КОНТИНЕНТ - Новости и аналитика актуальных событий в мире, мнения и комментарии экспертов и обозревателей
К дню рождения нашего автора предлагаем его шутливый рассказ «Мой двойник Владимир Соловьев».
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
Ах, если бы я был не я!
Стендаль. Красное и черное
Я – первый в мире клон.
Клоун тоже, но клоун не первый.
Сейчас объясню.
Я родился под несчастливой звездой – соименником и однофамильцем философа и поэта, а тот скончался в самом начале прошлого века, в котором я родился где-то посередке. Жуть! Называть мой единственный век прошлым, а у нынешнего я – незваный гость. Писатель ХХI века – ну не анахронизм ли это шиворот-навыворот? Футуристский анахронизм. Да хоть живой классик, как съерничал недавно интервьюер из вечерней газеты, выходящей рано утром, – классик чужого века! Только поздно менять мою архаичную профессию. Как себя помню, чернильная лихорадка в крови – что у Лоуренса Аравийского, но теперь это уже невнятно, «чернила» вот-вот исчезнут из языка, а в словарях будут с указанием «устар.».
Это я «устар.». Доживаю свое, хоть по американским стандартам могу жить
и жить. До сих пор снится, что уд на взводе. Просыпаюсь – действительно. А под кого сон, не помню. Не все ли равно теперь?
Тому, другому Владимиру Соловьеву, было не все равно, а нынешнему…
Ладно бы псевдоним, а то настоящие имя-фамилия. Самые что ни на есть. Имя понятно в кого: Ленин. А фамилия? Откуда православная фамилия у чистокровного еврея? Семейное предание: николаевские кантонисты брали имена своих командиров.
Сын полка, выходит. Точнее, прапрапраправнук.
Формально даже повезло. Кроме отчества. В Америке, слава Богу, отменено. А там, на других берегах, с головой выдавало.
Звоню как-то из Питера в Москву по поводу заявки на книгу в ЖЗЛ, редакторша говорит:
– Владимир Иванович…
– Владимир Исаакович, – поправляю.
А она через пару-тройку фраз снова Владимириванычем величает. Заявку мою в любом случае завернули, а ошибалась она в безнадежной попытке ее спасти, пользуясь тем, что я иногородний автор, то есть невидимый. Им в ЖЗЛ назначили новую метлу с заданием вымести из авторского актива моих соплеменников, явных или тайных, как я.
Но это из разряда ползучего реализма. Дальше пошел сюр и продолжается по сию.
В году не помню каком, да и не важно, будучи все еще питерцем, проживал я сколько-то месяцев в общежитии Литинститута на улице Добролюбова в Москве. Семь этажей графоманов из провинции, включая те провинции, которые стали сейчас независимыми странами. Собственно, с ними только и можно было общаться: приятельствовал со среднеазиатами и кавказцами, включая армянина Альберта, а тот всерьез вещал о суверенной Армении, но не в рамках союзной республики, а от моря и до моря, в исторических границах государства Урарту с древним городом Ван за столицу. Об Арарате и говорить нечего – омфалос, что буквально, с древнегреческого, «пуп», а переносно – «центр земли».
Какие претензии, однако, – назначить у себя в Урарту – Ван – Армении центр всей Земли! Тем не менее – потому ли, что без припизди, понятно какой, армянский национализм был мне по ноздре – в отличие от хоть и не родного, но своего, русского.
Как раз со своими общаться было затруднительно: отпетые алкаши с шовинистическими закидонами, а шовинизм, как известно, есть извращенный национализм, где субъект есть объект своего поклонения, свой идеал и идол.
Насколько этот парадокс Честертона лучше затасканного «прибежища негодяев» д-ра
Джонсона! Именно такой созерцатель собственного пупа и явился мне в литобщаге на Добролюбова в качестве таинственного двойника.
Пребывая в вынужденном целибате, я с голодным нетерпением ждал Лену Клепикову из Ленинграда. Телефонной связи меж нами не было, переговоры о ее приезде велись путем взаимной переписки. Обговорив все в письмах, я ждал от нее телеграмму, чтобы встретить. Ехала она с вещами, на пару месяцев, в Москве была впервые и не имела ни малейшего представления, где я обитаю. Не встретить ее было нельзя: не обнаружив меня на вокзале, она впала бы в тихое отчаяние и смоталась обратно в Питер.
