ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ-АМЕРИКАНСКИЙ |1993

ГЛОТОК СВОБОДЫ, или ЗАКАТ РУССКОЙ ДЕМОКРАТИИ 

Исторический докуроман в семейном интерьере на четыре голоса

Продолжение. Начало в предыдущих выпусках

*

В один присест сочинила Еврею письмо и отослала, о чем тут же пожалела – все-таки мы не в таких еще отношениях, а я там позволила себе разные вольности-сальности. Надеюсь, до него дойдет, что я все это, чтоб его потешить и поддразнить – как и с «Дон Жуаном». Все-таки он меня слегка волнует как мужчина – даже на расстоянии. В любом случае, больше, чем Волков, которого я поддразниваю Евреем. Волкова – Евреем, а Еврея – Волковым. Сама тоже подзавожусь. Честно, не понимаю. почему должна зря простаивать. Сегодня, когда плавала голышом в нашей торфяной лужице, Волков от меня глаз не отрывал – вот тебе и нулевой темперамент! Тавтология, конечно – отбивать от Лены ее мужиков. Но не с местными же дурнями, не с солдатней. Выбор не очень велик. А однолетки чего-то не привлекают. Хотя для физических упражнений сгодится любой.

*

Волков что-то больно посерьезнел. Ходит мрачнее тучи, со мной почти не общается, держится особняком. Я так думаю, решает вопрос, как быть с великовозрастной дочкой – трахнуть или нет. Меня не спрашивает – подразумевается, видимо, что я соглашусь на любое решение, которое примет его величество. До чего наивный народ мужики – даже не догадывается, что это я с ним играю, как кошка с мышкой. Да и много ль ему надо? Достаточно мне в наше торфяное озерцо голышом сигануть или пописать ночью в горшок, как он уже сам не свой. Заводной парень. Понять можно – мужчина в цвете лет, сперма застаивается, а под боком юная девица, то бишь я. Вот и мается, бедняжка. Хорошо хоть догадалась взять с собой противозачаточные пилюли на всякий случай.

Сегодня вечером говорю ему:

– Волков, давай махнемся книжками – ты мне своего китаеза, а я тебе Фрейда.

– Я уже вышел из возраста, когда Фрейдом увлекаются, – бодро так он отвечает, не догадываясь о подвохе. – Фрейд – писатель для юношества.

– Ты думаешь? – спрашиваю его невинно. – А здесь вот довольно занятно про табу на инцест. Почитай, а потом вместе обсудим.

Он как язык проглотил – так его ошарашило. Вот тебе и писатель для юношества! Это тебе, дружок, не Россию обустраивать! Ты сначала с дочкой разберись, а потом уж страной занимайся.

Еврей как-то отошел на задний план – не до него.

*

Вот как все произошло – записываю вкратце, чтоб никогда к этому больше не возвращаться.

Ходили за грибами, попали под дождь, который здесь зовут помочкой, заблудились, поругались, а когда возвратились, Волков пропарил меня в баньке Колдуна и исхлестал березовым веником, чтоб не заболела. Совсем как в детстве. Как Лена ушла, перестал меня мыть, а теперь, увидев голой, совсем взбесился, плавки на нем чуть не лопнули. Бабы в деревне говорят «Я его пожалела» в смысле «дала». Всегда думала, что это лингвистическое ханжество и лицемерие, а глядя на Волкова с его восставшей плотью и моральными муками, поняла вдруг – что-то в этом деревенском лексиконе все-таки есть. А ночью творилось черт знает что: за окном потоп и светопреставление, а у нас в избе – страсти-мордасти. Тем они сильнее, чем строже табу, особенно у мужиков с нулевым темпераментом. Все было, даже кровь, писать неохота. Сама виновата – разбудила в нем зверя. На следующий день ни свет, ни заря поддались в город, чтоб не испытывать больше судьбу.

Бедный Волков. Мне его безумно жаль.

*

Долго не писала в дневник – как-то не до того. Столько событий накатило за последние дни, столько узнаваний, опять придется нагонять время. Я – о несинхронности моих записей и их сюжетов. Хронологическая неадекватность слова.

