Из «Опытов художественной соитологии».
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
А запал он на нее по аналогии. Не то, чтобы собственного вкуса на баб не было, но полагался на отмашки друзей и художественные ассоциации. Повелось так у Олега со школы, когда приятель указал ему на смазливую, хоть и толстопопенькую девочку, которую он в упор не замечал, учась с ней в одном классе уже второй год, и Олег тут же написал на ногтях левой руки четыре буквы З И Н А, а на большом пальце букву С, с которой начиналась ее фамилия. В институте он романился с герлой, которая косила горбатеньким носом и челкой под молодую Ахматову, потом была тургеневская барышня с нетургеневским темпераментом, хотя кто знает, какой у тех темперамент, а женился на татарочке (наполовину, но пусть остается безымянной татарочкой) – смахивала на Беллу Ахмадулину, о сходстве с которой не подозревала по крутому своему в поэзии невежеству. Зато оказалась вежественной и раскованной в постельных делах по сравнению с зажатыми русскими подружками, хоть и отдалась ему целой, что само собой разумелось, но спустя пару лет у Олега возникли кой-какие сомнения. Поначалу она оправдывалась своим девичьим инстинктом, который дан нам (им) взамен мужской опытности, а потом, когда вконец изб*ядовалась и изолгалась, не имело уже большого значения, кто распечатал ее как женщину. Или имело?
Ну, ладно, когда она после первого же соития, благодарно обцеловывая его, дошла, наконец, до «струмента» и стала облизывать, как в детстве петушка на палочке, его плоть восстала, и она сделала ему вполне профессиональный минет, но той же ночью она и его обучила оралке, впервые он орудовал там не членом и пальцами, а языком, и это вошло в их сексуальный ритуал – нет, это уже не инстинкт, а благоприобретенный опыт. Ну и намучился он со своей татарочкой, хотя формально женат на ней по сию пору и время от времени, когда у обоих простой, прибегают к услугам друг друга, а иногда и в параллель, хоть и живут теперь раздельно, но все в том же Куинсе окрест 108-ой улицы, главной иммигрантской артерии этого спального района Большого Яблока, знаменитой тем, что одиннадцать лет кряду ее мерил своими ножищами Сережа Довлатов, о чем теперь сообщает на одном из ее углов уличная табличка «Sergei Dovlatov Way». Два других писателя, удостоенных такой чести: Шолом-Алейхем, проведший в Нью-Йорке пару последних лет и похороненный на куинсовском кладбище, и никогда не бывший в Америке Тарас Шевченко. Русский, идишский и украинский писатели – ни одного чистопородного американца.
Именно по аналогии началось у Олега и с Мариной на закате его мужеской жизни. Хоть она была хороша сама по себе, но флюиды, которые от нее исходили и так мощно на Олега действовали, были связаны с писаной русской красавицей в кокошнике с полотна Венецианова. Он раздобыл большую репродукцию с этого портрета и повесил над письменным столом. То есть видел ее сто раз на дню, когда поднимал глаза от монитора, да и с койки, где он дрочил на нее, не выключая света. На кого из них – крепостную девку со старинного и не очень умелого полотна либо на реальную даму с Русской улицы? Когда Марина пришла к нему в первый раз, то скользнула равнодушным глазом по своему портрету, не выдав ни удивления, ни восторга. «Но это же ты!» – «Я? Не похожа нисколько», – удивилась Марина, глядя в это венецианское – тьфу, венециановское – зеркало.
Опять игра ложного воображения? Олег находился в кругу ассоциаций, которые мешали ему воспринимать реальность как она есть. А какая она есть без ассоциаций? Этого ему знать было не дано, потому как без ассоциаций реальность для него не существовала. Олег был окультуренный продукт своего времени – ни шагу без эстетических (или эстетских?) параллелей. Марина говорила ему, что он измыслил ее – она другая. А что есть любовь как не вымысел влюбленного? Как жалилась ему одна герла, в которую никто никогда не влюблялся (как и она ни в кого): «Можно подумать, что у них между ног что-то такое, чего нет у меня!»
