«Важна сила притяжения». Памяти Петра Фоменко

У него был редкий в театре талант — ставить спектакли с запасом прочности, «заведенные» на годы бесперебойной работы

Умер Петр Наумович Фоменко. Близкие за глаза его называли Фома. Я не был близким — называл Петр Наумович. А учеников его, первое поколение «Мастерской», всегда называли «фоменками». «Фоменки» — радость театральной Москвы. Вот уже два десятилетия длится эта радость. Им завидовали. И заранее сильно жалели — знали, что Фоменко тяжело болеет, сахарный диабет, то да сё… Что с ними будет, когда его не будет? Было страшно. Но это страшное так счастливо отступало. А сегодня — случилось. И страшно встретиться глазами с кем-то из его учеников: для нас для всех его спектакли, он сам, само его существование было театральным и человеческим счастьем, а для них — жизнью. Как в стихах Ахматовой: «Магдалина билась и рыдала, Ученик любимый каменел, А туда, где молча Мать стояла, Так никто взглянуть и не посмел». И все-таки не смог — зашел на сайт «Мастерской Петра Фоменко». Им и тут не изменил вкус. Они запретили себе истерику: «Сегодня 9 августа в 6.00 утра на 81-м году жизни скончался художественный руководитель театра «Мастерская Петра Фоменко», режиссер, педагог, народный артист России Петр Наумович Фоменко». Он научил их главному — достоинству в профессии.

У Давида Самойлова, которого высоко ценил Фоменко, была такая строчка: «Я сделал вновь поэзию игрой В своем кругу. Веселой и серьезной». Как это точно подходит к тому театру, который выше всего ставил Фоменко, к театру, который он построил. Когда умирает известный человек, это горе для немногих или многих близких, а для большинства — повод вспомнить фильмы, спектакли, музыку, то, чем занимался этот известный человек… А тут — такая личная потеря, и получается — для нас всех. И еще, вроде не для этой минуты: как он умел быть легкомысленным до самых последних дней, то есть самые глубокие мысли у Петра Наумовича Фоменко были легкокрылыми. Часто — веселыми. Легкие — как актеры Фоменко. Определение. В понятие «фоменок» эта легкость включалась как бы в одно касание, но одновременно — не легковесная, не пустая игра. В его спектаклях актеры легко могли как бы выглянуть из-за маски своего героя, подмигнуть, что не мешало так же стремительно вернуться к прерванному на секунду рассказу и к жизни человеческого духа. Игра эта была веселой и серьезной.

Критик Павел Руднев вспомнил сегодня, как Фоменко однажды в Хельсинки пересказал ему свой сон: «Ему приснился замысел «Пира во время чумы». За длинным столом сидят герои пьесы и по мере действия кто-то из них умирает. Просто откидывается назад. И тут же этот ряд плотнее друг к другу примыкает, чтобы заполнить пустоту. Важна сила притяжения, говорил Фоменко, важно, чтобы зритель чувствовал физическое напряжение, как мускулы спины каждого крепят общую линию. Удерживая друзей по несчастью от скатывания в бездну. Как жалко, что он этого не сделал. Гениальная мизансцена, мастер».

Такая история имеется и у меня. Дорогое воспоминание, которым, как какою-то заветной тайной, как в детстве — секретами, не хотелось прежде ни с кем делиться… Однажды летом я заехал в театр: надо было переговорить с их замечательным директором Андреем Воробьевым. В какой-то момент он вышел, а вернувшись, спросил: «Там Петр Наумович приглашает пообедать в буфете… Пойдем?» Я не мог поверить свалившемуся на меня счастью, и два часа, наверное, мы просидели. Он читал Пушкина, рассказывал какие-то истории, и все это было… запросто. Он не был небожителем, спустившимся с небес. Он и говорил всегда в жизни негромко. Очень трудно было записать его речь. Дома хранится кассета — полтора или два часа тихо журчащей речи. Ни слова почти не разобрать. А когда он говорил в микрофон, микрофон в его руке раскачивался обычно, как свеча на ветру… А говорил он всегда интересно. Умно и весело.

Я помню, в «Независимой газете» в конце 1990-х мы проводили большой опрос театральных критиков — просили назвать спектакль, оказавший влияние на общественную жизнь и вышедший после 1991-го, но до 1996-го. С большим отрывом вперед вышел спектакль Фоменко «Без вины виноватые», который он поставил в буфете Театра Вахтангова. С Юлией Борисовой, Евгением Князевым, Людмилой Максаковой, Шмагу сыграл на премьере Юрий Волынцев, который, к величайшему сожалению, вскоре умер… Гимн театру. Оправдание театра, тогда, в начале 1990-х, казалось, дышавшему на ладан. Залы стояли пустые, публику интересовали совсем другие вопросы, не театр. И в этот же год вышло решение о новом театре в Москве — «Мастерской Петра Фоменко». «Одну абсолютно счастливую деревню» по роману Бориса Вахтина, своего товарища, Фоменко выпустил в 2000-м, и спустя 12 лет после премьеры на него записываются, очередь — на год. Не попасть. Редкий в театре талант — ставить спектакли с запасом прочности, «заведенные» на годы бесперебойной работы. Надо знать механизм театра, все его тайные шестеренки, что за что цепляется, как будет крутиться… Фоменко знал. Рядом с ним другие все становились талантливее и лучше, это тоже важнейшая особенность и талант великого человека в театре, взаимовоспламеняемость. Фоменко этим талантом обладал.

Вот на днях вице-премьер Дмитрий Рогозин связал череду космических неудач, преследующих Россию, с почтенным возрастом сотрудников отрасли. Сказал, мол, пока у нас самому молодому директору предприятия Роскосмоса будет 62 года, марсоходы нам будут только сниться… Между тем Фоменко возглавил «Мастерскую», когда ему исполнилось 60, почти в 61 год. И это — урок всем нынешним нашим ювенильным завихрениям, когда, как заметил режиссер Валерий Фокин, если тебе больше двадцати, то ты как бы уже и не режиссер…

Фоменко не боялся быть парадоксальным, идти не в ногу. Лет семь тому назад его спросили на сборе труппы, собирается ли он — как все тогда — ставить «новую драму». «Собираюсь, — мгновенно откликнулся Петр Наумович. — Собираюсь вот Чехова ставить и Островского».

Шутил, конечно. Но не только шутил. В нем была эта русская черта: лукавя, шутя говорить о серьезном. Ведь у него в спектаклях и вправду Лев Толстой был живым, герои «Войны и мира» говорили с нами как живые с живыми. К слову, он был невероятно трепетен, но и в этой трепетности — не скучен, не сухарь. Он поставил в Вахтанговском в 1996-м «Пиковую даму», из которой не выкинул ни слова, даже эпиграф в спектакле звучит, а Юлия Рутберг играет роль «Тайной недоброжелательности». Все — от первого до последнего слова — вошло в спектакль. Идет до сих пор. Таким же долгожителем были его «Плоды просвещения» в Маяковке.

Мы были счастливы, получив в подарок такой театр, но — это было видно — счастлив был и он, счастлив был, растворяясь и находя продолжение в игре Гали Тюниной, Полины и Ксении Кутеповой, Мадлен Джабраиловой, Евгения Цыганова, в них всех. В Каменьковиче, в Женоваче, в Иване Поповском, Лене Невежиной, Пускепалисе, Юскаеве, Бадалове… У них нет выхода — только вперед, продолжать его дело. Трудная участь.

Григорий Заславский
forbes.ru