Пока я медленно продвигалась в расследовании прошлого трех школьных товарищей – а застряла я на вопросе, было ли что меж Леной и Евреем в их детские годы или все началось в его последний наезд на историческую родину, гром грянул средь ясного неба и меня придавило обрушившейся внезапно на меня информацией. А ведь до этого я казалась сама себе многоопытной, а эту школьную троицу держала за сопливый наивняк с инфантильным сознанием и задержанным развитием.

Ну, прежде всего – если рассказывать последовательно, а не в порядке важности – Волков оказался совсем не тем, за кого себя выдавал. Точнее, мы его принимали за другого, чем он есть на самом деле. Просто его сверх-Я держало его Я в темнице, и в ту ночь, когда на Подмогилье обрушились природные стихии, я неосторожно открыла дверцу, зверь выскочил на свободу, и у нас в избе произошла кровавая схватка между двумя Волковыми – нашим, привычным, моральным, с нулевым темпераментом и диким, необузданным, незнакомым. А еще говорят, дедушка Фрейд устарел. Как бы не так! На Западе – может быть, но не у нас в России.

Мне кажется, что Волков даже обрадовался, когда я ему сказала, что до отъезда в Нью-Йорк поживу у Лены, чего никак не могу сказать о ней – скорее удивилась, но обошлось без лишних вопросов с ее стороны: не по тактичности, а по отсутствию у нее любопытства к чему-либо выходящему за пределы ее личных переживаний. Не возражала – и то хорошо. Вилли стал совсем старенький – почти не сходит с тумбочки, где телефон: ждет звонков, которых почти нет, так Лена одинока. Хотя к одиночеству она, похоже, успела привыкнуть и полюбить и не променяла бы ни на какого компаньона – ей достаточно кота. Вечерами, когда она возвращалась из универа, мы подолгу чаевничали и болтали. Обе – с удовольствием. Как две подружки. Или сестры (я – старшая). Не такая уж, кстати, большая между нами разница в летах. А жизненный опыт, я полагала, приблизительно одинаковый.

Вот в этом я как раз круто ошиблась.

Между делом, то есть между разговорами про общие вещи – главным образом о литературе – я у нее выпытывала подробности ее отношений с Евреем. Она говорила о нем с удовольствием, слегка посмеиваясь, и к великому моему удивлению, довольно быстро раскололась – как я и подозревала, у них был послешкольный роман. Мы еще слегка помусолили эту тему, хоть мне все это было и не очень приятно – получалось, что Лена предъявляет дополнительные права на Еврея, заверенные временем и памятью. Правда, она добавила, что замуж за него не собирается, а встречалась этим летом просто так – по инерции да еще из любопытства.

– А почему вы с ним расстались?

– Он уехал – вот мы и расстались.

Не хочет отвечать – ее дело.

– Ты его любила?

– Наверное, любила. Но тогда я представляла любовь совсем иначе, чем у нас с ним вышло.

– А какие у тебя сейчас представления о любви?

– Другие. Но теперь это все равно. Время любви прошло.

– А ты не жалеешь, что упустила?

– Что упустила? Иосифа?

– Его тоже. Но не только его. Счастье.

– Не думаю, что я создана для счастья, как птица для полета, – отшутилась Лена.

– На твоем месте я бы выбрала Иосифа, а не Волкова.

– Я и выбрала Иосифа.

– А как же с Волковым?

– Ну, когда Иосиф уехал…

– Но ведь ты могла уехать вместе с ним?

– Могла.

– Вы поссорились?

– Все из-за его ревности.

– Обоснованной?

– Не совсем. Его интересовали не измены, а моя любовная предыстория.

– А у тебя была предыстория? С Волковым?

– Нет, не с Волковым. С Волковым – постыстория.

Я даже присвистнула:

– Ни фига себе! А с кем пред?

– Хватит меня пытать. Тебе и шестнадцати еще нет…

– Молодежь нынче продвинутая. Из тебя нужно тянуть каждое слово?

– Есть вещи, о которых я не хочу ни говорить, ни думать.

Вот тут я возьми и выпали, ни о чем не подозревая:

– Жили б сейчас в Америке. Ведь я могла быть его дочь! – И добавила: Екатерина Шапиро…

Лена на меня странно так посмотрела, а потом спокойно говорит:

– Ты и есть его дочь.

– Неправда! – заорала я.

– Правда.

