ВОЗДУХ ЖИЗНИ. Поэтические мини-эссе

Юрий Милорава – поэт. Родился в 1952 г. в Тбилиси. Окончил Тбилисский институт иностранных языков. С 1990 г. жил в Москве, в настоящее время живет в Чикаго. Публикует стихи с 1980 г., автор многочисленных публикаций в России и за рубежом, двух поэтических книг, а также критических и литературоведческих статей, воспоминаний о Викторе Шкловском, переводов с французского и грузинского языков. Член Российского ПЕН клуба, Союза писателей ХХI века, Союза литераторов России, член редколлегий нескольких московских толстых литературных журналов, зам. гл. редактора журнала “Дети РА”. Лауреат четырех литературных премий.

*  *  *

Это так и должно было быть, что рыба из соседней комнаты периодически пытается что-то высказать. И рыба старается позвать меня по имени. Звуков практически нет. Но это совсем не тишина.

*  *  *

Читатель не любит шум мешающий ему. Но читатель коварно отключает, в том числе и бесшумную воду, и невесомую воду.

Читателю такая вода никогда и не была нужна. Но порой он подставляет под нее руки. И пытается к ней прислушиваться.

*  *  *

Обычный ракурс: в нем устойчив ствол. С необычного – в прорывах лучей и бликов, снизу между ветвей, с такого ракурса деревья двигаются, ходят, они даже летают! Осенью в самую солнечную погоду, в безветренный день, ветки еле заметными, но свободными раскачиваниями придают особо сладостные траектории фантастическим одеяниям еще крепких листьев, и дерево с листвой покидает свое место. Все становится условным. Сначала листва, потом ветки, потом ствол.

Листва летает группами, звеньями, стаями, ангельскими хороводами, один хоровод за другим, один за другим и так без конца. Золотые, серебряные.

А легкий порыв воздуха запускает толпы драгоценностей в прозрачность. В синеву неба, в новые еще более сверкающие полеты.

Всякое дерево космично, и листья вращаются созвездьями в многоярусном куполе.

*  *  *

Глубина, внезапно между домов является, летит, набирая скорость, коллективное сознание, – стая. Она читает мысль. Голуби взмыли вверх, смотрят вниз. А я смотрю дальше, там особенно красивое, раскидистое дерево. Стая взлетает выше и на резком развороте, поворачивая на меня, принимает форму повторения всего рисунка, полного очертания этого дерева, а уже потом разлетается в стороны, и голуби занимают привычные позиции в углу небольшой площадки.

Это атомная решетка ясновидящей стаи, голубиной стаи.

*  *  *

Ремонт Большого Театра наконец закончен. Он такой большой. Но что-то могущественней его колонн. Знаменитый театр миновал пасть и провалился, проглочен. В страшной, кровожадной тьме желудка – зал, и над ложами нависает расшитый золотом красный бархат.

На сцене Большого Театра желудка чудовища нет никого, из зала выходят, но утробный голос униженного чудовища: “Не отворачивайтесь, Вы и Вы остановитесь, молю, не протестуйте, не покидайте зала и сцены, мне нужны актеры на сцене и зрители, мне нужно присутствие всего зала, мне нужно ваше покорное театральное молчание и немота народа, представьте, что я стою на коленях перед вами, не делайте это, о только не уходите!”. В результате неизбежного поведения людей и истерики чудовища – я понял, что главный смысл Большого театра в том, что он Большой, – это значит, – что не так-то прост, и не так просто его проглотить, как других.

*  *  *

Ветер. Поляна. Цветы то ленятся, то колыхаются.

Девушка в раздумье о счастье мужчин и женщин. О том, что они вдыхают, обоняют, когда любят.

Нет, все не так. Людям для любви в гармонии не хватает не феромонов, не феромонов, но фолиевой кислоты. Девушка из маленького государства, обладательница скромной склянки. Она стоит у нее дома на полке. В ней ждет своего часа фолиева кислота.

