Вертикаль

В то памятное утро инспектор Рябов был задумчив, второй уж час кряду играл на раскладном саксофоне рваную синкопами композицию «Когда святые маршируют»

— Инспектор, что за дела? — пересек я зал нашей квартирки на Трубной по диагонали. — Каков месседж мелодии?

— Ах, Петя, Петя… — Рябов вынул перламутровый мундштук из пазухи рта. — Я чувствую себя хищником, загнанным в угол.

— Так что вас тревожит?

— Скажите откровенно, браться ли мне за это мутное дело?

— Если б я знал, что за дело!

Рябов стремительно сложил саксофон, сунул в карман клетчатого макинтоша, тот висел на гвозде. Обстановка у нас отличалась скупостью и корабельной целесообразностью. Да и в период вынужденного простоя из-за меланхолии гениального сыщика мы слегка поиздержались. Да что греха таить?! Сели в лужу.

Рябов положил мне ладони на плечи, с ястребиной зоркостью глянул в глаза:

— Оно мне совсем не по ранжиру. Просто плевок в душу.

— Довольно интриговать меня! — мельницей взмахнул я руками.

— Вот! — Рябов протянул мне фотку.

Со снимка исподлобья глядел короткошеий субъект.

— Кто таков?

— Руководитель газпромовского ансамбля песни и пляски «Вертикаль» Аркадий Салямский.

— Он преступник? Жертва?

— Пока не знаю… Офис же ансамбля «Вертикаль» располагается на Кутузовской набережной,  в Москва-Сити.

— Там, где ресторан «Пиноккио»?

— Именно!

— Суть дела?

— Из кабинета Аркадия Салямского, на 44-м этаже небоскреба, выкрадена авторучка из молибдена и палладия, фирмы «Красная Заря». Последний писк отечественной нанотехнологии. Ручка вечная.

— Всего-то?

Рябов заиграл желваками:

— Петя, я когда-нибудь безжалостно пристрелю вас из своего именного браунинга 45-го калибра. Ручка эта стоит, ни больше, ни меньше, а тридцать кусков евро.

— Святые угодники? Для каких же идиотов производят такие канцтовары?

— Эту ручку Аркадию лично подарил сам президент РФ. После триумфального выступления ансамбля в Спасской башне на именинах управленческой вертикали.

— Тогда все ясно…

— Ни хрена не ясно! Почему он обратился не на Петровку, 38, а ко мне, частному сыщику?

— Ваша харизма! — пальцами я нарисовал над головой нимб.

— Избавьте меня от лести. Читайте…

Рябов вынул из кармана радужный постер.

Близоруко щурюсь: «Выступление ансамбля Газпрома «Вертикаль» в ресторане «Аллигатор» на Баррикадной. Воскресенье, в 19.00».

— Уже завтра?

— Петя, милый вы мой человек, почистите и тщательно смажьте браунинг. Сердцем чую, здесь ведется двойная игра. Сначала же мы должны посетить офис.

Прибыли на станцию Международная. Едем в скоростном серебристом лифте на 44-й этаж. Ощущение будто в Чикаго. Ну, как-то не вяжется с этими небоскребами провинциальная Большая Ордынка, скромный мавзолей дедушку Ленину, пасторальное Лобное место…

Охранник в очках с чудовищными диоптриями долго и подозрительно сличал наши паспорта с подошедшей натурой. Позвонил секретарше А.В. Салямского. Кивнул:

— У него сегодня банный день. Но вас примут.

— Что значит банный день? — автоматически я проверил бегунок зиппера.

Секьюрити лишь подкрутил седой ус.

Идем по кроваво красной дорожке офисного коридора. По стенам, будто в Третьяковке, развешены картины. На них же, с завидным постоянством, лишь два сюжета. Хрупкий кораблик, скачущий по волнам бурного моря. И белая кобыла, вымахивающая из дремучего леса.

— Двойная игра! — вспомнил я вещие слова сыскаря.

За дверью нужного нам кабинета №23 мы услышали плеск воды.

Стучим.