Вдобавок ностальгическо-генетический фактор: женат на вельми ебу*ей татарке с сомнительным прошлым, а окрест, среди русскоязычников Нью-Йорка главный женский тип (как, впрочем, и мужской) – семитский: Марина здесь – этнический раритет. Белая ворона – буквально: русоволосая, слегка курносая, россыпь веснушек по весне. Этой русскостью злоязыки объясняли и переход ее мужа Саймона Краснера в православие, да еще заделался попом: в своей лонгайлендской церкви вел воскресную службу. Их было в Sea Cliff две – Преподобного Серафима Саровского, связанная с московской епархией, и Казанской Божьей Матери в американской конфессиональной юрисдикции. Олег так и не выяснил, в какой из них разглагольствовал Саймон. Русская по всем параметрам Марина не ходила ни в одну из них.
По будням батюшка работал урологом: частная практика в Бруклине и Куинсе и штатная работа в престижной манхэттенской больнице. Собственно, в этом его профессиональном качестве Олег с ним и познакомился, когда пришла пора, и он явился на прием по поводу простаты, все оказалось вроде ОК, за исключением здоровенного камня в печени – «И что с ним делать?» – «Раздробить молотком» – это у Саймона был такой юмор, он любил шутковать с пациентами, – и аденомы: впервые Олег услышал это красивое слово, не ведая еще, что оно означает. Олегу не очень понравилось, как Саймон держал в руке его нехитрое хозяйство, словно взвешивая и оценивая, в чем прямой нужды не было – все необходимые анализы уже были сделаны. «Текел?» – «Что?» – «Да нет, я просто так. Проехали».
Офис был пригляден на вид – букет свежих, а не искусственных цветов, симпатичного дизайна кресла, свежие номера американских и русских журналов, по стенам хорошие репродукции хороших художников – Магритта, Модильяни, Шагала и даже – подивился Олег, узнав – крымская акварель Волошина, о ностальгическом происхождении которой он узнал позднее, когда ближе познакомился с менеджером офиса – венециановской красавицей. Олег, понятно, с ходу обратил на нее внимание, как на экзотку в наших палестинах, но ее матримониальный статус, да еще замужем за знакомым, который был, к тому же, его интимным врачом – типа табу даже для поползновений, и он пошел по пути наименьшего сопротивления, приударив за рыженькой медсестрой легкого нрава. Конечно, это была подмена путем сублимации, но до него как-то не сразу дошло, что он влюбился, а случалось с ним это крайне редко и давно не случалось: здесь, в Америке – впервые. Обжегшись на своей татарочке, он дул на любой любовный росточек, и его отношения с женщинами ограничивались половыми, но любовь, как известно, половым путем не передается. А с сестричкой началось с невинной шутки: «Вы рыжая повсюду?» – «И там тоже» – отступать было поздно, да и невежливо после такого ее пригласительного ответа.
Почему нет?
Потом выяснилось, что у рыжей три мальчика, которых она наеб*а от трех разных мужиков – один, поговаривали, от Саймона. Пострел, однако, а еще поп! А коли так, это несколько смягчало табу на венециановку, хоть и не снимало полностью. Хоть у них в русском землячестве перекрестный секс был делом привычным и делом привычки и даже художественно зафиксирован Володей Соловьевым в одноименном рассказе, который он ложно атрибутировал помянутому Довлатову, его знатоку и практику – «Всю ночь, бывало, не смыкаю ног», запомнилась Олегу крылатая фраза оттуда, сам он, настрадавшийся из-за своей татарочки именно по этой части, старался избегать его, приравнивая к инцесту. А здесь сразу два табу: не прелюбодействуй и не пожелай жены ближнего твоего. В одну из бурных сцен, когда он бросил жене, что могла бы заниматься этим на стороне, с незнакомыми, она ему резонно ответила: «На панель меня толкаешь? Хорош! Хочешь, чтобы б*ядью заделалась? А других знакомых, кроме общих с тобой, у меня нет. Твои знакомые – это мои знакомые». – «Мои знакомые – это твои еб*ри». – «Не все. Познакомь с незнакомыми». – «С незнакомыми не знакомлюсь».
В том числе из-за этих словесных баталий, они и разбежались, оставшись официально супругами, но из супругов став – время от времени – любовниками, что обоих устраивало. Никаких обязательств, подозрений, сцен и скандалов, хоть его и точили сомнения в ее предматримониальном прошлом, зато к ее нынешней еб*льной жизни был отменно равнодушен.
Была ли Марина в курсе его семейных перипетий, автору доподлинно неизвестно, зато скоротечная интрижка Олега с рыженькой медсестрой протекала у нее на глазах и, по-видимому, как-то если не возбудила, то задела, а может и возбудила ввиду неизбежной параллели с романом ее мужа с той же телкой. «Коллекционируешь отцов своих детей?» – спросила она рыжую на правах менеджера. Как в воду глядела, но на этот раз та решила не искушать судьбу и – с его молчаливого согласия – пошла на аборт: «Десятый», – многозначительно сказала она, хотя, видит Бог, в предыдущих девяти он замешан не был.
