Владимир СОЛОВЬЕВ – АМЕРИКАНСКИЙ | Это могло случиться только со мной…

Библиотечная история 

Кто может знать при слове «расставанье»

Какая нам разлука предстоит…

Мандельштам. Tristia

– У вас ревнивый муж?

– У меня нет мужа. Был да сплыл.

– Ну, любовник?

– У меня нет любовника. Та же история.

– А кто же у вас есть? – пытаясь шуткой разрядить обстановку и подсознательно догадываясь и боясь ее ответа. Черт дернул его затеять этот разговор!

– У меня есть вы.

Что ему не очень понравилось, хотя это он был зачинщиком их романа, полагая, что, как и все на стороне, будет мимолетным, ни к чему не обязывающим, пара-тройка палок. Как говорила одна его приятельница и он не уставал ее цитировать в своей прозе:

– Перепихнулись – и всех делов.

Рутинный секс на стороне во время паузы в их более-менее регулярных сношениях с женой, когда они в очередной раз погавкались на идеологической почве – и разбежались. Временно. По своим комнатам. Избегая друг друга даже в местах общего пользования, благо размеры их квартиры позволяли.

Собственно, все его короткие загулы происходили исключительно, когда их супружеская жизнь разлаживалась, отношения охлаждались или когда один из супругов был в отъезде, что случалось редко, а так седалище о седалище, хоть и другими местами, – и он лишался сексуальной подпитки. Ну да, необходим половой голод, чтобы нагулять аппетит и смотреть на незнакомок с этой точки зрения. Вот в такой момент вынужденной аскезы, когда он изголодался, и повстречалась ему в библиотеке эта женщина бальзаковского возраста – в изначальном значении, что-то между тридцатью и сорока.

С годами он разучился объективно определять женский возраст и дабы не попасть впросак, перешел на эмпирически-меркантильную шкалу, поделив женское племя на две категории – тех, кто сохрани еб*льный (ну ладно, товарный вид), и тех, кто уже вышел из означенной обоймы. Натали, как он на свой лад переименовал свою библиотечную знакомую, вполне еще была ничего, к тому же показалась книгочейкой, хоть он и опознался, как выяснилось вскоре, и в библиотеку заскочила от ливня, вот он и увлекся, когда обнаружил ее в русском отделе. К тому же блондинка, славяночка, на которые евреи падки. Ну как тут не прихвастнуть! Он снял с полки искомую книгу и протянул незнакомке.

– Интересная?

– Мне трудно судить, как автору.

И повернул задней обложкой, которую его московские издатели деликатно зовут «четвертой».

– Узнаваем? – спросил он про фотку.

– В жизни у вас более приличный вид, – сказала, сравнив, будущая Натали, хотя с детства звалась Наташей, но ей понравилось, что он имя переиначил и зовет ее, как никто другой. Это создавало некий интим, которого еще не было. Быка за рога! Хотя они так и остались на «вы» даже в постели.

Так они и познакомились – спасибо ливню, который не утихал, но когда он кончился:

– Вам куда?

– Без разницы.

– Тогда нам по пути.

Вот они и устроили себе бранч в «Чебуречной» по соседству, а уж из нее отправились к ней на чашечку кофе – эвфемизм, конечно, и тут же, не теряя времени, сделались, оставшись довольны друг другом. Трахалась она классно, жадно, ненасытно, но и он вкалывал, учитывая разницу в возрасте, по годам в отцы ей годился, хотя он и наперегонки с возрастом, возраст за ним не поспевал, виагру не употреблял, комплексов никаких. Но будучи в этих делах дока и в заботе о партнерше, в помощь пенису поорудовал там у нее еще и пальцами – неизъяснимы наслажденья у обоих. Она – благодаря его пальцескопии, он – получая удовольствие от ее удовольствия.

– Так меня еще не еб*и, – получил он сомнительный комплимент.

