня ужас.

Несколько недель назад Майкл бросил в меня нож, угрожая убить меня, а потом себя, когда я попросила его вернуть просроченные библиотечные книги. Его семи- и девятилетние брат и сестра знают, как действовать при угрозе — они побежали к машине и заперли изнутри двери ещё до того, как я попросила их об этом. Мне удалось отобрать нож у Майкла, затем я методично собрала все острые предметы, что были в доме, в пластиковый контейнер, который отныне путешествует со мной. Несмотря на всё это, сын продолжал кричать и оскорблять меня, угрожал убить или избить.

Этот конфликт закончился тогда, когда три крепких офицера полиции и один парамедик скрутили и уложили моего сына на каталку, чтобы в медицинской карете отвезти его в местное дорогостоящее отделение скорой помощи. В психоневрологической больнице в тот день не оказалось свободных мест, а в больнице скорой помощи Майкл совершенно успокоился, так что они отправили нас домой с рецептом на таблетки зипрекса и последующим визитом местного детского психиатра.

Мы до сих пор не знаем, что случилось с Майклом. Одна из форм аутизма, синдром дефицита внимания и гиперактивности, вызывающее оппозиционное расстройство или эмоционально неустойчивое расстройство личности. И инспекторы, и социальные работники, и консультанты, и учителя, и школьные администраторы постоянно бросаются всеми этими диагнозами во время наших с ними многочисленных встреч. Мой сын принимает уйму антипсихотиков и психотропных препаратов, сидит на русских психологических романах. Но ничего не помогает.

Когда Майкл пошёл в седьмой класс, он был принят на ускоренные программы для одарённых студентов в области математики и естественных наук. Его IQ выше установленных норм. Когда сын в хорошем настроении, он с удовольствием загрузит вас информацией, начиная с греческой мифологии или сравнения физики Эйнштейна и Ньютона и заканчивая телесериалом Doctor Who. По большей части, у него хорошее настроение. Но если нет, то берегитесь. Невозможно предсказать, когда его настроение испортится.

Спустя несколько недель после поступления в среднюю школу у Майкла начало проявляться всё более странное поведение и пугающие поступки. Мы решили перевести его на окружную и более жёсткую программу коррекции поведения, включая школьную программу для тех детей, кто не может обучаться в нормальных школьных классах. Такие дети имеют бесплатное право находиться под государственным присмотром с 7:30 до 13:50 с понедельника по пятницу, пока им не исполнится 18.

В то утро, когда произошёл тот случай со штанами, Майкл продолжал ругаться со мной, пока я вела машину. Время от времени он просил прощения и выглядел виноватым. Непосредственно перед тем, как мы вырулили на школьную стоянку, он сказал: “Слушай, мам, я действительно сожалею. Могу я сегодня поиграть в видеоигры?”

“Нет, — сказала я, — ты не можешь вытворять то, что вытворял сегодня утром, а потом думать, что легко получишь назад свои электронные привилегии”.

Его лицо стало холодным, а глаза наполнились расчётливой яростью. “Тогда я убью себя, — сказал он. — Я прямо сейчас выпрыгну из машины и убью себя”.

Вот оно и случилось. После того случая с ножом я сказала, что если он ещё раз скажет такие слова, я тут же отправлю его в психушку без всяких колебаний… Я ничего не сказала, просто вместо поворота налево, повернула машину направо на встречную полосу.

“Ты куда меня везёшь? — спросил сын, внезапно заволновавшись. — Ты куда едешь?”

“Сам знаешь, куда мы едем”, — ответила я.

“Нет! Ты не можешь так поступить! Ты меня отправляешь в ад! Ты меня прямо в ад везёшь!”

Я остановилась перед входом в больницу, с отчаянием отмахнувшись от одного из докторов, который в тот момент стоял снаружи. “Звоните в полицию, — сказала я. — ‘быстрее'”.

Всё это окончательно доконало Майкла, и он начал вопить и драться. Я удерживала его внутри машины, так что он не смог сбежать. Несколько раз он ударил меня и пару раз ткнул локтями в грудь. Я всё ещё сильнее его, но долго это не может продолжаться.

Полиция приехала быстро и поволокла моего кричащего и пинающегося сына в недра больницы. Меня начало трясти, на глаза наворачивались слёзы, когда я заполняла бумаги: “были ли какие-то трудности с…”, “в каком возрасте ваш ребёнок…”, “были ли какие-то проблемы с…”, “случалось ли вашему ребёнку…”, “имеет ли ваш ребёнок…”.

