Владимир СОЛОВЬЕВ-АМЕРИКАНСКИЙ | TOMBS! ДОГОВОР С БОГОМ. Часть Вторая

Нью-Йорк

ТРИАЛОГ БЕЗ ИМЕН

Окончание. Начало

Что его несколько удивило на этот раз по сравнению с прежними не частыми, но рутинными встречами в Джорджтауне, который кончал его сын, так это перемена интонации. На этот раз с ним не спорили и не провоцировали на спор, не обзывали Солопутиным и вели себя более уважительно, что ли, чему он не сразу понял причину. Правда, один из собеседников вякнул было про Азиатско-Тихоокеанский регион, который не менее важен, чем европейский театр военных действий, но он перебил:

– Зачем Китаю Тайвань с войной, когда есть Сибирь без войны? Крым ваш, Сибирь наш – китайский принцип. Яблочко созрело само падает им в руки – и все с большей скоростью падения с началом украинской войны. А ваш принцип: не дать Украине ни победить, ни проиграть.

– Это не совсем так. Теперь. Украина крепнет, а Россия, наоборот, ослабевает – экономически. Вот на сорок процентов лишилась нефти из-за систематических украинских нападений на НПЗ. Россию называли гигантской нефтеколонкой, а теперь экспорт сменяется импортом. Дефицит бензина – очереди, 20 литров одни руки. Им скоро не на что будет вести войну.

– Скоро? Это было бы вчера, если бы разрешили бить американским оружием вглубь России и дали томагавки. Лучшая защита – нападение.

– Россия непредсказуема. Эскалация, красные линии и все такое – их вождь грозит ядерным ответом: погибнут все, но мы попадем в рай, а вы…

– Блеф! – снова перебил он.

– Три с половиной года назад Украина считала блефом российские угрозы, пока Кремль не начал полномасштабную войну.

– Которую украинцы отразили, превратив замышленный блицкриг в затяжной военный конфликт – ни конца, ни края.

– Не без нашей помощи.

– Недостаточной. Вы боитесь эскалации, а Россия пользуется вашим страхом, и сама эскалирует конфликт. Страх – не лучшее оружие с государством-террористом.

– Вы ставите на русском народе крест? – вмешалась переводчица, которая была всякий случай, если ему не хватит английского, когда он от прямой речи перейдет к метафорической, что он тут же и сделал. Вот и пригодилась:

– Иль, судеб повинуясь закону,

Всё, что мог, ты уже совершил,

Создал песню, подобную стону,

И духовно навеки почил?..

Сама волжанка, как он потом выяснил, она знала этот стих, любила этого поэта, с ходу перевела, но споткнулась на последнем слове, подняв на него свои красивые карие глаза.

«Почил» перевела «passed away», но тут же возразила ему:

– Там вопросительный знак.

– Спор русских между собой, – усмехнулся один из собеседников, который из Белого дома и на которого он обычно надеялся, что передаст кому надо хотя бы часть его аргументов. Он даже печатал открытые письма президенту, но даже если они конспективно доходили до него, было мало. Главной причиной он считал, что американы не хотели поражения России, потому что высоко ценили эту тварь дрожащую, ее вождя – ни один их шпион не приносил им столько пользы в борьбе с Россией, разваливая ее изнутри. Особенно теперь, когда ввязался в обреченную войну с НАТО, в которой украинцам отводилась подсобная роль.

Переводчица была миловидной кареглазкой за тридцать, выглядела молодо и кого-то ему напоминала. Ее русскость, как ни странно, подчеркивалась ее татарскими чертами – родом из Казани, русская с татарской примесью. Не то чтобы запал на нее, но кого-то она ему напоминала. Потом удивлялся, что не сразу врубился, в упор не видел: «Коса, читатель!» Пусть цвет другой, но такая же была у его жены в юности и доставала до ее прелестной попки. Немодная коса не просто шла переводчице, но молодила. Из-за косы и мадленки воспоминаний он и запал на нее, и в тот же день они перекусили рядом с Джорджтауном в The Tombs!, который в самом деле напоминал склеп – ни одного окна, хотя кормили живых мертвецов супер – фирменные стейки и пицца всевозможных сортов. Пригласил и расплачивался он, хотя она предлагала споловинить. Даже в своей ностальгии по России какая ни есть напоминала жену. Взамен стареющего оригинала моложавая копия? Все-таки нет, коли он воспринимал жену все той же девочкой несмотря на. А переводчица оказалась книгочейской, что и вовсе теперь раритет. Включая изящную словесность на обоих языках и даже парочку его книжек – по службе? из любопытства? Расстались они друзьями, она дала ему свой телефон, который вряд ли ему пригодится, хотя в самой их встрече была какая-то незавершенность, будто ее и не было.