Земля разверзлась подо мной, и я провалилась в преисподнюю.

*

Итак, я прибыла в Нью-Йорк с заданием от Лены – объявить Еврею, что мы в некотором роде родственники. Ее письмо к нему, которое она разрешила мне прочесть – будто бы я удержалась, если б не разрешила! – начиналось следующим образом:

Ты живешь прошлым, но между той жизнью и нынешней прошло 16 лет, у которых есть свое имя: Катя. Думала так и останется нашей с Волковым тайной, тем более он заменил ей не только биологического отца, но и – после того как мы с ним расстались – мать. Но ты приехал и спутал все карты, подружившись с Катей. Вот я и хочу пояснить, во избежание кровосмесительного сюжета: то, что вы с ней можете ненароком принять за голос пола, на самом деле – голос крови. Никак не ожидала, что он окажется таким слепым и сильным с обеих сторон, но я судила по себе, а я человек по природе своей – антисемейный. Что и понятно, учитывая семеечку, в которой я росла…

И дальше шесть страниц убористым почерком, почему все так произошло, с признанием своей вины, но и с упреками в адрес Иосифа. С этим письмом я и прилетела в Америку, но все как-то было не с руки передать адресату, а теперь я и вовсе запуталась – как та жена, которая впервые изменила мужу, дико перепугалась и никак не может решить: сказать – не сказать? Что-то меня останавливает. Письмо я хорошо запрятала, чтоб предъявить в качестве доказательства, а то еще сочтет за треп скверной девчонки. А пока что нам и так с ним хорошо, и не уверена, что письмо укрепит наши отношения. А что если наоборот? Вот я и решила повременить, хотя рано или поздно он, конечно, все узнает, но к тому времени, надеюсь, наш с ним союз будет настолько крепким, что никакие сногсшибательные открытия ему уже будут не страшны.

Совесть моя перед ним чиста: коли от него скрывали правду столько лет, то ничего страшного, если он узнает ее месяцем-двумя позже. А тем более перед ними: мой заговор – детская игра по сравнению с их сговором. Надо ж такое придумать – скрывать от дочки отца, а от отца дочь! Ну, люди! Волкова не виню, но Лена со своим скрытничеством…

Как раз именно Волков способствовал нашему с Иосифом сближению, сбросив его на меня, когда отбыл на Кавказ скорее всего с провокаторской миссией. Но тогда я еще ничегошеньки не знала, иначе не стала бы с ним так кокетничать и бесстыдничать. Не могу сказать, что уже привыкла к мысли, что он мой отец. Иногда даже кажется, что Лена нарочно наплела, из ревности, чтоб отвадить нас друг от друга. Я попала в какой-то наоборотный мир, где все шиворот-навыворот. Еще вопрос, что более поразительно – что Иосиф мой отец или что Волков не отец? Выходит, вся эта брехня про табу на инцест никакого к нему отношения не имеет и нам незачем было тогда сбегать из деревни? Тем не менее, я продолжаю по привычке считать его отцом, а на Еврея посматриваю как на мужчину, пусть и одной со мной, как оказалось, крови.

Он повез нас на Лонг-Айленд, где на пляже для нудистов я, естественно, разделась донага, продемонстрировав школьным приятелям свои девичьи прелести. А чего стыдиться, когда здесь все голые, прямо-таки выставка – от микроскопического до гигантского, от сморщенной старческой висюльки до молодой тугой плоти в постоянной боевой готовности? И главное – кого? Волкову – не впервой, а Иосифу пора привыкать: как-никак, родная дочь. Оба старались на меня не глядеть. Им, видите ли, стыдно. Ну ладно, Волков – тот боится за своего загнанного в подполье двойника. А этот? Забрюхатил девушку, а сам в Америку – хорош! А теперь нос воротит от собственного творения. Лена говорит: не знал. Это не оправдание. Как у нас в деревне в таких случаях говорят: Ignorantia non est argumentum. Вроде бы она мне такую тайну раскрыла, а моя жизнь стала еще темнее, чем прежде. В самом деле, почему она ему не сказала, что беременна? И как Волков возник? А главное – когда: до или после?

Не знаю даже, что хуже – столько лет таить от меня правду и обманывать или так вот обухом по голове и оставить наедине с этим знанием, да еще поручить сообщить обо всем ни о чем не подозревающему Еврею?