Так бы и произошло, если бы не мой любовный инстинкт, а он что звериный. Потому что телеграммы я так и не дождался. Сорвался однажды, сам не знаю почему, на Ленинградский вокзал, подоспев к «Красной стреле», из которой вышла моя любовь, нисколько мне не удивившись. Удивился, да еще как, я.
– Но я послала тебе телеграмму…
Назавтра выяснилось, что в литературном общежитии обитают, не подозревая друг о друге, два писателя Владимира Соловьева. Помимо литературного критика Владимира Соловьева из Ленинграда, двумя этажами выше, жил поэт-березофил Владимир
Соловьев из Костромы, где я никогда не бывал, но где родилась пятью днями позже меня Лена Клепикова. Это был не просто сюр, а круговой сюр, который замкнулся на матушке реке.
Все хорошо, что хорошо кончается, но любопытство погубило кошку. Вот я и отправился через четыре марша знакомиться с самим собой, напутствуемый советом моей то ли жены, то ли землячки, коли Владимир Соловьев из Костромы, а я – Владимир Соловьев:
– Ты лучше в зеркало посмотри.
Не могу сказать, что это было зеркальное отражение. Скособоченный такой тип, то ли с рождения, то ли с бодуна или перед оным. Да, телеграмму взял он.
А что с ней сделал?
Купил водяры и всю ночь сидел над ней и гадал, что за Лена целует его и с какой
стати он должен встречать ее на Ленинградском вокзале. Под утро телеграмму разорвал и пустил в окно, избавясь от наваждения.
– Идиот! – крикнул я ему.
Хорошо, что не в слух. Все равно что крикнуть идиота самому себе.
Спустился вниз и, высчитав его окно, подобрал на улице Добролюбова обрывки долгожданной телеграммы – двух не хватило.
Как будто только получил, хоть отправляйся снова на Ленинградский вокзал встречать еще одну Лену Клепикову. Если у меня есть двойник, почему не быть двойнице у нее? Когда моя то ли жена, то ли землячка говорит: все оттого, что имя и фамилия у меня сверхбанальные, я отвечаю, пусть сыщет хоть одного Соловьева Владимира Исааковича. И тут я представил себя на месте моего земляка из Костромы: каково ему получить телеграмму от Лены из Ленинграда? Пусть бы, куда ни шло, подписалась Леной из Костромы, откуда родом. Не мне жаловаться: для него это был сюр в квадрате.
Хорошо еще, что крыша не поехала. Регулярные возлияния спасли. Кому суждено умереть от белой горячки, застрахован от шизофрении.
Я – нет. На почве имени-фамилии у меня и началась дихотомия – трихотомия индивидуальности – раздвоение, растроение и четвертование личности. Продолжается до сих пор.
Как знать, может, и бежал я не из «тюрьмы народов», а из страны, где растиражирован и превращен в трюизм, где обитают сплошь владимиры соловьевы, и я не отличим от них, и некуда от них деться. Подсознательная причина моего отвала – нежелание жить в королевстве кривых зеркал, где я – не я, и где я – неизвестно.
В самое время. Тем более там в мое отсутствие появился еще один Владимир Соловьев – телешоумен, тоже еврей, и теперь, чтобы отличить от него, меня именуют Владимир Соловьев Американец. Зато здесь в Америке я застрахован от встречи с владимирами соловьевыми.
Первое же столкновение с полицией разрушило мои иллюзии.
Пшик!
Сиреня и крутя прожектором на крыше, за мной гналась полицейская машина. Превышение скорости, хотя у нее скорость, когда она меня нагнала, была еще больше. Предъявляю права, коп сверяет по компьютеру.
– Где живешь? – спрашивает.
– В Куинсе, – говорю.
– Не в Куинсе, а в Нью-Джерси, – наставляет меня.
– В Куинсе! – упираюсь я.
– В Нью-Джерси!
– Кому лучше знать, где я живу!
Так ни о чем не договорившись, отпустил с миром, не считая штрафа и пойнтов.
Случайность?
Закономерность.
