Велижская драма и трагедия Лермонтова «Испанцы»

К 200-летию М.Ю.Лермонтова

«Испанцы» (1830) – первая законченная трагедия шестнадцатилетнего Лермонтова. В «Лермонтовской энциклопедии» (1981) нахожу упоминание о том, что спектакль Московского еврейского театра по этой пьесе перед войной пользовался успехом, о нём писал Михоэлс, декорации к спектаклю выполнил художник Роберт Фальк. Но в энциклопедической статье о еврейской теме в трагедии ни слова. В работе Б.Эйхенбаума о драмах Лермонтова (1955) есть глава – «Испанцы» Лермонтова как политическая трагедия», и в ней эта тема упомянута. Но как? «Еврейская тема в «Испанцах» – такое же романтическое («внеисторическое») обобщение, как Испания, и оно так же подготовлено литературной традицией». Конечно, библейское влияние и литературная традиция – великое дело, и «Еврейские мелодии» Лермонтова написаны под прямым воздействием поэтического цикла Байрона, но всё же… Так ли уж «внеисторичны» «Испанцы»?

Разрешил мои сомнения Леонид Гроссман. В серии «Литературное наследство» вышел в своё время 43-44-й том, посвященный Лермонтову. В нём имеется большая и глубокая статья Гроссмана «Лермонтов и культуры Востока». Писатель и литературовед, для которого не нашлось места в советском «Литературном энциклопедическом словаре (1987), убедительно доказывает связь «Испанцев» с драматическими событиями, которые разыгрались в Велиже в 1823 году. «Великий Эйх», как звали Эйхенбаума друзья, прекрасно знал работу Гроссмана, но и он, для кого проблема поведения, научного и жизненного, всегда оставалась самой насущной, на исходе сталинской эпохи не осмелился даже сослаться на неё. О Велижском деле написал Семён Резник в романе «Хаим-да-Марья» в 1979 году, но он был отклонён всеми книжными и журнальными издательствами, хотя в нём не было ничего антисоветского. Роман увидел свет в Вашингтоне в 1987 году.

Что же произошло в Велиже, маленьком городке Витебской губернии? Католическая и униатская церкви в борьбе за паству, за усиление своего авторитета активно использовали испытанный способ – разжигание антиеврейских настроений в народе. Здесь ещё жила память о Ленчицком ритуальном деле, сфабрикованном монахами бернардинцами в 1632 году. После четвертования двух оговоренных евреев, которые и под жестокими пытками отрицали вину, «мощи замученного ребёнка» были помещены в ризнице костёла. Двести лет спустя, в 1822 году, костёл заказал живописцу Орловскому большую картину, изображающую, как евреи выцеживают кровь из убиенного младенца. Пушкин вспоминает Орловского как баталиста («Бери свой быстрый карандаш, / Рисуй, Орловский, ночь и сечу!»), но он, как видите, создавал не только батальные сцены. На своём полотне он придал «преступным» евреям сходство с раввином Ленчицы и его служкой. Картина была помещена на фасаде костёла, а когда власти по жалобе евреев приказали было её снять, католики ударили в набат и подняли прихожан. Картина продолжала «украшать» их храм.

Весной 1823 года был закончен и освящён Святодухов униатский собор в Велиже, и тогда же был найден труп «убитого жидами христианского ребёнка». Ю.Гессен в книге «Из истории ритуальных процессов» (1906) пишет: «Велижские евреи пали жертвой заговора. Над трупом несчастного ребёнка составился молчаливый союз врагов евреев. До нас дошли лишь несколько имён, но и по ним видно, как суеверие, жестокость и злоба сплотили воедино людей разнообразного служебного положения, различных общественных классов – от пьяного сапожника до генерал-губернатора».

Документы донесли также имена некоторых из сорока двух жертв, годами томившихся в каземате, часть из них не вынесла тягот заключения. Тринадцатилетний подросток Янкель Аронсон, схваченный больным и умерший в оковах; к нему, умирающему, не допустили никого, даже мать. Молоденькая дочь Зейликсона, содержавшаяся в доме следователя Страхова, над которой он глумился, как хотел. Ицик Нахимовский, разорённый и больной, говоривший на допросах, что у него остались в полном здравии лишь память, язык и душа: «память его будет помнить, язык говорить, душа чувствовать правду о пережитых обидах и мучениях». Меламед Хаим Хрипун, который просил Бога, чтобы главная обвинительница евреев крестьянка Терентьева была жива, ибо «настанет время, когда она скажет правду». Не потерявшая своей библейской красоты и гордости Славка Берлин, у которой за время процесса умерли в темнице и «были выкинуты, как падаль», все её родственники и оставался в живых лишь один закованный в кандалы сын Гирш, сидевший в другой камере.