Бедная я и несчастная сирота. Ни отца, ни матери.

Развлеклась маленько, засмотревшись на здешние экспонаты. Попадаются удивительные экземпляры, особенно среди негров: высоченные, мускулистые, широкоплечие, узкозадые, а мужское хозяйство – прямо-таки устрашающее в своей животной красе. Жаль от всего этого добра никакого прока, даром пропадает, платить дань природе и производить потомство эти богатыри наотрез отказались – пляж оказался не просто нудистский, а вдобавок еще и голубой.

– У слона больше, – сказала я, чтоб успокоить моих родителей, которые странно как-то попритихли.

– Детям до шестнадцати лет… – начал Еврeй.

– А при чем здeсь слон? – спросил Волков.

– А при том, что не завидуйте, мужики: вы и они – животные разной породы. Сказки Шахерезады помните? В одной женщина спит с негром, а в другой – с обезьяной, и для обеих ваш брат уже недостаточен.

– А сами объясняют расизм завистью белых к их производительной силе, – сказал Волков.

– Анекдот о двух неграх знаете? – спросил Еврeй. – Как они посреди озера нужду справляют с лодки. «Фу, какая вода холодная!» – это один говорит. А другой: «А дно какое песчаное…» И еще – как нeгр-сын спрашивает негра-папу: «Mожно я с твоим пенисом поиграю?» А тот ему: «Только далеко не убегай…»

Поглядела на двух свои отцов в почти обнаженном виде – плавки оба снять не решились. Физически Иосиф, конечно, уступает Волкову, а тот – хорошо сохранившаяся для сорока мужская особь: высок, спортивен, с наращенными мышцами, лицом больше походит на викинга, чем на русского.  Иосиф тоже выглядит неплохо, но вопиюще неспортивен, малоросл и волосат, как обeзьяна – по контрасту с безволосым Волковым. Еще одно отличие: Волков – превосходный пловец, а Еврей плавает из рук вон плохо. Зато бегает недурно. Прямо на пляже устроили пробежку, и коротконогий Иосиф обогнал длинноногого Волкова. Как ни странно, я болела за Иосифа – не потому что он мне фазер, а просто как за слабого, уверенная, что потерпит поражение. А он победил, и я за него радовалась и хлопала в ладоши. А потом предложила со мной пробежаться. Он был немного смущен, учитывая мой голый вид, но согласился. Я как рвану с места, вышло, что у нас не соревнование, а это он меня преследует, как Волков в деревне. Странная вещь, я и тут за него болела. Очень хотелось, чтоб нагнал и сцапал, сжал, взял бы силой, да я бы и так ему отдалась, но он поравнялся со мной и побежал дальше. Так и бежим рядом, нога в ногу. Потом остановились, тяжело дышим, он на меня впервые прямо глядит, не отрываясь, а про Волкова совсем забыли. А может Лена соврала, чтоб меня от него отвадить? Какой же он мне отец, если я его хочу, как мужчину? А Волков сидит там один, всеми брошенный и отринутый – не отец, не любовник, никто. Бедняга.

Идем обратно, и Еврeй говорит, что еще б немного, я б его перегнала – он специалист по коротким дистанциям, а на большие не тянет, дыхания не хватает, спринтер, а не стайер. Просто может на короткое время собрать всю свою волю – весь секрет. И в качестве оправдания за неожиданный этот спортивный успех, напомнил нам о греческом юноше, который день и ночь бежал с поля битвы, чтоб сообщить о победе над персами, а сообщив, упал замертво.

– Но ты-то жив! – упрекнул его Волков.

Мне про Еврeя все интересно – он меня интересует, как новоявленный отец, но волнует, как мужчина. Представляю, что с ним будет, когда сообщу, что он мой папа.

А что это изменит в наших отношениях?

Нет, с сообщением немного повременим. Если Волков сам себя нокаутировал, борясь с соблазном, хоть он и не настоящий отец, то можно представить, что станется с Евреем, когда узнает. Тут уж ему будет не до флирта с записной красавицей, то есть со мной.