Сатириаз и нимфомания? Либо по причине той же вынужденной аскезы – у него из-за семейного конфликта на идеологической почве, у нее из-за того, что она была в Нью-Йорке без году неделя и никого здесь не знала – так по крайней мере она сказала, а верить ей или нет, не все ли равно в их экстатическом состоянии.

Мог быть, конечно, и расчет тех, кто его подлавливал – мир меня ловил, но не поймал. Пока что, дополняя Григория Сковороду, чтобы не сглазить. Опять-таки с учетом его слабости к слабому (слабому?) полу, о чем они могли судить не только в натуре, но и по его эротомизированной прозе. Это к нему, а не к бабе относится «слаб на передок», паче анатомически к женщине это и не применимо, коли у них между ног, в отличие от нас. Однажды он уже чуть было не подзалетел на женскую приманку, но вовремя соскользнул с крючка, хотя наживу успел сглотнуть, но крючок десну почти не задел. Так, слегка оцарапал. В этот раз крючок засел глубже, продолжая не очень удачную метафору.

Натали хоть и была подозрительна, но не больше других его пассий. Потом, правда, забегая вперед, больше других, когда он вернулся домой с желудочным отравлением – ладно, пусть будет несварением, но причиной могли быть и чебуреки, коих он большой любитель из всего бухарского разблюдника, хотя потом ему уже было фиолетово, даже если она засланка. Сказала, что прилетела из Дубая, но родом из Москвы, а в Арабских Эмиратах оказалась пролетом ввиду отсутствия прямого сообщения между Россией и Штатами, чтобы повидать сына, который учился в Куинс-колледже. Как раз это вроде оказалось правдой, Натали их познакомила, хотя причина приезда под вопросом.

Опять-таки всё на гипотетическом, то есть сомнительно-подозрительно-вопросительном уровне, потому что, отказавшись остаться у Натали – «Привык просыпаться в своей комнате», соврал он, заглянул по пути домой к приятелю-дантисту, который мог под видом анестезии, если бы ему хорошо заплатили… Или это ощущение беззащитности, когда сидишь вот так с разинутой пастью? Или у него мания преследования? Какая там мания, когда его в самом деле преследуют – есть за что. Если убрать вполне реальную политическую первопричину, то можно сочинить кафкианский сюжет, но с женским привкусом, которого Кафка избегал, будучи мизогин.

Спустя, путем наводящих вопросов, он уточнил ее бальзаковский возраст, – если только не соврала, а врунья она отъявленная, такая профессия:

– Тридцать шесть.

– Мне тоже. Но когда это было? И быльем поросло, – и настоящий свой возраст так и не назвал, хотя пора, а то дадут больше.

К тому времени он знал о ней уже больше, чем хотел, то есть не знал вовсе, потеряв охоту отличать зерна от плевел. Ну, к примеру, выяснилось, что она знала его как автора:

– Прочла по пути из Москвы в Дубай, а из Дубай в Нью-Йорк, – но вопрос, что именно, оставила без ответа, хотя спустя еще какое-то время их библиотечного знакомства, выяснилось, что больше, чем он думал. Чем не будущий ему биограф, когда/если дадут Нобельку? Однажды ему подфартило – нашлась добрая душа и выдвинула его. Велика честь – он оказался среди полутора сотен кандидатов, которые, кстати, не разглашались, а он узнал приватным образом через испорченный телефон. То есть шанс нулевой. А теперь еще мешает его российское происхождение, когда сам великий и могучий вместе с литературой на нем объявлен ответственным за деяния рашистов в Украине. Да еще вдобавок этот его роман с Натали, который оказался более длительным, чем обычно: Нобелька ему не светила уже по той хотя бы причине, что покойникам ее не дают.

Нет, не чебуреки, они были первоклассны. И не дантист – он бы на это не пошел не из дружбы или профессионализма, а чтобы не утратить то, что такими трудами добыл – от лицензии до гражданства. В перерывах между актами допытывал ее, она запуталась, вот он и спросил напрямик:

– Сколько?

– Сказали, что за ценой не постоят. А вам-то что?