Собственно, на этом их маргинальная сама по себе и по отношению к сюжетному драйву связь сдулась, и единственный от нее прок – послужила своего рода допингом для Марины. «К вам не подступиться», – сказала она и чмокнула его в шею. Олег растерялся и не сообразил, не успел поцеловать ее в ответ. Спустя неделю – опять-таки в офисе – Олег хотел поцеловать ей руку, но она отдернула: «Нафталин» – «А что не нафталин?» – «В губы». Они были одни в кабинете, и хотя дверь открыта, Олег притянул ее к себе и коснулся губ, но она вырвалась: «Сумасшедший! Саймон убьет, если узнает» – «Кого?» – «Обоих» – «Умереть одновременно, как Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Петр и Феврония…» – начал было Олег, пока не понял, что Марине знакома только первая пара из упомянутых. – «Он дико ревнив», – сказала Марина. И тут же рассмеялась: «Собака на сене».
В ту ночь Марина снилась ему сладко и мучительно. Он просыпался от эрекции, шел в уборную облегчить мочевой пузырь, но эрекция возникала наново, не Приапова ли у него болезнь из- за аденомы? Тут вдруг Марину как подменили, и начался давно преследующий его, при всех вариантах и разночтениях, типологически архетипный кошмар с татарочкой, как она рассказывает ему в подробностях, как потеряла невинность на студенческой практике, а он все спрашивает и уточняет – всесильный бог деталей, всесильный бог любви – и мучает себя и ее озабоченными, а на самом деле садо-мазохистскими вопросами:
– Было больно?
– Да.
– А кровь? Кровь была?
– Да.
Та самая кровь, которой не было при их первом соитии, что его тогда нисколечко не смущало, а только потом стало мучить во сне и наяву. Нет, ему самому нужно записаться к себе на прием и лечь на заветную кушетку, что за бред, он слизывает ту ее кровь, как слизывал наяву менструальную, и снова просыпается от мощной эрекции и слышит в ускользающем сне собственный голос:
– Но тебе было с ним хорошо, правда? Кайф, лафа, утеха, балдеж, блаженство. Только скажи правду, прошу тебя…
Их роман с Мариной продвигался в замедленном и стремительном ритме. Прошли две томительные недели между «К вам не подступиться» и «Я готова на всё» по телефону, когда она согласилась прийти к нему «Книжки посмотреть» – «Теперь это называется «книжки посмотреть»? – И не дожидаясь ответа: – Буду ждать вас с распростертыми объятиями. Вы готовы к распростертым объятиям?» – «Я готова на всё», – просто сказала Марина, и получалось, что она первой решила нарушить табу, а не он. Или для нее, как и для всякой женщины, этого табу не существует?
По любому, табу таяло на глазах, и Олег разок сходил с Мариной на бродвейский мюзикл «Великая комета» по девяносто двум начальным страницам «Войны и мира» – «У меня лишний билет», – позвонил он ей в офис – спектакль подействовал на обоих возбуждающе, однако ограничилось поцелуями и рукоблудием. Когда он коснулся ее груди и наобум сказал: «Давно не ласканная», Марина мгновенно подтвердила: «Да». – «А секс?» – в смысле давно ли у нее был последний раз. – «Подумаешь, попрыгали в постели».
Дело его мужской гордости было опровергнуть это заявление. Да и какой это секс – супружеский секс на 20-ом году совместной жизни? А выскочила она замуж рано, коли у них с Саймоном была пубертатная дочь, которой повезло поступить в Джорджтаун, и она редко наезжала к ним из столицы, все больше американизируясь и отдаляясь. Зато им с татарочкой Бог деток не дал, что упростило разрыв. Подтаявшее табу служило теперь подпиткой его либидо – ну, типа запретный плод, сладость греха и все такое. Состоялся бы их роман, если бы табу было прежней силы, трудно сказать, но тянуло их друг к другу неудержимо еще и по той причине, что для обоих это был последний, судя по всему, шанс в их любовной– не только сексуальной – жизни. А если бы табу не было? Это Олег, сам того не сознавая, заглядывал в будущее.