Даром, что ли, такое знаковое имя у ресторации.

Невстреча с Склепе.

– Война только начинается, – сказал вдруг белодомовец, хоть и не первого и даже не второго эшелона, а потому испорченный телефон.

– Куда больше!

– Ах да, вы же считаете, что Третья мировая уже идет.

– Гибридная стадия. Холодная преамбула к горячей.

– Я о том и говорю.

– О чем именно?

– Не о чем, а ком. О нашем президенте. О его непредсказуемости.

– Ну да! Предсказуемая непредсказуемость. Мне ли не знать, как его биографу!

Он любит сюрпризы. Но здесь нужен разворот на 180 градусов.

– Почему нет? Мы готовимся к большой войне.

– Готовитесь или готовы?

– Зависит.

– Отчего?

Не отчего, а от кого, – снова разговор перешел в личный план. – Вот переименовал министерство обороны в военное министерство. Вы же его апологет уже лет десять. Болели за него в этот раз?

– Перестал болеть, когда ему прострелили ухо.

– ???

Все воззрились на него на него.

– Перестал сомневаться в его победе.

– С учетом нового фактора для электората? – спросила женщина из Госдепа. – Сострадание?

– Да нет же! Не сам выстрел, а то, что выжил. Знак. Бог на его стороне.

– Вы верите в Бога?

– Не в церковного. Не воцерковлен и не обрезан. Хотя если бы выбирал, то гугенотскую церковь – здешних потомков выживаго Варфоломеевской ночи. Президент – тоже выживаго. Теперь на нем печать Высшего Существа. А сам я верю в личного Бога. Как у Спинозы и Бубера.

Здесь опять понадобилась переводчица, хотя и не по прямому назначению. Она быстро нагуглила все, что могла, и дала его собеседникам имфу о гугенотах, Варфоломеевской ночи, Спинозе и Бубере.

Вот тут он и сказал о своим договоре со своим Богом, пусть и звучало, наверное, высокопарно:

– Не так чтобы завет с Богом в радуге, но что-то вроде договорняка. Как любит выражаться наш президент, сделка. Пока я пишу, Он не отключает жизненное питание.

– Если президент вас послушается, вам не о чем будет писать.

– Чему я только рад. Исчерпанность жанра. Не подражай самому себе. Кризис жанра, но не творческий кризис. У меня есть о чем и без политики. Несмотря на годы, я еще не полностью самовыразился.

– Например?

– Ну, хотя бы о нашей встрече.

– Наш разговор носит конфиденциальный характер, – напомнил ему госдеповец.

– Не стенограмма, а проза. Имею в виду художку. Иносказательно. Никто никого не узнает. Вас включая. И даже меня. Типа метафоры.

– То же самое вы говорили про свой кошачий трактат. А прототип не только узнал себя, но занялся вами всерьез. Если бы не охрана…

– Премного благодарен. Но у меня есть кое-что в закромах, окромя скоропортящейся политики.

– Вы о вечности? – улыбнулась переводчица.

– Ну, хотя бы о долговечности.

– Секс, например?

– Почему обязательно секс?

– Такая у вас, простите, соитологическая слава, – проявила неожиданную осведомленность переводчица. – Ваше словцо – вы его ввели в русский обиход.

Это ее инсайдерское, что ли, о нем знание и послужило причиной их недолгой встречи в Склепе, после которой он укатил в виргинский кемпинг. А кемпинг молодит лет на двадцать. А секс? Человеку не столько, как он выглядит, а на сколько себя чувствует. Когда пишу, трахаюсь, брожу по тропам, чувствую себя другим человеком. хожу…, скидываю лет двадцать.

*

Потому и отказался от Zoom, Teams, Stream и прочих виртуальных связей, что у него застопорился рассказ, и он надеялся поднабраться вдохновения на природе, где к нему иногда наведывался его крылатый конек-горбунок, а теперь вот пишет другой рассказ – этот. Или он сам пишется, а он записывает? Не писатель, а писец.