*

Сенсационное сообщение Лены еще больше увеличило число загадок, которые мне предстоит разрешить. Я теперь, как царь Эдип, только на моем пути не один, а целая армия сфинксов. Тысяча вопросов и ни одного вразумительного ответа! Намека на ответ – и того нет! Прежде всего: зачем Лена все это сообщила – и почему именно сейчас? Из ревности, узнав о моей дружбе с Еврeeм? Чтобы предупредить инцест? Тогда почему сама не обрадовала бездетного Еврея, который, бедный, до сих пор пребывает в неведении, а избрала меня вестником? А мой бывший отец? Наеб*а на стороне живот, а ему расхлебывать? Я ей так и сказала:

– А как же Волков?

– Пусть тебя это не волнует.

То есть как это не волнует? Я с ним прожила почти 16 лет – именно как с отцом. Я сама его выбрала, когда они разошлись – от противного, потому что с Леной неинтересно: слишком сосредоточена на своих переживаниях, влюблена в свои страдания – даже мнимые. И, конечно, чтоб ей досадить – как я теперь понимаю с подсказки дедушки Фрейда, раздражала даже не она сама, но предупредительная, озабоченная такая к ней любовь Волкова, будто она больная. Так она себя поставила у нас в семье! Да, я хотела заменить ее в жизни Волкова, только совсем не в том смысле! А может и в том тоже – не знаю. Волков так устроен, что ему надо о ком-то заботиться, ухаживать, угадывать чужие желания – так пусть теперь со мной носится, как с Леной! Мне было тогда всего ничего, но я все отлично помню. Я видела, как он страдал, когда ушла Лена, и понимала, конечно, что в наших с ним отношениях чего-то существенно не достает, и однажды серьезно ему сказала: «Ты можешь делать со мной все, что ты делал с мамой» – не тогда ли Волков впервые подумал о самой такой возможности, которую решил реализовать две недели назад в деревне?  Если говорить начистоту, Волкова во всей этой истории больше всех жаль: крупно его накололи школьные товарищи, пусть сами ничего не выиграв. Вдвойне обманутый муж и отец: женился на чужих грехах, а теперь от него уводят дочь, к которой он успел прикипеть как к дочери и женщине. А ну их к лешему – причем здесь я?

Что если главная жертва во всей этой дурацкой истории – я? А не попросить ли мне политическое убежище в Америке, мотивировав монархическими взглядами?

Я так поняла, что Волкова Лена берет на себя и сама с ним разберется, да мы и так после той деревенской истории немного отдалились, а мне поручается Его Величество Еврей, для чего я и послана в Америку, где должна подготовить его к сногсшибательной новости. А это ничуть не легче, чем подготовить человека к известию о смерти близкого. Может, так и сообщить ему с кондачка:

– Потрясная, Еврей, история: я – твоя дочь!

Так он ведь возьмет и не поверит! Решит, что разыгрываю. Если у него за все эти 16 лет даже не мелькнуло, что он оставил в Москве телку с начинкой! Но и Лена хороша, друг друга стоят: отпустить любовника за бугор и ни словом не обмолвиться, что ждет ребенка! Сатанинская гордость.

Чего-то я все-таки не секу в этой истории. Что, к примеру, мешало Волкову, коли не родной и никакого инцеста?

– А Волков знает? – спросила я Лену.

– А как ты думаешь! – возмутилась она.

До сих пор стыдно за дурацкий вопрос. Ведь они специально выдумали, что я недоношенная, семимесячная, чтоб никто не подозревал. А знает ли Волков, что мне предстоит открыть Еврeю глаза на истину?

Кто больше виноват во всей этой истории – Иосиф, который драпанул в Америку, оставив Лену на сносях, или сама Лена, скрывшая от него правду?

Ладно, это их проблемы. А моя – как сблизиться с родным тятей? Словесно – простым сообщением: «Послушай, дружок, я – твоя дочь». Это, конечно, его шарахнет по кумполу, но лично мне ничего не даст – скорее отбросит его к Лене, о чем та и мечтает тайно от самой себя. И он бы мечтал, если б не встретил меня. А теперь его либидо амбивалентно и тянет в разные стороны. Другими словами, ей достается то, что предназначено мне: встает на меня, а трахает Лену.