Чем Марина еще привлекала, так это замужним девичеством – как бы еще и не жила полноценной женской жизнью.
Любила вспоминать детство – сначала в Маньчжурии, куда направили ее отца военного врача, потом в Крыму, тогда не русском и не украинском, а советском: непьющие крымские татары с мошной только-только начали возвращаться на родину, сплотив враждовавших между собой русских и украинцев в лютой к ним ненависти, особенно когда те стали обустраиваться – скупать землю и возводить мечети. Жила она со своими родаками в Феодосии, а своего будущего мужа повстречала в Старом Крыму, куда летом водила экскурсии к дому Александра Грина, и Саймон затесался среди ее экскурсантов. Инициатива, понятно, исходила от него, а мечтательную девочку он привлек своим итало-еврейским происхождением – потомок гарибальдийцев-тысячников, которые после разгрома уплыли на утлых лодчонках в Крым и осели здесь, переженившись на местных еврейках. Связь с «доисторической родиной» (еще одна штука его шутки) Саймон восстановил, выучил итальянский, даже Марина немного калякала на этом легчайшем европейском языке, и держал на Сицилии парк старинных авто – дешевле, чем в Америке, да еще, пользуясь договором о двойном налогообложении между странами, не платил налог ни в одной из них. Однако с наплывом ливийских беженцев, а потом еще сирийских и всяких прочих стало опаснее, деньги уходили теперь на охрану. Два-три раза в год он отбывал туда, инспектировал свою коллекцию и рулил бесценные модели по местным дорогам.
Вот живчик, как только его на все хватало – урология, Сицилия, раритетные кары, воскресные службы, романы на стороне? Зато супружеским долгом явно манкировал. Он был на пару лет постарше Олега, маленький, лысый, шустрый и шумный. Что общего у них с Мариной, задумчивой, отрешенной, не от мира сего? Ее воспоминания обрывались на замужестве, о котором Марина не любила распространяться, разве что вскользь, вынужденно – terra incognita. Единственное, что Олег выяснил, когда они с Мариной впились друг в дружку, что замужество не по большой любви, если по любви вообще, а просто пришла пора, она подзалетела, вот они и поставили штампы в свои паспорта. Саймон, старше на семь лет, был ее первым мужчиной, а были ли еще мужчины в ее жизни? «А ты как думаешь?» – на вопрос вопросом. При небольшой инверсии вопрос звучал бы как ответ: «А как ты думаешь!»
Всяко, в браке она застоялась, но это только фон их романа, а успеху Олега немало способствовала его профессия: модный психиатр на той же Русской улице, да еще автор изданного в Москве бестселлера «Конкретная психология» с пикантными примерами из своего российского еще врачебного опыта. Книгу можно было приобрести в его офисе – автограф бесплатно. Зато следуя завету Фрейда, а не примеру Юнга, романов со своими пациентками Олег не заводил: слишком легкая добыча. «Конкретную психологию» он презентовал Саймону «на знакомство», книга тут же перекочевала к его жене, вот Марина и познакомилась ближе с их соседом по Русской улице – и увлеклась.
Ему таки удалось поразить Марину с первой же встречи. Ну, прежде всего она удивилась, что он не принимает виагру: «Саймон ее прописывает всем без исключения – от мала до велика». – «А сам?» – «Откуда я знаю». То ли она в самом деле изголодалась, то ли он был на высоте, работая попеременно там пальцами, языком, членом, но, уходя, она сказала:
– Мне никогда не было так хорошо.
– Увы, ты не сможешь повторить это в нашу следующую встречу. Я не могу превзойти сам себя.
– Нет, ты не понимаешь. Я и не подозревала, что это может быть так хорошо. Думала, фригидка. У всех, наверное, как у меня, а страсти-мордасти – это кино и литература.
– С тем хорошо в еб*е, с кем хорошо и без еб*и.
– Тогда зачем еб*я?
В самом деле. Олег как-то не подумал об этом, когда вспомнил старый анекдот.