– Всё волновало нежный ум. Любопытно, во что ценится моя жизнь. А что если я заплачу больше, чтобы выкупить самого себя?

– Вы это уже сделали. Не сечете, что я больше не работаю на них.

– Хотелось бы верить.

– Да верится с трудом, – не закончил он.

– Так я же говорю правду, – сказала она, признавшись, что в «Чебуречной» подложила ему-то гадость в еду, когда он удалился в сортир отлить. А что если и ливень был заказной? Разгоняют же они тучи над Красной площадью ради воздушных парадов. Здесь, правда, наоборот.

– Не смертельно же, – сказала она, ласкаясь.

– А если в следующий раз будет «Новичок»?

– От «Новичка» никто не умирал, – что было правдой.

Пока что. Он будет первым?

– Это не значит, что следующий раз вы не солжете, – снова промолчал он, откликаясь на ее ласки.

Жена, догадываясь о его романе, да он и не очень чтобы скрывал, предостерегла:

– На ловца и зверь бежит.

– Меня завлекают – и я завлекаюсь, – отшутился он.

– Играешь с огнем.

– Ревнуешь?

Здесь, вестимо, позарез о моральной стороне дела. Точнее, об аморалке. Че­ловек с воображением, паче писатель, не может быть моральным, и даже такой писатель-моралист, да еще ревностный католик, как Честертон, считал, что если вы не хотите нарушить Десять заповедей, с вами творится что-то неладное. Ну, не так чтобы все скопом, но одну под номером семь – пренепременно. Любодейство не само по себе, а для расширения опыта – пусть у них между ног одно и то же. Для гинеколога, а не для писателя. Слава эротомана ему льстила, но ушат холодной воды не только ему на голову, но и на головы его читательниц, на которых он глаз положил, и ему казалось, что и они на него, когда его жена в компаниях охлаждала их взаимный интерес:

– Не такой уж он сексуальный маньяк, как представляется. Это только в литературе, на словах, ради красного словца.

Хотя сама ему жаловалась скорее наоборот, что его слишком много, она никогда не простаивала, вот и не успевала оглянуться округ и влюбиться – какое ни есть, а приключение. Он ей верил и не верил, будучи ревнив. Она – нет, спокойно относясь к его кратковременным экстраматримониальным похождениям. Скорее, чем ревновала, презирала его за одноразовые, как гондон, романы на стороне и даже жалела его «девушек»:

– Ты бы хоть влюбился для разнообразия.

– Влюбилка поизносилась. Всю на тебя поизрасходовал. Однолюб, как богомол.

На самом деле один раз он был близок и даже сказал слово люблю, но тут же взял его обратно.

– Ты умный, но не тонкий, – намек той пассии, что она отдалась ему целкой, а он не заметил. Еще как заметил, но предпочел не замечать. Старая дева в свои двадцать три – боялась, что так и останется. Единственный раз не сказал жене, потому как не измена, а предательство, что хуже измены на его моральной шкале. Потом было еще хуже – родила. Не навязывалась и не говорила, но один раз показала ему восьмимесячного пацана. Обнаглев, он спросил:

– На кого похож – на тебя или на отца ребенка?

– Дурак.

Лучше быть дураком, чем брать на себя такую ответственность – за то, что лишил плевы и обрюхатил, а особо за ребеночка. Подлянка, да? А что ему было делать? Заводить еще одну семью? Ну уж нет, он любил жену и дочь. Попереживал, конечно, но, сочинив на этот сюжет рассказ, где выдал свою историю за чужую и вывел авторского персонажа подлецом, морально утешился.

Когда это было? Еще на его географической родине. На этот раз с засланкой оттуда ему ничего подобного не грозило. Даже если его сперма обладала еще детородной силой, но его библиотечная подруга с ходу сообщила ему, что после всех абортов она бесплодна.

– К счастью. Свой долг природе я уже отдала, – имея в виду сына.