Пушкинская формула сублимации: прошла любовь, явилась муза.

Конец моим политиканам. Все мои предсказания, пожелания и характеристики – от Украины и России до Трампа и Зеленского – сбываются, материализуются. Я пережил свои желанья… Вот получил лестный отзыв, что характеристика моим киевским издателем, пусть и гипербола, что я гений дефиниций и предсказаний, подтвердилась. Но жаль: конец жанра. А я писал политиканы, как стихи, которые писать не умею. Мне потому и нечего больше советовать власть предержащему в этом подлунном мире, что все вроде устаканилось, оставив меня безжеланным. Как и в остальном?

В телефоне обнаруживает сообщение из Флориды:

– Номочки больше нет.

Одноклассник, друг, эпистолярный собеседник.

Как утешить вдову, когда сам безутешен?

Сходит в могилу все поколение.

Один на ветке обнаженной

Трепещет запоздалый лист!..

Это солнышко обо мне сочинил гениальный свой стих.

Днем снится Номочка и зовет на какой-то закрытый кинопросмотр на Усиевича, а я упираюсь и остаюсь один на людной московской улице.

Что может быть кромешнее одиночества среди людей? Их слишком много, мне их неосилить.

Один-одинёшенек, как перст. Ну, с женой. Поколение ушло, оставив нас с ней одних.

Еще преследует сон, как запутываюсь в московском метро, а спросить некого – никто не говорит ни по-русски, ни по-английски. Центр повсюду, а поверхность нигде. А куда мне нужно? Аэропорт? Не сам по себе, а станция метро, где я жил. И никак не выбраться из подземки наружу. Склеп и есть. Зачем я пошел с переводчицей в ресторан с этим названием? Мелькает во сне эта последняя моя-не моя женщина. А как же моя неизлечимая болезнь – любовь? Просыпаюсь от мощной эрекции и снова иду в этот незнакомый виргинский лес, нацепив на голову лобовой фонарик.

Что за незнакомые осенние красные ягоды? Волчьи? Кизил? И спросить некого – нет рядом жены, которая обозначила весь мир окрест, а я сопротивлялся. Поднимаю голову, чтобы взглянуть на звезды, а там, заслоняя их, пролетают дроны один за другим. Хорошо хоть без взрывчатки. Зачем мне названия звезд, когда их бессчетно и надо мной безымянный звездный купол? Зачем названия дерев, цветов или бабочек, когда они прекрасны без имен. Чему научила, это грибам, и он даже превзошел ее в третьей охоте.

Появились светляки, как души мертвых, хотя обычные крылатые червячки с фонариком на хвосте. Одновременно включился неумолчный хор цикад – это самцы зазывали самочек, и те, услышав за десять километров, прилетали на этот мужской зов. Однажды у них на палатке весь день сидела цикада и только ночью улетела – самец? самка? А чье безжизненное тельце со сложенными зелеными крылышками он нашел под фонарем и, завернув в кленовый лист, принес ей показать? Аккуратно положил мертвяка на стол, но тот неожиданно пополз и взлетел, махнув ему на прощание крылом. Увы, его рассказ об жившем трупике цикады не произвел на нее никакого впечатления. А за крошечного только рожденного черепашонка, которого он заметил на дороге и снес в лес, она его пилила весь день, что коли нашел, то взял на себя за него ответственность за его судьбу и должен был отнести к воде. А если он сухоземный, слабо возражал он, но чувство вины его ело поедом, и отец маразмиад утешал как мог:

– Может все-таки выживет? Должон! Не может же он вас компрометировать. Он может быть и лесной, ему озеро и не надобно.

И следом:

– Я думаю, что вы его спасли. Он будет об этом рассказывать своим детям и внукам. Звучать это будет примерно так: жил-был один человек. Он был писатель – но мы его простим за это. Зато он благородно спас вашего отца и деда. Пусть живёт до 120! Как мы.

*

В ближайшей китайской забегаловке каждый раз с интересом разламывал fortune cookie. Как по-русски? Печеньки удачи?

Your future will look adventurous.

Какое будущее? В его-то годы? Ха-ха.

Your adventure could lead to happiness.

К счастью или к смерти? Или в его возрасте это совпадает. Смерть обессмысливает жизнь или, наоборот, придает ей смысл? Несчастные бессмертники у Свифта, мечтающие о смерти. А что есть счастье? На свете счастья нет, а есть… Что еще имел ввиду Солнышко окромя покоя и воли, которыми тоже был обделен. Нет, в самом деле, что еще надо для счастья?