Сюжет здесь, однако, несколько осложняется. Их роман был в самом разгаре, когда Саймон, снова без никакой надобы взяв в руки его гениталии и задумчиво перебирая яички, как четки, неожиданно посоветовал ему операцию, которую здесь эвфемистически зовут процедурой. «Так доброкачественная же!» – попытался защитить свою аденому Олег. – «Сегодня доброкачественная, а завтра? – и пояснил: – Аденомоэктомия – иссечение гиперплазированной ткани». Дальше и вовсе пошла терминологическая муть, словно Саймон брал у Олега реванш за его трали-вали с Мариной, говоря на невнятном ему иностранном языке. Речь шла о вариантах: трансвезикальная аденомэктомия с доступом через стенку мочевого пузыря либо малоинвазивная процедура без разреза, через мочеиспускательный канал, с использованием современной видеоэндоскопической техники. «Что-что?» – переспросил Олег. Саймон перешел неожиданно на английский: «Holmium Laser Enucleation of Adenoma», а на вопрос о возможных осложнениях, уже по-русски, с видимым удовольствием: «Недержание мочи, стриктура уретры, импотенция, ретроградная эякуляция» – и отпустил, наконец, его сморщенные от страха, будто из шагреневой кожи, причиндалы. «Что такое ретроградная эякуляция?» – растерянно спросил Олег. «Заброс спермы в мочевой пузырь» – и сам предложил ему обратиться к другому врачу за second opinion.
Что Олег и сделал, но не к другому врачу, а к Марине в тот же день, когда она пришла к нему.
– Это называется золотой стандарт. Высокомощный лазер вылущивает аденоматозные узлы, а эндоморцеллятор их удаляет. Рутинная процедура, но может тебе лучше сделать ее у другого уролога. На всякий случай. Мы с тобой у Саймона на подозрении, – сказала Марина. – Только не подумай чего. Саймон не такой. Это для твоего спокойствия.
Легко сказать – спокойствие! В этот раз Олегу было не до секса, и Марина ушла от него не солоно еб*вши. Погуглил на предмет аденомы, но окончательно увяз в терминах. Нет, никакого другого врача – страх опускал его, как мужчину.
Операция-процедура в манхэттенской больнице прошла под общим наркозом, Олег ничего не помнил, зато намучился с катетером, который по идее должны были снять на следующий день, но следующий день была суббота, ждать до понедельника, когда откроется офис на 108-ой. Ночью у него была сильная эрекция, но не на Марину, а на жену, катетер сместился, пошла кровь. В воскресенье, когда Саймон читал свою проповедь, прибыла скорая помощь под видом Марины, которая ловко сняла это приспособление для оттока мочи, все продезинфицировала, смазала гидрокортизоном, всадила в задницу укол от сепсиса, дала какие- то таблетки, Олег хотел ее отблагодарить на свой лад, но Марина сказала, что преждевременно, а на следующий день переехала к нему – Саймон улетел ревизовать свою машинную коллекцию.
Было им очень хорошо во всех отношениях, и Олег даже прикинул, не развестись ли ему с татарочкой, на которую у него почему-то встал после операции, и жениться на Марине, которая, конечно же, бросит своего постылого мужа, однако делиться этой мыслью с Мариной почему-то не стал. Где-то вдали, через океан, маячил Саймон, вызывая у Олега чувство стыда и одновременно возбуждая. Он должен был вернуться только через две недели, но на шестой день их райского, до пресыщения, существования среди ночи – разница во времени – у Марины раздался звонок. Говорила она по-итальянски, а потому Олег повернулся к стене и заснул. А когда проснулся, никого в доме не было, а в кухне на столе записка, что Саймон погиб на Сицилии в автокатастрофе. Дела! Теперь оставалось только развестись с татарочкой.
Марина исчезла. Не звонила, не отвечала на звонки. Олег не выдержал и набрал номер офиса, нарвался на рыжую, которая тут же стала точить с ним лясы ни о чем, намекая, однако, на прежние отношения и что не прочь их возобновить. «А Марины нет рядом?» – прервал ее болтовню Олег. «Марина в Италии. На похоронах». – «Доктора похоронят в Италии?» – «На Сицилии. По его завещанию». – «А когда Марина вернется?» – «Откуда мне знать? У нее много там бумажных дел. А сюда она больше не вернется. Офис закрывается. Ищи себе другого уролога. Заходи – я тебе отдам твою историю болезни». – «Не к спеху». – «Ну, как знаешь», – и повесила трубку.
Вместо рыжей, он прибегнул к услугам своей бывшей (бывшей?) жены, которая как раз простаивала, было им привычно и хорошо, как до его сомнений и ее измен, и она как бы между прочим шепнула в разгар страсти, что свое отгуляла и очень по нему скучает: «С тобой лучше всех». Это было похоже на тот анекдот про хорошую-плохую новость, когда жена говорит мужу, что у него самый большой из всех его друзей, но Олег промолчал, потому как кайф словил и был благодарен своей бывшей и сущей жене. Потом она, бесстыдствуя, при настежь открытых окнах голой прохаживалась по его холостяцкой теперь квартире, в которой они прожили вместе немало немного как шесть лет. Обычная ее с ним игра, наперед зная, чем она кончится. Да, никакая виагра ему не нужна. Пока что.