— Открыто… — ответствует кто-то баритональным басом.

Дергаем ручку и… обалдеваем.

В центре зала располагается большой медный таз. В нем же, совершенно нагой, находится гражданин А.В. Салямский.

Чуть в стороне подбоченился лысый грузин, точнее, не подбоченился, а держит наизготовку белоснежный махровый халат.

Аркадия Владимировича с материнской старательностью намыливают две дамы. Одна лет 50-ти, с черными крашеными волосами. Другая чуть за 30-ть, натуральная блондинка с истощенным стервозным лицом и белобрысыми усиками.

— Господа, что же здесь происходит? — не удержался я от всполошенного вскрика.

— Все нормально… — скалит зубы Салямский. — Дело в том, что я потомственный дворянин. На гербе же моей фамилии банная шайка и березовый веник. Так что я не изменяю традициям предков. Особо доверенные мне лица всегда меня купают по пятницам.

— Для этого же есть баня? Наконец, домашняя ванна? — подмигнул Рябов.

— Побойтесь бога! — вскрикнула брюнетка, старательно намыливая петушок Салямского, тот же, покорный весенним законам, мускулисто воспрял. — Это же ритуал. Своеобразная месса.

— Можно смывать, — улыбнулся Салямский.

Блондинка полила на голову шефа из голубого фаянсового кувшина.

— Уф! — засмеялся Салямский. — Хорошо…

— Товарищ Магомедов, полотенце! — строго произнесла брюнетка.

Сноровистые руки фемин до красноты растерли дебелое, с пузиком, тело.

— Теперь живенько нам приготовьте арабское кофе и коробку кубинских сигар, — распорядился Аркадий Владимирович. А ты, Заруб Махмутович, тащи холст и краски. Намечается дело.

Моя рука автоматически проверила наличие браунинга в потайной кобуре.

Салямский облизнулся:

— Все картины здесь кисти Заруба. Он с отличием закончил Строгановское училище. Кстати, его мои родственники и основали. Так вот… Заруб Махмутович у меня на должности подавальщика полотенца. А также поет небольшие партии в моем ансамбле баритональным басом.

— Почему партии небольшие? — подобрался Рябов.

— У него девичья память. Изъясняется почти исключительно кистью.

Аркадий Владимирович облачился в черный костюм, в белую накрахмаленную рубашку с красным галстуком. Мы заперлись в небольшом уютном кабинете, из окна от пола до потолка роскошный вид на Москву-реку.

Закурили гавану, запивая элитный дымок арабским свежемолотым кофе.

— Кого подозреваете? — вкрадчиво осведомился Рябов.

Салямский глянул с трогательной детской беззащитностью:

— Всех и… никого.

— Но все же, все же?! — заволновался я, акушер второго разряда, Петр Кусков.

— Давайте говорить как дворяне, — исподлобья глянул на нас. — Надеюсь, вы дворяне?

— Обижаете! — с горловым клекотом вскрикнул я, припомнил, что папа мой служил электромонтером, а матушка тянула лямку потомственной прачки.

— Тогда нормально… Понимаете, господа, у нас в «Вертикали» дружный сплоченный коллектив. Каждое воскресенье корпоратив. Мы играем в кегли и поем караоке.  К тому же, все женщины в этом коллективе — мои любовницы.

— Так-таки все? — поперхнулся я дымом.

— Вы двух уже видели. Черненькая — это Галина Алексеевна. Блондинка же — Елена. Отчества не помню. Кстати, они тоже дворяне. Столбовые.

— А Заруб? Что вы скажите о Зарубе Махмутовиче? — резко, наотмашь спросил Рябов.

— За него не ручаюсь. Он художник. В голове сквозняк. Всегда несколько в неадеквате.

— Каких ваших сожительниц мы еще не видели? — сглотнул я горькую от кофейных крошек слюну.

— Да была тут одна малолетка. Зоя. Она соскочила. То есть, уволилась.

— Любопытно… — скрестил Рябов руки.