Юный Лермонтов этих имён не знал, но о велижском деле он был наслышан, причём сразу из двух источников. Восемнадцатилетняя Екатерина Сушкова, юношеская любовь Лермонтова, ездила в Велиж осенью 1829 года со своим дядей Н.С.Беклешовым, которому было высочайше поручено проверить действия следственной комиссии и который занимался проверкой более полугода, но без особого успеха. Она вернулась из Велижа накануне знакомства с Лермонтовым и была полна впечатлениями. Судя по её «Запискам», Сушкова находилась в эпицентре обсуждений этого громкого дела.

Куда более объективную оценку велижское дело получило стараниями адмирала Н.С.Мордвинова, с которым бабушка Лермонтова находилась в ближайшем свойстве (её брат обер-прокурор сената А.А.Столыпин был женат на дочери адмирала) и которого маленький Мишель звал «дедушкой Мордвиновым». Единомышленник Сперанского, Мордвинов, по словам Пушкина, «заключает в себе одном всю русскую оппозицию», не случайно декабрист Рылеев посвятил ему свои «Думы». У Мордвинова было поместье неподалеку от Велижа, и тамошние евреи, наслышанные о справедливости «барина», обратились к нему с запиской, взывая о помощи. Мордвинов представил записку Николаю I в 1827 году. Он настаивал на полной невиновности евреев и стремился ввести этот безобразный процесс в рамки законности. Лишь когда дело поступило в Государственный совет в 1834 году (а он был председателем одного из его департаментов), ему удалось доказать, что «евреи пали жертвою заговора, жертвою омрачённых предубеждением и ожесточённых фанатизмом следователей с кн. Хованским во главе».

Государственный совет поддержал Мордвинова и вынес приговор: «евреев-подсудимых от суда и следствия освободить; доносчиц-христианок сослать в Сибирь на поселение». Благодарные велижские евреи ввели в одну из своих молитв дополнительный стих: «И да будет Мордвинов помянут к добру».

Как пишет Гроссман, мы не можем точно определить, что именно знал Лермонтов из велижского следствия, какие факты и обстоятельства этого долгого процесса ему открылись. Ясно одно: велижское дело выглядело в глазах юного поэта не просто уголовным случаем. Он впервые столкнулся с несправедливым обвинением целого народа в изуверстве и бесчеловечности. В нём пробудились чувство высшей справедливости и протест, они одушевляют его первую трагедию.

Знатный кастилец дон Алварец, гордящийся своими предками, уличает молодого Фернандо прежде всего в еврейском происхождении: «…я, испанский дворянин, могу тебя суду предать»; «…кто мать твоя?.. – Верно уж жидовка»; «Итак, смирись, жидовское отродье!» Гранд Алварец похваляется своим предком, который служил «при инквизиции священной»:

Три тысячи неверных сжег и триста
В различных наказаниях замучил…

Тема инквизиционного суда, жестокого и беззаконного, звучит с первой до последней страницы трагедии. «Где суд в Испании? Есть сборище разбойников!» – восклицает Фернандо. Ему вторит несчастная Ноэми: «Закон – тиран!». Разве это не отклик на велижскую юстицию?

А итальянец-иезуит патер Соррини, состоящий при «святой» инквизиции, и его единомышленник доминиканец! Один говорит другому:

Должно быть, ты узнал
Пристанище богатого жида
Или, что все равно, еретика,
Веселье на лице твоем блистает!

Как не узнать в этой парочке ксендза Паздерского, униатского священника Тарашкевича, киевского митрополита Евгения, ксендза Луковича, каноника Пикульского, сыгравших такую зловещую роль в велижском деле!

В «Испанцах» Лермонтов выступил с оправданием еврейского народа, изображая его морально чистым и душевно возвышенным, несмотря на жестокие унижения. Об этом говорит и глубоко знаменательный диалог в финале трагедии:

Испанец (сухо). Жидовка умереть одна не может? –
Пускай она издохнет!.. И Фернандо
Как говорят, был сын жида.

Сара. Он сын
По крайней мере человека – ты же камень!

В третье действие трагедии Лермонтов включил набросок «Еврейской мелодии», восходящий к 136-му псалму, где оплакивается падение Иудеи. Этот псалом после событий 14 декабря 1825 года приобрёл особую популярность в русской литературе и наполнялся обычно аллюзионным гражданственным содержанием. Тем более хочется отметить личностный подход к нему молодого поэта, пожелавшего отождествить драму своего одиночества, своих разочарований с трагедией еврейского народа.

Плачь! Плачь! Израиля народ,
Ты потерял звезду свою;
Она вторично не взойдет –
И будет мрак в земном краю;
По крайней мере есть один,
Который все с ней потерял;
Без дум, без чувств среди долин
Он тень следов ее искал!..

Грета Ионкис