Я уже была стимулятором любовного вдохновения Волкова, который возбуждался, меня купая, а потом шел к Лене. Опять двадцать пять, но на этот раз – с Иосифом. Неужели даже этот элементарный механизм до нее не доходит, и сейчас, как и тогда, она действует бессознательно? И бесполезно ей объяснять:

-Ты все придумываешь, – скажет. – Начиталась этого шарлатана…

Ненавидит Фрейда с какой-то личной страстью, словно это ее соседка или соперница.

Нет, в шестнадцать лет обрести отца невозможно – нонсенс. Я обречена на безотцовщину, круглая теперь сирота – Волкова потеряла, к Еврею не подступиться, а из Лены какая мать при ее зацикленности на себе? Выполнила свой долг перед природой – и была такова. Даже грудью меня не докормила – молоко кончилось на третьей неделе. И фиктивный отец – Волков, который, как выяснилось, уже много лет как одержим идеей меня покнуть. Не поспать ли мне теперь с настоящим папашей? Мы – девочки без предрассудков. Как говорил мой друг Гораций, от нас не убудет.

Бред?

Why not?

Разве есть еще какой-нибудь способ, чтобы в моем возрасте – и не формально, а эмоционально – сблизиться с законным отцом, а заодно предотвратить его сближение с Леной?

Моим отцом, то есть родным мне человеком Еврей может стать только в постели – это и будет наш взаимный завет, но только он не должен про это знать, иначе сдрейфит.

Вот ведь, думала, меня к нему влечет, как к инопланетянину, как к еврею, как к американцу, пусть и липовому, да еще с таким акцентом, а это был голос не плоти, а крови, Лена права, что случается с ней крайне редко. Такова природа моей внезапной, с первого взгляда, привязанности к этому человеку, только на инстинктивном уровне: сразу почувствовала, что близкий человек, хоть и не предполагала, что настолько. Пора признаться: он меня привлекал именно как мужчина, но отец – это и есть первый мужчина в жизни женщины, которого я была лишена. Вот почему меня к нему так влечет – хочу добрать упущенное. Ведь если б мы с детства жили вместе, первый голый мужчина был бы он, первый мною увиденный член был бы его, первый подсмотренный мною акт – его с Леной, первое мужское прикосновение к потайным участкам моего тела – тоже его и так далее. Естественная, древняя тяга отца и дочери, которая смягчается и снимается ежедневным общением, на бытовом и интимном уровне. А так как ничего этого у нас не было, я вынуждена взять реванш. К тому ж, апробирован Леной, ее первый выбор – насколько можно говорить о выборе применительно к этой безвольной женщине. Со сверстниками скучновато – спорт, а не страсть, с мнимым отцом неинтересно, зато с настоящим – why not?

Представим себе аналогичную ситуацию в шекспировской трактовке: у Гертруды началось именно с Клавдием, но она, уже брюхатая Гамлетом-младшим, вынуждена пойти за Гамлета-старшего, который по закону майората наследует корону. История совсем как у нас с Волковым, Леной и Евреем. Но только я не собираюсь убивать своего отца, кто бы им ни был. Гамлет убивает своего настоящего отца, потому что не видит иной возможности скрепить их кровный союз, будучи мужчиной, а не женщиной. В то время как у меня такая возможность имеется. Единственный способ в столь позднем возрасте заполучить назад законного отца, которого была лишена из-за сатанинской гордости Лены и непроходимой тупости Еврея.

Если Лена говорит, что Еврея надо подготовить, сделаю наоборот: сообщу сразу же или не сообщу вовсе. Все наперекор ей – тогда только и получается верно. Даже если неверно, все равно наперекор! Но если сообщить сразу, тогда будет табу, и он ни в какую со мной не ляжет. Если даже Волков так долго думал перед тем, как решился, хоть мы с ним даже не родственники! Потому может и не решался? А если была б ему настоящая дочь? Лучше всего сообщить не до и не после, а во время – вот будет эффект! Так и сказать в самый разгар: «Папочка, родной, любимый…» Интересно, что станет делать? Вытащит или догребет? Или эта шоковая информация стимулирует оргазм, и он тут же кончит? Неплохая задумка, но могу позабыть – во время совокупа все остальное из головы вылетает. А, чепуха – со мной этого не произойдет!

А что если я слегка того? Ку-ку?

Ку-ка-ре-кууу?