— И ведь зарплаты у всех преогромные! — вскрикнул Салямский. — С пятью нулями. Зачем же красть со стола?

— Газпром вас не обижает… Кхе-кхе! — откашлялся я, во рту першило.

— Дело тут не в зарплате, а в вертикальном шкафе.

— В чем? — изумленно вскрикнули мы в унисон с Рябовым.

— Он в моей комнате отдыха. Пойдемте.

Свернули в боковую дверь.

Комнатка небольшая, метров шесть квадратных. Застеленная солдатским одеялом кушетка, колченогий табурет и тяжеловесный шкаф из мореного дуба. Ручки заменяют две оскаленные львиные морды.

— И что же, этот шкаф какой-то волшебный? — иронически выгнул я бровь.

— Подарок самого Алексея Мюллера, председателя совета директоров Газпрома.  Презентовал на мое сорокалетие. Шкаф из апартаментов Бурбонов.  Тех самых, коих сверг Наполеон Бонапарт. Впрочем они опять вернулись. Да вы откройте. Смелее!

Я взялся за мордочку. Потянул. С мелодичным скрипом шкаф отворился. Оказался оглушительно пуст. Мы лишь увидели темные стенки, изъеденные неугомонным жуком-короедом.

— Именно этим вы хотели нас удивить? — хмыкнул Рябов.

— Закрывайте. А теперь я.

Салямский нежно взялся за льва. На этот раз дверца не заскрипела. На нас же просто как из рога изобилия хлынула наличность. Радужные еврики, баксы, рубли… А стенки на этот раз оказалась солнечно светлы, нигде не тронуты подлым короедом.

— Это фокус такой? — перекатил Рябов кадык.

Аркадий Владимирович протянул мне новехонькую пачку евро, одна к одной, соток.

— Пощупаете? Взгляните на просвет. Настоящие. Причем все это богатство появляется, когда открываю именно я. Спасибо господину Мюллеру. Кстати, он тоже дворянин. Маркиз или барон. При личной встрече уточню обязательно.

— И с таким шкафом вы тяните суетливую канитель с «Вертикалью»? Зачем вам этот ансамбль? — почесал я затылок.

— Мюллер сказал, если я вздумаю покинуть «Вертикаль», то шкафчик он заберет.

Салямский закрыл дверцы.

Я не удержался, резко отворил его.

Пуст!

Стенки изъедены жуком до трухи, жалкого тлена.

— Так где же эта Зоя, уволенная? — с горловым клекотом вопросил Рябов.

— Откуда мне знать? Эта юная сучка отвергла даже орал! Могу ли я держать такого сотрудника?

Вышли из небоскреба на улицу.

— Забавная конторка… — пробормотал Рябов.

— Забавный шкаф! — вскрикнул я.

— Постойте! — слышим позади.

Оглядываемся.

Нас догоняет Заруб Махмутович. Лысоватый, с брюшком, трогательный в своей тщетной попытке стремительно перемещаться в пространстве.

— Я эту поганую ручку стырил, я! — Заруб смахивает со лба налитой жемчуг пота.

— Какого черта? — шепчу я.

— Это месть! Салямский сгубил мою карьеру… Ручку я выбросил в очко дощатой уборной. У себя на даче, в Перловке.

Идем по Багратионовскому мосту, справа и слева открываются просторные виды на Москву-реку. Молчим. Размышляем.

Рябов стопорнул возле киоска с нарезным оружием. Калаши, стечкины, макаровы, гранатометы… Только на прошлой неделе Госдума разрешила свободную продажу любого оружия.

Заруб хватает меня за локоть:

— Остановите Салямского! Он безумен.

Рябов попросил показать ему автомат «Узи». С наслаждением, как роскошную женщину, ощупал его. Скосился на Магомедова:

— Мы с нетерпением ждем продолжения вашей исповеди.

— Видели по стенам в офисе кораблики и белых кобыл?

Рябов в шутку прицелился в Заруба:

— Дальше?

Художник с раздражением отвел дуло:

— Заставляет меня с маниакальным упрямством рисовать только эти сюжеты. А я же закончил Строгановку! С красным дипломом. Мнил себя вторым Глазуновым.

