Во что верит Homo Sapiens?

“Великая битва при Pussy Riot” продолжается. При этом в рядах дискутирующих процветают две взаимоисключающие – и равно исторически не обоснованные — позиции. “Клерикалы” говорят о наступлении сил тьмы и поминают всуе последние времена. “Антиклерикалы” утверждают, что религиозность есть пережиток архаики, несовместимый с прогрессом, а будущее человечества в линейном движении к чистому атеизму (символом такого подхода можно считать деятелей, неоднократно отправивших Коперника на костер инквизиции в эфире “Эха Москвы” и на бумаге).

В реальности история Коперника демонстрирует нам пример амбивалентности и полутонов. Сам автор гелиоцентризма был каноником католической церкви, и изначально она отнеслась к его гипотезе вполне благосклонно (существует, например, письмо главы доминиканцев, где Коперника склоняют к публикации его работы) — в отличие от подавляющего большинства тогдашних ученых. Из диалога Галилея: “Я туда не пошел в твердом убеждении, что подобные взгляды могут быть только отменной глупостью. Когда я затем расспрашивал некоторых из присутствовавших на лекции, то услышал лишь сплошные издевательства, и только один человек сказал, что предмет этот не заключает в себе ничего смешного”. Бруно, маг и теолог, отправился на костер отнюдь не за гелиоцентризм, а за бурную антицерковную деятельность – и едва ли не под аплодисменты ученого сообщества. “Таким образом, Бруно бесславно погиб в огне и может рассказывать в тех иных мирах, которые так богохульно воображал себе, о том, как римляне обыкновенно обращаются с безбожниками вроде него”, — отмечал ученый-лютеранин Шоппиус. Единственным, кто действительно пострадал в связи с гелиоцентризмом, был Галилей, попавший под домашний арест.

История не отличается казарменной прямолинейностью – и это в полной мере относится к истории религии. В действительности можно обнаружить, во-первых, что на протяжении столетий волны религиозности закономерно сменялись волнами тотального скепсиса. Во-вторых, что взаимоотношение уровня религиозности с социальным и технологическим прогрессом куда менее однозначно, чем принято думать.

Посмотрим на историю Запада в течение последних 2700 лет. VII-VI век до н.э. в Элладе – заря античной “модернизации”. Отсталые и нищие задворки мира, каковыми была Греция добрых 400 лет, превращаются в очаг блестящей цивилизации. Заодно это пик сакрализации: “врачи лечат с помощью вещих сновидений и волшебства, походами и битвами управляют выпрашиваемые у богов знамения, политикой Эллады – дельфийское жречество”. О специфике тогдашней психологии говорит хотя бы оригинальный способ установления тирании в Афинах с помощью женщины ростом в 4 локтя без трех пальцев (около 2 метров), которую “скептическое” население без малейших сомнений приняло за вполне реальную богиню Афину.

V век до н.э. – пик классической греческой цивилизации. Мировоззрение становится все более рациональным: Геродот еще живет во многом в царстве мифа, но его младший современник Фукидид уже не принимает знамения и оракулы всерьез. Вторая половина столетия – это уже эпоха софистов, стоящих на твердых позициях открытого или слегка завуалированного атеизма. Тем не менее, массовая религиозность еще сохраняется, и политические противники охотно предъявляют друг другу обвинения в безбожии.

Олимпийская религия испытала кризис в IV веке до н.э. Статус божества девальвировался – достаточно вспомнить “бессильных” (фактически отсутствующих) богов Эпикура. “Но и боги изменили свою природу, и отношение к ним стало иным. Старые боги в условиях кризиса полиса потеряли свое значение, и художники, создавая образы богов, стремятся разрешить не религиозную, а художественную и психологическую задачи. Эллинистические боги не рассчитаны на религиозное благоговение зрителя”. Впрочем, это еще деликатный подход — “олимпийцы” зачастую становятся объектами откровенно постмодернистского стёба. Парадоксальным образом, секуляризация идет на фоне явного упадка античной науки, который будет ненадолго прерван лишь в следующем веке.

Однако в античном мире секулярные тенденции довольно быстро по историческим меркам сменили знак. С рубежа нашей эры начинают распространяться религии нового поколения (христианство здесь только один из примеров) и модернизированные старые – например, культ Исиды. Довольно атеистичные ранее философские учения внезапно приобретают выраженную религиозную окраску. Во II веке н.э. Лукиан еще с одинаковым энтузиазмом смеется над старыми и новыми богами – но герой дня уже явно не он.

Классические “темные века” между 500 и 1000 годами, как ни парадоксально, не страдают массовым фанатизмом. Роль церкви в “темной” Европе достаточно велика, но население в целом относится к религии довольно индифферентно.

В эпоху “высокого средневековья”, между 1000 и 1300 годами, ситуация меняется. Религиозный энтузиазм становится массовым. Над городами возносятся колоссальные готические соборы – и они составляют лишь вершину гигантского айсберга. “Крестовый поход по строительству церквей” был по меркам средневековья грандиозным. Рауль Глабер, XI век: “Вскоре после 1000 года вновь поступили к постройке церквей, и это почти повсеместно, но главным образом в Италии и в Галлии. Их строили даже тогда, когда в этом не было необходимости, ибо каждая христианская община спешила вступить в соревнование с другими, дабы воздвигнуть еще более великолепные святилища, чем у соседей. Казалось, весь мир стряхивал свои отрепья, чтобы весь приукраситься белым нарядом церквей”. В это же время монашество становится массовым, могущество папского престола достигает своего пика – вассалами “раба рабов божиих” стала изрядная часть монархов Европы. Наступает эпоха крестовых походов и религиозных войн, зачастую ведущихся с кровавым “энтузиазмом” (в альбигойских войнах погибло около миллиона человек).