*  *  *

Уже не имеет значения в эпоху унисекса борьба с растительностью на лице мужчин. Сзади то, что виднеется выше спинки сиденья у сидящего человека, неопределенно, и часто оттуда не отличить ни пол, ни возраст.

Сзади видно – волосы те, что до ушей и ниже – сливаются, и видно лишь начало бороды от ушей, но такой хитрой бороды, что может оказаться и не бородой вовсе, а уложенными ниже ушей волосами – частью волос женщины. Времена такие.

Да и спереди изменения неожиданны в сторону выбритой усредненности, неопределенности. А несбритая растительность хранит в себе ценные различия.

*  *  *

Это не формула, но звучит веско – “воздух не жизни”. Есть воздух жизни и воздух не жизни.

Земля и люди превратились в аквариум, внутри которого много движения, но из него откачали всю жизнь, оставив некое подобие вакуума с питательной смесью.

*  *  *

У погоды тоже есть свой хайвей – это непогода.

Автомобильная пробка – в ней внутренний карман для исключения из правила – скользнули одна за другой две автомашины с высокими антеннами, с высокими подсвечниками, с высокими присосками.

А следом вихрь. Вихрь, рассчитывая на резонанс, делает свое включение тумблера за тумблером, потому что ничего не притихло и ничто не оценило осень.

*  *  *

В мире впавшем в некоторую форму спячки все еще создается что-то новое.

Создаются новые доселе невиданные мощные пулеметы,  рассчитанные на чудовищ.

Появилась также новая сверх-струна для новых мелодий, порой она звучит впереди автотранспорта невидимая, создавая невероятный звук, и исчезает.

*  *  *

Осень – это выемка. Осень – это паз. Выемки заполняют пепел и выходят назад из пепла.

После такого маневра листва на деревьях уменьшается. Она опадает и лежит на земле. Так происходит много раз. Пульсация времени медленная, но наглядная, пока деревья не становятся голыми.

*  *  *

Сюрреализм. Его так много у людей в холодильниках, в кастрюлях, в казанах. Для того, чтобы разобраться с сюрреализмом требуется отказаться от нормального отдыха. Нужен запредельный выходной, выходной за пределами дней.

*  *  *

Но все сюрреалистическое усвоить невозможно. Вернемся к нашим би-тюленям. С этим соглашаются (что усвоить невозможно). Позитивно – тюленей не размножают, как бройлеров.

Несмотря на то, что кто-то постановил, что впереди нас ожидает голод. Тем не менее, нас всех охраняет не полная доступность научного туризма.

Утроба жизни, и последняя мощь, и котел мира – лежат в недоступных, недосягаемых водах между глетчеров, куда не доходят ни мелкие кораблики, ни круизы.

*  *  *

Она волшебница. Из сложенных в несколько слоев листов бумаги вырезает наброски, потом бумаги расправляет и получается картина. Именно так она мне предложила записывать мои слова. Писать стихи. Это ее первое впечатление от моих работ.

*  *  *

Утром можно переехать в другой город, открыв чемодан и положив в него гладкие кубы, синие, как небо. Кубы от распавшейся на кубы головы робота. Связь между Норвегией и США зависела от одного предательства и распалась прошлым вечером на мелкие части. Остро прошло совещание инспекторов принявших страстное решение сохранить синие кубы. Это был умный робот. Чего стоили одни его острые зубы. На беспощадную челюсть, одетую в намордник, когда я его выгуливал, смотрели женщины с восхищением.

*  *  *

Обычно человек стратегически планирует, обустраивает жизнь квадратами, ловушками, капканами, оперирует плоскостными ограничителями.

А поэт организовывает жизнь прорывами. Так делают антенны, наращивают, строя, телебашни. Навинчивают круглыми секциями летающую тарелку инопланетяне, готовясь в путь.

Публикация подготовлена Семёном Каминским.