Жена осталась у него на ночь, но наутро, когда Олег еще спал, деликатно смоталась. И чего он так взбесился из-за ее измены? Ну, измен, без разницы. Одна была определенно, он знал это точно, а другие, может, и воображаемые – воображение у него без тормозов. Или воображение без тормозов соответствует безтормозному реалу? Свальный грех или разнузданное воображение? Пусть даже измены не воображаемые, какой смысл отказываться от любимой женщины, если она не в твоем единоличном владении и не одному тебе доставляет неизъяснимы наслажденья? Надо уметь делиться с другими. А теперь, может, и в самом деле угомонилась.
Марина объявилась через месяц, когда Олег уже отбеспокоился либо попривык к своему беспокойству – привычка свыше нам дана, замена счастию она. Похудела, осунулась, черное итальянское платье выше колен, модные туфли на высоком каблуке, ножки, как у девочки, изменила прическу то ли вовсе без никакой прически, ей очень шло, она была желанной и красивой, но какой-то другой красотой – не венециановской, а скорее венецианской, италийской – или снова игра воображения с ним шутки шуткует, как прежде? Та крепостная деваха без кокошника исчезла бесследно, и Олег вдруг понял, почему Марина не узнала себя в венецейско-венециановском зеркале над его письменным столом. Ту красавицу он сотворил из воздуха. А нынешнюю?
Симулякр.
– Вижу, ты итальянизировалась, – и начал ее медленно, растягивая удовольствие, раздевать лаская.
Так у них повелось с первой встречи, когда он снимал с нее лисью шубку:
– Обожаю раздевать красивых женщин, но редко когда удается, – и сделал паузу перед тем, как ответить на ее вопрошающий взгляд:
– Они меня всегда опережают.
С тех пор Марина и предоставляла ему этот возбуждающе-сладостный труд, и Олегу каждый раз казалось, что у них это впервые. Голенькая она была совсем как девочка, хотя к сорока.
Марина была сегодня какой-то рассеянной то ли растерянной и толкнула дверь в кухню, а не в спальню.
В остальном все вроде, как прежде, но Марина вдруг стала всхлипывать.
– Что-нибудь не так?
– Теперь я вдова, – и заплакала еще горше.
«Вдовьи слезы, вдовьи чары», – снова вспомнил он Володю Соловьева, но только название этого его скандального не меньше, чем «Перекрестный секс», рассказа. В чем бы ни была фишка той истории, Олега вдовьи слезы сейчас не возбуждали, а как-то даже расхолаживали, и единственное, что он сказал Марине, когда наскоро кончил:
– Ну, вдовий статус – это же не навсегда, – и процитировал модного поэта:
Все всегда не навсегда,
Даже ненадолго.
Олег раздевал Марину, а одевалась она сама. На этот раз как-то второпях, не вняв его вежливому, впрочем, предложению остаться. Вскоре позвонила жена, но он отказал ей, сказав, что много работы – завтра у него несколько трудных пациентов, надо готовиться, так и было.
– А я не навязываюсь. Просто решила тебя проведать. Ты с бабой?
– Нет, уже ушла.
– Выдохся?
– Посткоитальная дисфория, – поправил ее психиатр.
Догадывалась ли его татарочка, что у него на этот раз всерьез? Не то чтобы все знали всех и про всех, но русский мир 108-ой и окрестностей был достаточно тесен – если не как пятачок, то как танцплощадка. Одни и те же врачи, аптеки, магазины, забегаловки с преобладанием бухаро-еврейских, которые сменили русско-еврейские. Ревность была его прерогативой, татарочка была отменно равнодушна, хоть он и давал повод. Чтобы она его теперь взревновала?
И снова Марина исчезла – прождав несколько дней, Олег сам отправился к ней в Sea Cliff – впервые. Проплутал маленько, зато проехал мимо сказочной такой, немного игрушечной русской церквушки, в которой возможно проповедовал покойник.