— Так рисуйте другое. Для себя. Для души, — посоветовал я.

— Не могу! Меня будто заклинило. Зарплата-то у меня с пятью, иногда даже с шестью нулями.

— Мы в курсе… — Рябов отдал продавцу «Узи», попеняв на излишнюю жесткость курка. — Я о зарплате.

— А может, меня заговорили. Есть подозрение, что Галина Алексеевна и Елена, не помню отчество, ведьмы. Причем ведьмы черные. Выполняют деликатные поручения Аркадия Владимировича.

— Это шутка? — оскалился Рябов.

— Пойду я, — громово высморкнулся в клетчатый платок Заруб. — Надо рисовать очередную блондинистую кобылу. У меня же семь своих детей и девять внебрачных.

Товарищ Магомедов на заплетающихся конечностях побрел, обернулся:

— На корпоратив он вас пригасил?

— Придем и без приглашения, — выпятил я подбородок.

— Не выдавайте меня. Я сам признался.

— Могила… — добродушно осклабился Рябов.

Прошли мост. Спустились к громадине ТД «Европейский».

— Сейчас скачаем в «Ютубе» выступления «Вертикали». Вертикальный же шкаф, скажу откровенно, меня напряг.

— Двойная игра… — прошептал я.

Дома мы с Рябовым по очередности приняли пенную ванну с лепестками лотоса. Просушили волосы китайским феном. Выпили по чашечке крепчайшего зеленого чая. И сразу же приникли к могучим сетям интернета.

Честно говоря, ролики ансамбля «Вертикаль» оказались, как говаривал Зощенко, маловысокохудожественными. Солисты, широко разевая ротовые пазухи, контрастно освещенные софитами, пели:

Вертикаль — ты отец нам и мать.

Вертикаль — ты дала нам на хлеб и на соль.

Вертикаль — славу тебе будем петь

Мно-о-о-ого лет!

— Тошнотворное зрелище… — поморщился сыщик. — И надо же так с потрохами продаться?!

— А мне голос Галины Алексеевны пришелся по душе, — возразил я. — Славный такой мальчишеский дисконт. А вот Елена явно дала петуха. Не попала ни в одну ноту. И я не въехал, поет ли сам дворянин Салямский или же только пасть разевает?

— Загадка…

Больше всего поразил ролик с солирующей Зоей Шнырь. Худющая, в черном платье до пят, она задорно пела:

— Эх, Зоя! Кому давала стоя?

— Начальнику конвоя…

За пачечку «Прибоя».

— Теперь я, кажется, понимаю, почему Зоя уволена, — смутился я. — Она же поет вне концепции.

— Напротив, — сощурился Рябов, — строго в русле концепции. Пачка «Прибоя» — это та же зарплата. Кстати, прибой рифмуется с офисным живописным корабликом в бурном море.

— Давайте-ка укладываться спать, — зевнул я. — Утро вечера мудренее.

Поутру нас разбудил телефонный звонок. На проводе Заруб Махмутович.

— Откачал я говно-то! — кричал он в трубку. — Я о своей деревенской уборной. В Перловке.

— Зачем вы нам это докладываете? — сонным голосом прошептал я.

— Так ведь нашел я треклятую ручку. Тщательно протер ее нашатырным спиртом.

— Аммиаком? — не мог я ни уточнить как доктор.

— Именно! Стала лучше, чем прежде. И пишет.

— Повинитесь перед Салямским? — выгнул бровь Рябов.

— Вы чего?! Он же меня сразу под зад коленом. Помогите выкрутиться. У вас же мозги аналитические.

— Лады, — потянулся сыскарь. — Как там ваша очередная белая кобыла или кораблик в бурном море?

— Не могу их писать. Как достал ручку в говне, будто заклинило.

— Это что-то фрейдистское, — сощурился я. — Анальный фактор.

— Наверно… Только не у меня, а у Салямского.

— А он-то тут причем? — ухмыльнулся Рябов.