*

Проявила инициативу и познакомилась с моей бабулей, которую Еврей прячет от знакомых и, по-моему, стыдится: глухая, отсталая, по-английски ни гу-гу. Вдобавок откровенная такая еврейка, а он от своих открещивается.

– Стыдно стыдиться своих предков, – сказала ему напрямик.

– Потому я и стыжусь своего стыда, – признался он.

Наша московская бабуля интеллектом, пожалуй, будет повыше, зато зла, как черт, а эта добренькая и хорошо готовит: ежики – это такие мясные клецки с рисом, фаршированный карп – пальчики оближешь, и нищий-студент. Маленькая, толстенькая, суетливая, ласковая, услужливая – что еще сказать? Лет, наверное, под семьдесят, интересы на физиологическом уровне – покушать, подышать свежим воздухом, поспать. Книги тоже читает, но их содержание тут же вылетает у нее из головы, о чем сама рассказывает не стесняясь. Еврей на нее нисколько – наверное, в отца, который рано, еще в России, их бросил. Быстро с ней столковались. Она, оказывается, в курсе любовных перипетий Еврея с Леной и даже переживала их разрыв, как теперь – его бобыльство. Считает, что он так на всю жизнь и остался верен Лене.

– А как вам Лена? – поинтересовалась я.

– Красивая, – сказала бабуля, но добавила: – Вот только вся какая-то дерганная…

К великому моему удивлению, опровергла совместный рассказ моих папаш, что Иосифа назвали в честь Сталина. Оказалось – в честь дедушки: она – Муся Иосифовна. Но родился он, действительно, 5 марта 1953 года.

Я ей так понравилась, что она пригласила погостить у нее. Могла б, конечно, и у Иосифа пожить – как никак батя, но, во-первых, он про то ни сном ни духом, а во-вторых, мне для разбега нужна дистанция. Не такая уж большая: полчаса пешим ходом – он живет в Кью-Гарденс, а она в Форест-Хиллс, на 108-ой улице, где редкие американцы кажутся белыми воронами и стесняются говорить по-английски, настолько улица русифицирована, хотя скорей жидовизирована, будто на машине времени тебя перенесли в еврейское местечко куда-нибудь на Украину или в Польшу начала столетия. Даже надписи и объявления – и те русские. Представить такого не могла, чтоб в Нью-Йорке висела огромная вывеска – АПТЕКА! Любопытно, занятно, экзотично, но не настолько, чтобы хотеть здесь жить. Тогда почему не в Чайнатауне, где тоже не хочу? Иммигранты здесь в основном с российского подбрюшья, которое теперь уж и не Россия, а Украина, Беларусь, Грузия, Узбекистан и тэ дэ и тэ пэ. А которые из Москвы и Петербурга воспринимают свой переезд из современной России в дореволюционное местечко как социальную деградацию и скучают по оставленным местам.

В любом случае, лучше, чем у волковского коллеги в Бронксе, как планировалось раннее – совок совком: раньше был нашим человеком в Нью-Йорке под прикрытием работы в ООН, а сейчас хозяин Русского дома – смесь книжного магазина, культурного центра и явочной квартиры.

У Муси Иосифовны славная такая квартирка, по нашим понятиям – двухкомнатная, как пенсионерке ее почти полностью оплачивает государство, называется это «программа восемь». Бесплатная медицина, бесплатные лекарства, приходящая домработница, тоже за счет государства, и даже особые деньги, которые выдают нуждающимся в добавление к пенсии – фудстeмпы. На них, правда, можно покупать только еду, но эмигранты ухитряются ходить на них даже в кино, покупать водку и давать на чай в ресторане. Один, говорят, даже с бляд*ю расплатился фудстемпами.

Хорошо устроились, как я посмотрю, наши новые американцы.

*

Бабуля у меня – душка. Но хорошо все-таки, что не проговорилась. Оказывается, ее планы некоторым образом совпадают с моими с той только разницей, что мои – сексуальные, а у Муси Иосифовны – матримониальные. Я так далеко не заглядываю. В любом случае, Муся Иосифовна готова служить – и уже служит – сводней, хотя, наверное, обиделась бы, скажи я ей это слово.

Сейчас все объясню.