А дом Марины разыскал по ее описанию – узкая такая трехэтажка, по комнате на каждом этаже. Купили его развалюгой, но Марина, с ее отменным вкусом, превратила развалюгу чуть ли не в художественный экспонат. Марина жила теперь одна, если не считать громадного, как енот, мейн-куна рыже-белого окраса. Она нисколько не удивилась Олегу, а на вопрос, почему не отвечала на звонки, сказала, что грохнула телефон в ванной. Она вела его по дому, как заправский гид.
– А это моя голубятня, – когда они поднялись на последний этаж в маленькую комнату под крышей со скошенным по бокам потолком с большим столом и узкой кроватью со смятыми простынями. На этот раз, сломав традицию, она сама разделась и нырнула под одеяло. Это нарушение их любовного этикета подействовало на Олега отрезвляюще, и он не сразу обрел форму.
– Дать тебе виагру? – огорошила его Марина. – От Саймона осталась.
Виагра не понадобилась, он сам себя возбудил и довел до кондиции, хотя
по-настоящему член окреп только когда уже был в Марине. Он-то достиг своей нирваны и лежал на спине с закрытыми глазами, когда Марина заговорила о Саймоне со странной фразы, как бы споря с Олегом:
– Как ты не понимаешь! Мы с ним прожили столько лет, он столько для меня сделал. Думаешь ему было легко здесь? Все с чистого листа. Он в тюрьме восемь месяцев сидел.
– За что?
– В том-то и дело, что не за что. Дипломированного врача с Украины устроил у нас в офисе массажистом. Из чистой жалости. Потом пошли жалобы, что тот работает в рваных перчатках, одной внес заразу, у нее началась кожная болезнь, кто-то доложил куда надо, Саймон пошел на сделку со следствием, иначе бы дали больше. Главное, лицензию не отобрали.
И вдруг, без перехода:
– Отказало рулевое управление на крутом повороте, в горах. А что если самоубийство? Из-за нас с тобой.
До Олега вдруг дошло – Марина мазохистски упивается вдовьим статусом.
– Мы оба перед ним виноваты, – сказала Марина. – Он обо всем догадывался, но молчал.
Тут Олег не выдержал:
– Поздно. В смысле поздно бухнуться перед ним на колени и покаяться. Не перед кем.
– Какой ты бессердечный! А он добрый. Все мне прощал. И это простил. Знал и простил. И не только измену, но и ложь.
– Ложь?
– Умолчание и есть ложь. Ты не понимаешь – Саймон был настоящий христианин.
– Ну да! Перешел в православие из-за тебя.
– Не из-за меня, а из любви ко мне. Никто его не неволил.
– А почему тогда ты не ходила на его воскресные службы? Ты сама-то христианка?
– А то! В смысле крещенная. Но по церквам не шастала, хоть это сейчас и мода там и здесь. На его службы я сначала ходила, но он же и отсоветовал, увидев, что я там скучаю. Для меня это были слова, а для него сердечная страсть. Над ним коллеги посмеивались, говорили, что церковь – его хобби, а евреи воспринимали как перебежчика, хоть сами были безверыми. Как и он раньше. Зато какая у него была паства! Души в нем не чаяли, сравнивали с покойным отцом Александром.
– У Александра Меня не было антиков на Сицилии…
– А что в этом дурного?
– … и сыночка на стороне, – закончил Олег.
– Как тебе не стыдно! Это она его соблазнила. Как и тебя. Кого угодно. Камень и тот бы не выдержал. Я как раз ездила в Феодосию к маме, он сразу же мне во всем признался, очень мучился, отговорил ее от аборта…
Камушек в мой огород?
– А мне потому, наверное, и простил, когда догадался про нас с тобой. Решил, что я ему таким образом мщу. Так, может, и было…
Ну, это уж слишком, что-то новенькое. Он к ней по любви, а она из мести? Нет, конечно, зачем она сейчас на себя наговаривает?
– Зачем ты так говоришь! Нам было хорошо. И сейчас хорошо. Сама говорила, что у тебя никогда еще так не было.
– Саймон не такой опытный, как ты. Без всяких извращений.
– Извращений?
– Представь себе! Когда ты черт знает что со мной вытворял, что-то дикое, мне это было внове. Доводил до умопомрачения, ничего не соображала, как животное. Хочешь правду? Настоящий, человеческий секс у меня был только с Саймоном. Ты даже не знаешь, что такое ласка. У нас с тобой не секс, а спаривание. Чистая еб*я без никаких привнесений.