— Галина Алексеевна с Еленой каждый день ему ставят клизмы. Из гречишного меда. Попросил он как-то Зою Шнырь клизму поставить, да она как увидала жопу босса, расхохоталась до колик. Не смогла сдержаться.

— Почему? – выгнул я бровь.

— Говорила, мол, жопа — бабья. Простонародная. Куда там ей до столбовой дворянской.

— Сколько же причин для увольнения Зои, — Рябов потянулся к раскладному саксофону, торчащему из кармана макинтоша на стенном гвозде.

— Диктуйте мне адрес, — продолжал Заруб. — Я вышлю курьером сраную ручку. А вы уж решите, как быть с ней.

Сыскарь достал саксофон, погладил раструб:

— Ручку вы нам тайно передадите при личной встрече. Придите к ресторану «Аллигатор» чуть загодя.

— Заметано… Я вот только не понимаю, какой лично ваш интерес дело копать дальше. Ведь все уже ясно?

— Тайна вертикального шкафа, — тихо произнес Рябов.

— Эх, ребятушки, лучше бы вам сюда не соваться, — вздохнул Заруб. — Это тайна самого Алексея Мюллера!

Операция с передачей ручки прошла успешно. Рябов сказал Салямскому, мол, ее подбросили нам в почтовый ящик.

— Но кто же ее украл? — понюхал находку Аркадий Владимирович. — Странный какой запашок. Будто говном? Вы не находите?

— Скорее аммиаком, — закусил я губу.

— Мазурика мы пока не вычислили… — пробормотал Рябов.

Грянула музыка. Причем в явном антагонизме с буржуйским заведением. Динамик орал на разрыв аорты:

Каховка, Каховка!

Родная винтовка.

За нами — святая земля.

— Обожаю революционные песни! — захлопала в ладошки Елена.

— Мурашки по спине! — подхватила Галина Алексеевна.

— Ты новый корабль изобразил? — хмуро повернулся к Зарубу Салямский.

— Нахожусь в творческом поиске. Чуток сошел с круга.

— Ты давай, брат, возвращайся на круг. Или я тебя сам с него вышибу.

— А где же остальные сотрудники? — попытался я перевести разговор на позитивные рельсы.

— Со мной только избранные, — посуровел Аркадий. Нанизал на серебряную вилку маринованный скользкий рыжик. Пригубил рюмку армянского коньяка. Смачно заел. — Каждую ночь мне непременно снится кораблик в бурном море и белая кобыла выскакивающая из чащи леса. Вот я этот сон и пытаюсь картинами Заруба смазать. Так сказать, клин клином.

— А мы-то думали что-то фрейдистское, — очистил я банан.

— Ни боже! Скорее по Карлу Юнгу. Все на тончайших ассоциациях.

Я оглянулся. Заведение пусто. Оно и понятно — цены, сука, кусаются. Как, верно, кусаются и живые аллигаторы, резвящиеся под хрустальным полом.

— Опасаетесь? — взяла меня под локоть брюнетка Галина Алексеевна. — Зря! Они, что овечки.

— Аллигаторы питаются только раз в месяц, — положила в тарелку крокодильего мяса блондинка Елена.

— Вдруг именно сегодня у них день кормежки? — волосы на моей голове зашевелились, одно земноводное глянуло мне прямо в глаза.

— Пол сделан из бронебойного хрусталя, — усмехнулся Салямский. — Его и танк не пробьет. По крайней мере, так уверяет администрация.

— В этом-то и вся фишка… — с треском жевал пупырчатый огурец живописец Заруб. — Чувство близкой смертельной опасности!

Загорелся экран огромного монитора. На нем появился хор Российской Армии. Грянула величавая песня. Понизу экрана пропечатывались субтитры.

Артиллеристы, Сталин дал приказ!

Артиллеристы, зовет Отчизна нас.

Из тысяч грозных батарей,

За слезы наших матерей,

За нашу Родину — огонь!

Огонь!