Одна за другой стали приходить квитанции штрафов и повестки в суд, не имеющие ко мне никакого отношения. ХИАС, которому я давно выплатил долг за перевоз моего бренного тела через океан, потребовал вторичной выплаты. Я спорил, доказывал, что я не тот Владимир Соловьев, за которого меня принимают, да только что проку? Шли проценты,
ХИАС обещал изгадить мне кредитную репутацию, суды грозились выслать ко мне маршала.
При чем здесь маршал? Оказался не полководец вовсе, а простой судебный исполнитель. Меня все глубже засасывало в бюрократическую рутину. Начал разыскивать моего двойника через Интернет, только он там не прописан.
С отчаяния дал объявление в газеты: «Владимир Соловьев, живой или мертвый, любой, где бы ни жил и чем бы ни занимался, независимо от возраста и пола, пусть женщина, откликнись!»
И подписался: Владимир Соловьев.
Но не найдет отзЫва тот глагол,
Что страстное, земное перешел!
Что, если и вправду я перешел из реального мира в Сумеречную зону?
Или, как говорили мои предки, застрял между небом и землей?
Deja vu.
Дежавуист и есть.
Плюнул и стал выплачивать чужой долг, пока проценты не превысили основной суммы. Явился в суд вместе с маршалом не полководцем.
Мелкими порциями плачу ХИАСу долг злостного неплательщика.
Тут, правда, и мне обломилось – получаю от налогового ведомства возврат: 3780 долларов 48 центов. Радость на полгода.
Потом пришлось отдавать. С процентами.
Кого ненавижу, так это Владимира Соловьева. Всю жизнь меня преследует.
Или я его? Может, это он платит мой долг ХИАСу и мои штрафы за двойной паркинг. Если арестуют, то кого – меня или его?
Это не меня вызывали в КГБ, не я написал покаянный «Роман с эпиграфами», переименованный в «Трех евреев», не я сбежал из России то ли в Куинс, то ли в Нью-Джерси. А живу как ни в чем не бывало то ли в Москве, то ли в Питере, и ничего там не
изменилось: те же коммуняки, та же гэбуха, те же стукачи. Совки, одним словом.
Не я нарушаю одну из десяти заповедей, не я изменяю жене, не я женат.
Я – бобыль.
Что делать?
Никак не выпрыгнуть из своего имени-фамилии, как из собственной кожи, как из клетки ребер, как из сердца и головы.
Брал псевдонимы, а пользы что?
Выходит, и Князь Эспер Гелиотропов, псевдоним того Владимира Соловьева, мой однофамилец?
А мой псевдоним Аноним Пилигримов чей псевдоним?
Не махнуться ли псевдонимами, Владимир Сергеевич?
Или отчествами? Исааковича на Сергеевича?
Идет?
Заодно столетиями: меняю мой прошлый на ваш позапрошлый? В этом я хуже татарина.
Двойник самого себя.
Космонавт и тот, падла, Владимиром Соловьевым заделался.
Оттуда меня здесь достал. Сосед американ спрашивает:
– Ваш родственник?
– Даже не однофамилец.
Он смотрит на меня, как на крейзи. Крейзи и есть.
Кто я? Где я? Откуда? Одно ясно: куда. Все ближе и ближе.
Как в том анекдоте о мужике, который возвращается под утро домой.
– Где шлялся? – спрашивает жена.
– На кладбище был.
– Что, кто-то умер?
– Не поверишь…Там все умерли! ВСЕ УМЕРЛИ!
Большинство человечества – в земле. На земле – меньшинство.
Вот и нашел свою могилу.
Надпись: «Владимир Соловьев».
Кто в ней лежит?
Кто лежит, черт побери, в моей могиле?
А кто будет лежать в могиле Владимира Соловьева?
Или Владимир Соловьев – Вечный Жид?
Кто сочинит ему эпитафию заживо?
Кто напишет его некролог?
Кто пишет этот рассказ о клонированном Владимире Соловьеве?
Я?
Или мой двойник Владимир Соловьев?
Владимир Исаакович Соловьев – известный русско-американский писатель, мемуарист, критик, политолог.
Эта рассылка с самыми интересными материалами с нашего сайта. Она приходит к вам на e-mail каждый день по утрам.