Судя по всему, Мусе Иосифовне я приглянулась. В качестве потенциальной невестки. Конечно, она ни во что не вмешивается, но боится, как огня, женитьбы Иосифа на чистопородной американке, с которой не найдет общего языка ни в переносном, ни в буквальном смысле, а возобновление отношений Иосифа с дерганной и непредсказуемой Леной представляется ей и вовсе катастрофой. Опять-таки, ничего подобного она прямо не высказывает, но все и так ясно из ее недомолвок. Она устала ждать, стара, больна, боится, что ее единственный Иосиф никогда уже больше не женится. А тут появляюсь я, русская, можно общаться, красивая (а я, безусловно, красивая), в отличие от Лены – не дерганная и тэ дэ и тэ пэ. Множество причин – материнско-альтруистические и материнско-эгоистические, в том числе и физические: бабуля, находясь на физиологическом уровне, инстинктивно чувствует наше с ней родство. Любовь, так сказать, с первого взгляда. Как у нас с Иосифом.

Короче, она меня любит как внучку, а думает, как о потенциальной невестке. Может, даже мечтает, что я ей рожу внучку, не зная, что внучка у нее уже есть.

Дела, скажу вам!

Даже если я кое-что присочинила, раскладка именно такова, тем более к вопросу о внуках она возвращается постоянно, причитая, что вот умрет, так их и не дождавшись.

Если я рожу от Иосифа, то это будет ей внучка по Иосифу и правнучка по мне. А мне? Дочка и сестра. А Иосифу? Дочка и внучка. Почему все уперлось в женский род? Ведь могу родить и мальчика! Где-то я слышала или читала, что от таких кровосмесительных связей рождаются уродцы. Или все это выдумки, чтобы табу было страшнее? И чего я об этом думаю? Я вовсе не собираюсь никого ни от кого рожать! Даром, что ли, всюду вожу с собой противозачаточные таблетки?

Моя программа-минимум: переспать с Иосифом.

*

Заметила, что с некоторых пор перестала называть его Евреем. Наверное, оттого, что я сама теперь в некотором роде еврей. Пусть частично, но этого достаточно, чтоб не смотреть на них со стороны и называть их представителя именем этноса, а не его личным. Не могу сказать, что это узнавание – что я частично еврейского происхождения – совершило переворот в моем сознании. Вот если б я была антисемитом и вдруг обнаружила, что еврей, тогда иное дело. А так, какого бы я ни была происхождения, я была и остаюсь самой собой: Катей Волковой.

*

Стоп!

Что же получается?

Выходит, я уже не Катя Волкова, а Катя Шапиро?

Дудки! Катей Шапиро не стану ни при каких условиях. Не нужна мне его фамилия – ни как отцовская, ни как мужнина. Как-никак дворянского происхождения, хоть и размытого в поколениях, потому отчасти и в монархистки подалась, что столбовая дворянка, а оказалась обыкновенной жидовкой. Ну, не обидно ли?

Ну, нет, как родилась Катей Волковой, так ею и помру.

Спасибо тебе, Волков, за фамилию!

*

А он совсем от нас отдалился. Пока Иосиф водит меня по Нью-Йорку и показывает достопримечательности, Волков тем временем обделывает свои темные делишки. Темные – не обязательно в том смысле, что сомнительного свойства, но в любом случае – тайные. Он здесь на службе, но и я у дел, и неизвестно, чьи – важнее. С большим сомнением отношусь к их политической борьбе, что реформисты, что консерваторы – один черт! Россию спасет только реставрация монархии, но пока что, к сожалению, сторонников этой спасительной идеи недостаточно. Взять, к примеру, наш класс: всего 3 члена в монархической секции, в то время как демократов 7, кратов, то есть державников 11, националистов 5, коммунистов 6, остальные – болото, колеблются.

Сказала Волкову, что остановлюсь в Нью-Йорке не у его коллеги в Бронксе, а у Муси Иосифовны. Удивился, но промолчал. После деревни в наших отношениях трещинка, которую необходимо заделать.  Не хочу терять Волкова, но сейчас не до него. Займемся Иосифом.

В его жизни начинается полоса сюрпризов.

Первый – в аэропорту: что я остаюсь в Нью-Йорке и буду жить у Муси Иосифовны.

Последний – в его объятиях: что я его дочь.

Продолжение следует