Сподвижники Салямского запели с энтузиазмом. Громче всех голосил Заруб Махмутович. И если в бытовой речи он говорил явно с грузинским акцентом, то песню о сталинском воинстве распевал чисто по-русски.

Салямский пел шепотом. Из его уст нельзя было разобрать ни одного словечка. По толстым щекам Аркадия Владимировича струились скупые мужские слезы.

Я толкнул инспектора:

— Самое время его спросить о вертикальном шкафе. Глядите, как он расчувствовался.

— Подождем чуток. Я нужный миг чую интуитивно.

Песня закончилась.

Салямский вытер слезы ресторанной салфеткой.

— Какие люди были, блин?! — произнес тоненько.

— Предлагаю всем выпить стоя за моего земляка. За товарища Сталина! — поднял рюмку Заруб Махмутович.

— Нет, — нахмурился Салямский. — Мы лучше стоя выпьем за сегодняшнюю вертикаль.

— Как же здесь хорошо! — одернула короткую юбку Елена, ястребиным взглядом скользнув по ширинке Салямского.

С экрана же полилась новая песня:

Забота у нас такая,

Забота у нас большая.

Жила бы страна родная,

И нету других забот.

Песню эту за столом исполнили вяло. О Сталине с яростью, а тут по инерции.

К моему уху склонился Салямский:

— Меня больше всего волнует этот шкаф. Как туда попадают бабки — выше моего разумения.

— Может, ночью подкладывает курьер из Газпрома? — предположил я.

— Так ведь деньги появляются, если только я открою.

— Ну да…

— Мистика! Будто зайца достаю из пустого коробка за уши. И фокусником каждый раз оказываюсь именно я.

— Вы бы радовались! — усмехнулся Рябов.

— Да я же с ума схожу от этого шкафа. Может, именно поэтому перманентно впадаю в детство. Требую себя купать в корыте. Теребить петушок. Так хочется спрятаться от этого кошмара за материнской доброй юбкой.

— А почему вас позвали в Газпром? — сыскарь навалил себе в тарелку салат из манго и авокадо.

— Я же троюродный племянник Алексея Мюллера. Как-то поздравил его с Днем России открыткой, он позвал. Дал хлебное место.

— А до этого кем вы работали? — подцепил я вилкой кусок крокодильего мяса. Разжевал. Ничего… Вроде куриного.

— Учителем пения в тюремной школе. На Колыме.

— Какой счастливый зигзаг судьбы! — ковырялся Рябов в зубах балабановской спичкой.

Салямский передал метрдотелю визитку с заказом песни.

Метр с уважением склонил набриолиненный пробор головы.

На экране вновь возник хор Российской Армии.

Артиллеристы, Сталин дал приказ!

Артиллеристы, зовет Отчизна нас…

— Все танцевать! — с властным выражением лица встал Салямский.

Вопреки музыкальному посылу Заруб Махмутович пошел по кругу в национальном танце, эдаким грузинским соколом.

Галя и Лена выступили на хрустальный пяточек танцпола лебедушками. Черная лебедушка и белая. Ведьмы ли они? Вряд ли…

Салямский танцевал сомнабулически, еле передвигая ногами. Похож был на обрусевшего пингвина, толстого и манерного.

Я тоже было ринулся к пяточку, да Рябов придержал меня за полу пиджака:

— Не дергайтесь!

На словах «Из тысяч грозных батарей, за слезы наших матерей, за нашу Родину — огонь! Огонь!» в зал вошла худенькая и высокая девушка в кожаном костюме. На плече у нее лежал гранатомет.

Рябов схватился за кобуру потайного браунинга:

— Это же уволенная! Зоя Шнырь!

— Вижу…

Зоя громко запела:

— За слезы наших матерей, за нашу Родину — огонь! Огонь!

И выстрелила в хрустальный танцпол.

Ансамбль «Вертикаль», точнее, его круг избранных, с грохотом провалился в водную стихию, к резвящимся аллигаторам.

Вода сразу стала бурой от крови.

Как потом папарацци выяснили, именно сегодня был день ежемесячной кормежки.

Артур Кангин
kangin.ru