Парадоксально, но параллельно возникает… всплеск энтузиазма по поводу технического прогресса и возможностей рационального познания. Знаковое изображение того периода – Бог как архитектор вселенной, держащий в руках циркуль. Около 1250-го Роджер Бэкон (кстати, монах) с энтузиазмом предвидел появление подлодок – и не он один.

Зато пришествие царства чистого разума в эпоху Возрождения обернулось… махровым антитехницизмом. Ренессансные гуманисты откровенно презирали изобретательство, и некто Да Винчи приложил немало усилий, чтобы доказать, что он не “ремесленник” — хотя его предшественники из высокого средневековья гордились своим званием “мастера механических искусств”. Это положение имеет объективную основу – эпоха Возрождения, вопреки мифу, отнюдь не была апогеем технического прогресса.

Ситуация вновь меняет знак на заре европейской модернизации в ХVI-ХVII веках. Религиозность становится всеобщей и яростной. Это эпоха церковных реформаторов, Варфоломеевской ночи и религиозных войн. Европа истекает кровью в бесчисленных конфликтах, ведущихся под “конфессиональным” знаменем — религиозной войне в Германии 1546-1555 годов, гугенотских войнах во Франции 1562-1598, голландской и английской революциях с их сильным религиозным компонентом, и, наконец – в чудовищной бойне Тридцатилетней войны 1618-1648 годов, когда “испаряется” огромная часть населения Центральной Европы. От Атлантики до Урала и далее находятся массы желающих гибнуть и страдать по поводу ничтожных богословских разногласий. Пылают костры инквизиции, редкие в собственно средневековье, это эпоха Торквемады и адской охоты на ведьм в протестантских землях. Атеизм еще абсолютно маргинален.

Тем не менее, это именно заря большого технологического скачка Нового времени. Так, вторая половина ХVII века – это эпоха “гениев”, впечатляющий пик технического и научного роста. С техникой активно работают даже короли, в далекой России Алексей Михайлович трудится над новой моделью артиллерийского лафета — в подражание шведскому “Эдисону на троне” Густаву Адольфу. Петр Первый – на самом деле типичный осколок этой эпохи, заброшенный в следующее столетие. При этом ученый и богослов – зачастую одно и то же лицо.

ХVIII век – стремительный, резкий подъем к пику технологического прогресса, увенчанному первой промышленной революцией. И это – уже действительно эпоха Просвещения с его антиклерикальным пафосом, завершающаяся революцией французской. “Этот лицемерный культ должен быть заменен верой в республику и мораль”, — говорит грабящий церкви и разбивающий кресты экс-ученик и преподаватель монастырской школы, и ликующее население пляшет вокруг костров из сжигаемой церковной утвари. Тем не менее, сторонники веры в республику и мораль успешно отправляются на республиканскую же гильотину, автор цитаты – в министры полиции, и к старости – в добрые христиане. XIX век с его стабильно высокими темпами прогресса уже принадлежит викторианцам, одинаково успешно строящим церкви и броненосцы.

Эпоха действительно массового атеизма, когда активно верующие становятся меньшинством, наступает только в XX веке. При этом то, что реальные темпы НТП падают с начала прошлого столетия с перерывом на скачок 1940-60-х, уже становится общим местом. Последние сорок лет демонстрируют технологический драйв, никак не сопоставимый с концом XIX — началом ХХ веков или хотя бы серединой столетия. Относительные темпы – т.е. скорость, с которой технологический капитал прирастает по отношению к уже накопленному – мало сопоставимы и с XIX веком, и с “эпохой гениев”.

Итак, каковы выводы? В общем и целом, как гласит современная нейробиология, религиозность буквально “вмонтирована” в психику человека. Для очень значительной части Хомо Сапиенс биологически естественно во что-то верить – в бога, коммунизм или Страсбургский суд. Однако интенсивность проявления веры, безусловно, регулируется внешними условиями – которые в огромной степени определяются темпами технологического прогресса, формирующими облик экономики.

Взаимозависимость выглядит так. Низкие темпы технологического роста предопределяют стабильный, но относительно невысокий уровень религиозности. Эры атеизма наступают в довольно специфичных ситуациях. Это либо эпохи очень резкого технологического взлета в стиле ХVIII века, порождающие тенденции вольтерьянского толка — мир кажется слишком хорошо объяснимым, а могущество разума безграничным (однако в этом случае они не становятся массовыми, почти всегда оставаясь уделом узкого слоя элиты). Либо это периоды, когда технологическая кривая резко падает с большой высоты (стиль ХХ столетия и раннего эллинизма), и испытывающее кризис общество стремится избавиться от любого балласта – в диапазоне от ненужных детей до опостылевших богов. “Простые” технологические пики практически всегда связаны с весьма приличным уровнем религиозности – от “викторианского” до залитых кровью еретиков ХVI-ХVII веков.

Прямо сейчас мы находимся в “эллинистической” ситуации – и она (с вариациями) сохранится еще очень надолго. Уровень религиозности быстро снижается даже в традиционно “богомольных” Штатах — с 73 % в 2005 году до 60 % в 2012-м. В то же время, число американцев, которые говорят, что они атеисты, увеличилось с 1% до 5%. В целом по миру ситуация выглядит менее радикальной, но тенденции также очевидны. Россия демонстрирует сравнительно низкий (примерно на уровне Франции) и относительно стабильный уровень религиозности. Иными словами, планета движется к локальному минимуму религиозности.

Это не является ни прогрессом, ни регрессом – это просто часть циклического процесса. Новая эпоха “мракобесия” неизбежна — пик атеизма закономерно сменится религиозным ренессансом, но еще очень не скоро.

Евгений Пожидаев
rosbalt.ru