Не эта ли девица, которую повстречалась ему на лесной тропе? Если бы посексапильнее или хотя бы чуток милее. Просто пугают или на самом деле хотят замочить? Тогда зачем охрана? На всякий случай или они что-то знают? Или только подозревают? Но охрана не может уследить за каждым его шагом. А те могут? Соревнование его следопытов. Охрана ему в утешение или, наоборот, в тревогу?

И в качестве альтеранаты, отвечая на его немой вопрос относительно этой сомнительной девицы:

Don’t forget to be present in the moment.

Ну уж если даже китаёзы предлагают ее? Соблазн есть, особенно ввиду отсутствия жены, сугубо по физиологической потребе. Но как-то совсем уж не соблазнительна. Даже в нынешние годы, когда стал не очень привередлив. Или, наоборот, в юны годы, когда член решает заместо тебя и встает на любую?

По любому, в прошлый раз была пригляднее, потому и провел с ней три часа на Длинном Острове в качестве гида, не более того, пара касаний, один поцелуйчик, записанным телефоном не воспользовался, поняв что к чему. Или в столице дефицит на сексапилок? Да и без камуфляжа и загадочности. С учетом его падкости на ариек, та хоть была словенкой. Или притворялась ею? А в этот раз напрямик: русская. Как-то даже обидно. Разве что проверить свою боеспособность? На всякий случай про запас есть сиалис – он же тадалафил, – который он ни разу не употреблял.

Пока что.

Потому как с отсутствующей женой всё ОК – не жалуется. Наоборот: тебя слишком много. Хотя без прежней регулярности. Возбуждает не сама по себе, а память о ней. Одна ревнивица так и сказала: ты еб*шь свою память. Даже если, не худший вариант. Память возвращает в прошлое. Типа онанизма? Не вижу разницы между онанизмом и верностью себе, не он сказал.

Возвращение молодости. Секс тот же. Сладость та же. Она та же. Или другая? Узнал бы я ее, встретив тогда ее теперешнюю? А она меня? Не узнал ее на недавней фотке: кто это? Зато в сексе узнаю ее прежнюю – никакой разницы. Прежде, сейчас – одно и тоже. Секс из рутинного акта превратился в объяснение в любви любимой девочке. Или он всегда им был, когда с любимой? Она меня любит ради любви, а я ее ради нее. Или ради себя? Как Пигмалион Галатею? Как она не пытается вырваться из созданного им предварительно образа: Я – другая! Галатея другая – лучше созданной Пигмалионом.

Пусть секс не совсем тот же – раньше быстро кончал и начинал снова, а теперь долгий марафон, чтобы не сказать монотон, но в конце концов, если удается, тот же восторг, упоение, малая смерть. Малая смерть как репетиция большой, настоящей? Проблема не с эрекцией, а с оргазмом. Но достигнув его, ору благим матом, весь дом на ушах, соседи принимают за ее крики и поглядывают на нее косо, зато на меня с уважением. Одна только нижняя соседка, сказала мне в лифте: «Я узнаю вас по голосу». Осенний крик ястреба, говорит жена, хотя оба не очень любят этот длинный стиш их питерского дружка. Какой контраст с их прежними молчаливыми соитиями, когда он, кончая, успевал ей сказать: Кричи! Оба кричали, но сдерживая крик – молча. Потому что у стен уши. В смысле стены тонкие. Сначала ее подозрительная мамаша (не углядела), потом их любопытствующий сын, однажды застукал из-за этим делом: «Ухожу, ухожу» – и на прощание «Хочу сестренку». – «А если братишка?» – спросил, не отрываясь. «Нет и нет!»

В итоге ни брата, ни сестренки. Единственное отличие человека от животного, что он обманывает Бога, превратив секс из способа размножения в усладу и муку.

А девица сначала обогнала, обдав сильным ароматом. Духи? Новичок? Потом вернулась и спросила дорогу. Он объяснил, как мог, хотя в этом виргинском лесопарке впервые.

– Вы можете говорить по-русски.

– Или по-китайски, – имея в виду fortune cookies.

– Я знаю, что вы русский.

– Откуда?

Хотя уже просек, откуда ноги растут.

Совпадение?

Случайность?