Хорошо, что у нас теперь есть медицинская страховка. Недавно я устроилась на должность в местном колледже, распрощавшись с прежней карьерой фрилансера, поскольку, когда у вас ребёнок вроде Майкла, вам нужны другие льготы. Вы сделаете всё что угодно ради льгот. Страховки индивидуального предпринимателя никак не хватит, чтобы покрыть весь ущерб в делах такого рода.

В течение нескольких дней мой сын настаивал, что я лгала, — что всё, что я сделала, я сделала, чтобы избавиться от него. В первый день, когда я позвонила чтобы проверить, как он там, он сказал: “Я тебя ненавижу. И я тебе отомщу, как только выйду отсюда”.

На третий день он снова стал моим тихим милым мальчиком, он просил прощения и обещал стать лучше. Я слушала эти обещания годами. И больше им не верю.

В больничном листе под вопросом “Что вы ожидаете от лечения?” я написала: “Мне нужна помощь”.

И это так. Вся эта проблема слишком велика для меня, чтобы бороться с ней один на один. Иногда просто не существует хороших вариантов. Остаётся молиться и надеяться, что все в конце концов устроится.

Я поделилась этой историей, потому что я — мать Адама Лэнза. Я — мать Дилана Клеболда и Эрика Харриса [школьники, убившие 13 и ранившие 23 своих одноклассника в 1999 году в школе Колумбина, США]. Я — мать Джеймса Холмса [убийца, расстрелявший 12 и ранивший 23 человека на премьере фильма о Бэтмене в 2012 году, США]. Я — мать Джареда Лофнера [убийца, расстрелявший 6 и ранивший 14 человек при покушении на члена Конгресса в 2011 году, США]. Я — мать Сын-Хи Чо [убийца, расстрелявший 32 и ранивший 25 человек в Виргинском технологическом университете в 2007 году, США]. И все эти парни — так же как и матери — нуждаются в помощи. Идя по следам другой ужасающей национальной трагедии, легко говорить об оружии. Но настало время поговорить о психических болезнях.

Согласно данным журнала Mother Jones, с 1982 года в США произошло 61 массовое убийство с применением огнестрельного оружия. Из общего числа убийц 43 были белыми мужчинами, и только одна была женщиной. Журнал обращает внимание, что убийцы получили оружие легально (большинство из убийц). Но эти столь очевидные признаки душевных расстройств должны привести нас к обсуждению того, как много людей в США живут, как и я, в страхе.

Когда я спросила социального работника, занимающегося моим сыном, есть ли у меня какие-либо варианты, он ответил — единственное, что остаётся, это дать Майклу совершать преступление. “Если он вернётся в систему, на него будут заведено дело. Это единственное, что вы в состоянии сделать.

Никто не обратит на вас внимания, пока не получит официального обвинения”.

Я не верю, что мой сын был рождён для тюрьмы. Хаотичное окружение только усугубит обострённые чувственные побуждения Майкла. В тюрьмах не работают с базовой патологией. Однако кажется, что Соединённые Штаты используют тюрьмы как оптимальное решение для психически больных людей. Согласно Human Rights Watch, число душевнобольных в американских тюрьмах увеличилось в 4 раза с 2000 по 2006 год, и их количество продолжает расти, — по факту, рост числа душевнобольных среди заключённых в 5 раз выше, чем среди обычных граждан.

Учитывая, что государственные лечебные центры и госпитали закрыты, сегодня тюрьма остаётся последним прибежищем для психически больного, — в окружной тюрьме штата Лос-Анджелес Rikers Island и окружной тюрьме Cook в штате Иллинойс в 2011 году располагались крупнейшие медицинские центры страны.

Никто не хочет отправить 13-летнего гения, который любит Гарри Поттера и свою коллекцию мягких зверушек, в тюрьму. Но наше общество, с клеймом позора на психических заболеваниях и неработающей системой здравоохранения, не оставляет нам другого шанса. Потом другая измученная душа отрывается от тела в каком-нибудь ресторане быстрого питания. В торговом центре. В игровой комнате детского сада. И мы, ломая руки, восклицаем: “Что-то должно измениться”.

Я согласна, что-то должно измениться. Настало время для серьёзного общенационального разговора о психическом здоровье. Для нашей нации это единственный способ что-то по-настоящему излечить.

Да поможем мне Бог. Да поможет он Майклу. Да поможет он всем нам.

Лиза ЛОНГ (Liza Long), https://thebluereview.org
perevodika.ru