Ну да, еб*я по-черному, как научила его татарочка. Какая там ласка! Главное завестись самому и подзавести партнершу. С женой они работали, как две слаженные секс-машины, с Мариной – он один. Один целует, другой подставляет щеку. Она подставляла ему не щеку, а всю себя, ей было хорошо с ним, а теперь ностальгирует по ласковому сексу с мертвым Саймоном. Пасторская поза – самый раз для попа.
– Шаги Командора, – сказал Олег.
– Командора? – переспросила Марина.
Ménage à trois, этого еще ему не хватало. Ну, ладно бы реальный соперник, это еще куда ни шло, тем более муж, табу возбуждало, но табу исчезло – вместе со сладостью греха, а живому, слишком живому покойнику он проигрывал по всем пунктам: само собой – в человечности, в нравственности, а выходит и в сексе. Марина вся во власти ложных воспоминаний, как он сам во власти ложного воображения. Некролатрия – идолизация предков и родаков, которых при жизни в грош не ставят, то есть компенсация чувства вины перед ними, а здесь – перед мертвым мужем, имплантируя лжевоспоминания о нем. Да еще меня подверстала в виноватые. Коллективное чувство вины, как у немцев перед евреями – если оно у них есть, а не внушено им евреями-выживаго.
Ну уж нет! Только одинокое, индивидуальное чувство вины. Есть ли у него это чувство перед покойником? Перед живым было, но Олег оправдывал себя влюбленностью в Марину. С ним это стряслось второй в жизни, и больше уже никогда, последняя его любовь. Татарочка, которую он все еще, наверное, любил, коли ревновал к предтече, и она являлась ему в ночных кошмарах сразу после дефлорации, и он слизывал кровь из ее влагалища, а теперь вот его бросило на свою, русскую, с венециановского полотна, но она прилетела из Сицилии совсем другой, чужой, еще более красивой и желанной, утратив всю свою русскость – он ее хотел, но любил ли? А если он однолюб и израсходовал всю положенную ему любовную квоту на свою татарочку, та обучила его науке и навыкам любви, которые даны были ей свыше, рефлекторно, как первая сигнальная система, клятый Иван Иванович! – либо благоприобретена, и Олег должен быть косвенно благодарен ее перволюбу, а не сходить с ума от ревности к ее прошлому.
Олег обнимал и ласкал Марину, а думал о своей татарочке и, возбуждаясь на нее, харил эту вдовушку-неофитку, которая вошла в свою вдовью роль, и кто знает, может тоже представляла на его месте другого. Злость-тоска меня берет, что не тот меня еб*т – относилось к ним обоим. А разница – что он мог вернуться к своей татарочке, похоже, она и в самом деле перебесилась, с кем не бывает, тем более, он, конечно, спустив с поводка свое разгульное воображение, преувеличил число ее измен, возведя случайное, а может и одноразовое прелюбодеяние в адюльтер, блуд и бля*ство, зато у Марины был только виртуальный образ идеализированного postmortem мужа. В конце концов, почему нет – Олег чувствовал в себе достаточно сил на этот двучленный гарем, даже интересно, разнообразие плюс сопоставление, какие они у него разные, такой мénage à trois с двумя любимыми женщинами его бы вполне устроил, но не четырехугольник с Командором во главе угла, чье пожатье каменной десницы он если еще не ощущал, то живо представлял.
Собственно, из-за командора Саймона они и расстались. Марина пару раз ему звонила, но каждый раз нарывалась на ответчик, а перезванивать Олег не стал. Мир тесен, особенно русский, и однажды они случайно столкнулись на 108-ой. Потоптались несколько минут на месте – и разошлись. Олег погрузился в написание этой истории, где вывел себя в третьем лице под чужим именем, и успел даже вставить в новое издание «Конкретной психологии». Жена переехала обратно к нему, тем более они формально остались в законном браке, и снова была его девушкой, подругой и соложницей, как в старые добрые времена.
– Возвращение блудной жены, – сказала она.
– Возвращение блудного мужа, – сказал он.
Все возвратилось на круги своя, включая муки ревности к ее гипотетическому перв*ебу: кто сломал тебе целку? он? я? ты сама? Или у тебя ее отродясь не было?
А что с брошенной Мариной?
Что с Мариной?
Что с Мариной?
Владимир Исаакович Соловьев – известный русско-американский писатель, мемуарист, критик, политолог.
Эта рассылка с самыми интересными материалами с нашего сайта. Она приходит к вам на e-mail каждый день по утрам.