Нет, так не бывает. Не повтор, а пародия. Ухудшенная копия. Раньше хоть какой ни есть, а камуфляж – словенка. Да за кого они его принимают, коли подсовывают такой никудышный товар!

– Это мы уже проходили. Это номер больше не пройдет. Дежа-вю, – и пошел прочь, постукивая палкой, а на уме у него была другая русская, пусть и с татарской при*издью.

Широка страна моя родная.

– Что такое дежа-вю? – неслось ему вслед.

Вынул сотовый и набрал ее номер.

ЭРОС И ТАНАТОС? Поток сознания

– Нет, спасибо, – на приглашение к нему в палатку, рассчитанную на шестерых – «типа танцплощадки». – У меня есть своя.

Приглашение к танцу?

Любовный треугольник: его шикарная палатка, крошечная, чтобы быть незаметной, палатка секретного агента, и моя на двоих в пустеющем по осени кемпинге. А зачем больше?

Почему я согласилась и о чем думала по дороге к нему?

К литературной знаменитости?

К соплеменнику, хоть и наполовину?

Из любопытства? Из возникшей между ними кемистри? Ну, взаимной приязни.

Вариативно – включая. Ну, не исключая секс.

У меня никого щас, простаивала, хотя он, мягко говоря, в возрасте. В отцы, если не в деды – почему нет? Любви все возрасты. Пока он ходил кипятить чайнички, устроила небольшой шмон. Среди снадобий в походной аптечке обнаружила пластик с нитро с парочкой пустых гнездышек и непочатый пузырек с сиалисом. Погуглила на телефоне – он хоть знает, что они противопоказаны друг другу вплоть до? А что если отдаст концы за этим делом! Этого еще не хватало!

Нет, не дам. Не в том смысле, что не дамся – пока не знаю. Если и дам, то без этого снадобья. И запрятала сиалис среди его бардака, рассчитывая на собственные чары и на его натуральную потенцию – даром, что ли, он признанный соитолог в своей прозе. А как на деле? Таких возрастных любовников у меня еще не было.

Давненько не было никаких. С юности, если не с детства люблю любовь без никаких привнесений. А зачем, когда есть секс? Предостаточно! Все остальное любовь-морковь. Период Алых парусов позади, если был когда-то. Сама безлюбая – и меня никто.

Для разминки сделали несколько заходов в лес. За нами на расстоянии плелся пожилой мужик из соседней палатки.

– Моя охрана.

– А как ты их отличаешь?

– Сама не видишь? В такую позднь в темных очках – косит под Бонда. Воротит морду, не откликается даже когда здороваешься. Им приказано не узнавать, не контактовать и все такое.

– Смотри, какая огромная оранжевая роза выглядывает из-за дерева!

– Куриный гриб, – объясняет он. – Деликатесный для одних, как куриное белое мясо, лакомство для веганов, а у других, как у меня, несварение желудка, надо долго отваривать. Но ты права – роза. Таких я еще не встречал. У тебя метафорическое сознание.

– Вижу, ты грибник, смотришь в землю, а я на небо. Предпочитаю звезды твоим грибам.

– Звезды и дроны. И мирное покамест состязание между ними.

– Думаешь и до этого дойдет?

– Звездные войны.

Ужинали за столом под открытым небом. К нам присоседилось семейство ракунов, он бросал им кусочки китайской еды. Пили вино – мой Каберне Савиньон и его Бордо.

Еще я притащила последнюю новинку – таблерон в виде конфет в золотых фантиках. Вино не только разогревало.

– Как твой тезка изрек, Руси есть веселие пити, не может без того быти.

Развязались не только языки, но и мысли. Или чувства? Кристаллизация чувств по Стендалю. Нам было хорошо – чего больше? С тем хорошо… с кем хорошо и без… Одно другому не мешает. Не помешает? Похолодало, и мы отправились в его танцплощадку, хоть и не для танцев.

А для чего?

Говорил в основном он, а я спрашивала. Было о чем. Одну его книгу про любовь-морковь прочла из любопытства, а другую про квантового кота по службе, но тоже не без кайфа, хоть претензий было предостаточно, которые я излагала в форме деликатных вопросов.

Он тоже вопрошал обо мне.