Даже если им движет теперь похоть, то не к женщине, а к музе, а та позабыла его адрес и заскакивает все реже и реже. То есть вдохновение, без которого он ни шагу. Он ищет вдохновения, а она напрашивается в героини? Не без того. Типа сублимации, но навыворот вселенскому учителю. Не муза взамен бабы, а баба взамен музы. Пусть шлюха, а кто нет, кроме моей мамы? Пусть агент, ну так у него на подозрении все, включая самого себя? Пусть не один в один с музой, какая ни есть, в смысле какая есть, он доберет за счет воображения. А если им и ограничиться, чем пускаться во все тяжкие? Воображаемый роман – чем хуже реального? Но его тянет неудержимо, как мотылька на огонек. Поиски острых ощущений или острого сюжета, рискового, а может и опасного – потенциально? Взамен виагры, которая ему не нужна?

Раньше он добирал за счет ума, а теперь за счет известности. Собственно, если бы не его известность – скорее, как публициста, чем как писателя – за ним бы не охотились и засланку не заслали, оставив его без амурного всплеска.

В отсутствие жены он имел неосторожность пригласить Натали к себе домой. Сама напрашивалась, вот он и снизошел до ее просьбы, ничегошеньки не заподозрив. Даже если, а охрана на что, которая мозолит ему глаза? Без никакого секса, дабы не осквернять семейный очаг своим непотребством, хотя Натали была не прочь. Пока она ходила попикать, он порылся в ее сумочке, обнаружив то, что искал.

– Осторожнее. Заряженный, – сказала Натали, застав его с револьвером в руках. –  Не боись. Для самозащиты.

В чем он теперь не был уверен. Напряг, однако.

Нет, она не пустила оружие в ход у него дома. Все произошло после ее ухода.

Он смотрел в окно, но ее долго не было. Лифт? Он часто у них ломался. А когда она, наконец, вышла из подъезда, гадал, обернется или нет. Обернулась. Он помахал ей рукой, она послала ему воздушный поцелуй.

Хэппи-энд?

Кто может знать при слове «расставанье»

Какая нам разлука предстоит…

Звонок в дверь. Что-то забыла? Он никогда не заглядывал в дверной глазок, стекло от старости помутнело, пошло трещинами, не различить ничего, а тем более никого. Это его и спасло. Целились ему прямо в глаз, глазок пробили насквозь, пока он путался в замках, которыми ему наставила охрана. Хотел было открыть дверь, когда на пол посыпались щепки и стекло, но вспомнил о контрольном выстреле.

Полиция никого не нашла, а его спонсоры занялись Натали, за которой давно следили. Еще не известно, кто был наводчиком – она или он? Хотя работали по максимуму, никаких следов, канула в Лету – телефон отключен, квартиру покинула еще вчера, сын в Куинс-колледже оказался фейком – студенту заплатили, объяснив, что это розыгрыш. Мальчик вне подозрений.

А он продолжал сомневаться. Даже если это она впустила киллера в их хорошо охраняемый (отчасти благодаря ему) дом, то могла и не знать, что киллер. Да и вся их последняя встреча – накипь, а в памяти осталось, как им было хорошо вдвоем. Как ни с кем.

Даже юношеская его любовь померкла, он больше не узнавал в жене ту девочку, какой полюбил ее. Она больше не соответствовала самой себе, как он ее помнил. Или это сбои памяти, амнезия, но реал оставлял равнодушным. Вот почему он теперь предпочитал заниматься сексом с женой в темноте, тогда как раньше при свете, чтобы видеть ряд волшебных изменений милого лица, а она, наоборот, стесняясь своих реакций, выключала свет, но потом привыкла, ей нравилось, что он любуется ею, и теперь удивлялась, что он изменил своей привычке. Пытался представить, что с Натали, но его всегда такое безотказное и необузданное воображение отказывало ему.

Скучал по Натали безумно, но любовь и есть форма безумия, разве нет?  До его сознания еще не дошло, но он уже инстинктивно чувствовал, догадывался, что больше не однолюб, что напоследок получил от Бога прощальный, смертельный дар – любовь.

Это могло случиться только со мной, думал он.