Коса в честь татарской бабушки, которая заменила гулящую мамашу. То есть в возрасте мамаши бабушка, наверное, тоже была гулящей, но отгуляла свое. Есть в кого. В Штаты привезли пубертатным подростком, но уже не девицей, а потому немного удивлялась строгим американским нравам и целибату среди белых подружек – в отличие от черных. Об этом промолчала, хотя он, как соитолог, осторожно любопытствовал. Ностальгия по свободному, без оглядки сексу, сказала я. Единственное, в чем русские проявляют любовь к свободе, скорее пошутил, чем всерьез. Перешел на личности и рассказал, что ньюйоркжские бухарики предпочитают своим татарок – раскованнее, злоеб*чее. Потому, может, и выскочила быстрехонько замуж за сокурсника в Брауне, где специализировалась на русской литературе, легализуя секс, к которому привыкла у себя в Казани – и так же быстро разошлась, а семя проросло в великовозрастную дщерь, и та подросла, отделилась, отдалилась: виделись редко и конфликтовали. А в госдеп меня взяли не как русскую, а как русистку.

Палатка, хоть и с окном в двери, чем-то напоминала Склеп, где мы с ним сошлись и сблизились.

Эрос и Танатос?

То ли начал действовал алкоголь, то ли оттого, что сидели рядышком на его двухэтажном надувном матраце.

– Ты похожа на мою жену, – выдал он мне сомнительный комплимент.

И добавил:

– В молодости.

– В ее или твоей?

– Совпали.

Еще этого не хватало! Быть клоном его жены, о которой знала понаслышке – из той же писательской породы. Пишет, пожалуй, лучше, но он больше.

– Я не та, за кого ты меня принимаешь, – решительно отмежевалась от навязанного и навязчивого образа. – И не могу соответствовать. В отсутствие твоей жены играть ее роль. Этого еще не хватало!

– Да нет, – пошел на попятную. – Родственные души. Я о нас с тобой.

Но я уже вошла в ругачий штопор.

– Это твой Бордо и мой Каберне на пару действуют. На обоих. И твой двухэтажный матрац. Думаешь, выдержит? – когда он притянул меня к себе.

– Ничего не предлагаю и ничего не обещаю. Матрац решит за нас, пусть и надувной. Лежать на нем лучше, чем сидеть.

– Кто спорит!

И стал раздевать меня, лаская. Я не противилась, но и не помогала. Меня никто никогда не раздевал – все сама, опережая партнера.

– Хоть фонарь выключи.

– Я хочу тебя видеть. Ты – красивая.

– Ты, что, забудешь об этом без света? – и сама потянулась к фонарю.

Было светло как днем. Огромная луна подсматривала за нами. И тут мы услышали шорох. Если не зверь какой, то клятый агент – никуда от него не укрыться.

– Не обращай внимания. Это его обязанность. Он нас с тобой охраняет.

Первый раз я это делала на природе. И прилюдно: какой ни есть, а вуайор, который бродил округ нашей палатки, а может и заглядывал внутрь при лунном свете. Само его присутствие было пикантным и еще больше возбуждало. Меня. И Агента, наверное. А партнера? Он оказался опытным любовником. Будто соитие не с человеком, а с многоруким Шивой. Но и я не отставала, услаждая его и себя. Только бы выдержал.

Было сказочно.

И тут случилось то, что случилось.

Постскриптум. ОСЕННИЙ КРИК ЯСТРЕБА

Вокруг да около. Делал круги вокруг их палатки, слышал обрывки разговоров, включил автопереводчика. Титры побежали, а потом тише, шёпотом, пока не замолчали вовсе. А потом и свет в палатке погас. Зато палатка ожила – ходила ходуном. Легко догадался по собственному возбуждению. Быстро спелись. Однако. И тут раздался крик – на весь кемпинг, на весь лес, на весь мир. Мучительный и освобожденный. Будто душа вырвалась на свободу из телесного плена. И мертвая тишина как в склепе. Будто ничего и не было.

Подошел поближе. По службе? Из тревоги? Из любопытства? Из ревности? Ну не счастье ли так умереть! А каково ей? Если только это настоящая большая безвозвратная смерть.

Или малая смерть, репетиция большой? Генеральная репетиция. Именно в сексе мы проигрываем свою смерть начерно, пока не умираем по-настоящему.

Как узнать, не выдавая себя?

Вашингтон, Ди–Си – Harpers Ferry National Historical Park, Виргиния – Нью–Йорк

Сентябрь – Октябрь 2025