В Париже

1.

В Париже я поселился в небольшой, но весьма уютной гостинице, с видом на чудовищно безвкусную Эйфелеву башню и ржавым мусорным баком прямо у входа.

Франция всегда наводила на меня тоску, а тут еще ноябрь, дождь меланхолично стучит в стекло, русский клошар под электрошарманку распевает (специально для меня!) гимн РФ и другие бравурные песни.

Казанские ученые поручили мне исследовать назревающие вулканы на Елисейских полях.

Однако сколько я не бегал по этим пресловутым полям, сколько не вгонял стальной щуп в жирную, с розовыми дождевыми червями землю, даже намека на вулканы радикально не было.

Зачем я приехал сюда?!

Сейчас сидел где-нибудь в «Метрополе», с мажорными цыганами и медведями бражниками, хлестал бы ядреную водку, закусывал жирным налимом под вологодским хреном.

Что говорить…

В полдень я лег на маленький, кривой, французский диванчик.

Вдруг крепко уснул.

Проснулся под вечер.

«Ну, вот и выспался, — укорял я себя. — Что теперь делать?»

На столе лежала газета.

В глаза бросилось объявление: «Сегодня состоится открытие русского ресторана «Три Ивана».

Я надел плащ, линялую джинсовую кепку, пересчитал в крокодиловом портмоне евро и смело вышел в промозглый, ветреный город.

2.

Заведение парижского общепита мне понравилось. Расписные матрешки в виде настольных ламп, лакеи в скрипящих козловых штиблетах, огромный медный самовар с сапогом для раздува, длинноногие официантки в русских сарафанах, столешницы из мореного дуба, кабаньи клыкастые головы, повешенные по стенам там и сям.

Я кликнул гарсона.

Подошла стройная девушка, с высокой грудью и грустными карими глазами:

— Что угодно?

— Мне телячьи битки. Макароны по-флотски. Молочного поросенка в побегах можжевельника. Волжскую щуку, фаршированную индейкой. Костромскую индейку, фаршированную щукой.

— Все?

— Борщ у вас есть?

— Есть наваристые украинские щи.

— На свежей капустке?

— Да. С фрикадельками из колымских перепелок.

— Несите!

— Пить, что будем?

— Водку, конечно. Что же еще?!

— Брусничная, клюквенная или в чистом виде?

— Давайте каждой по штофу. Да еще перцовки. На улице ветер.

Официантка уважительно склонила голову с заплетенной крендельком русой косой, направилась к кухне.

Взглядом я так и впился в нее.

Какие бедра!

Как восхитительно раскачивается все ее молодое тело на шпильках!

Цыган с бельмом на правом глазу подошел ко мне, запиликал на скрипке что-то страстное, румынское.

Подскочила вертлявая цыганка. Бренча серебром мониста из российских рублей, взвизгнула по шаблону:

— К нам приехал! К нам приехал!..

— Рано, — отрезал я, указав на пустой стол.

Цыгане, вылупив чернослив очей, смущенно отошли.

Через минуту появилась и подавальщица с заказом.

«Какая скорость! — поперхнулся я слюной. — В Москве бы пришлось ждать минут пять. Не меньше».

3.

Наелся быстро и стал оглядываться.

Все как обычно.

Истасканные, накокаиненные физиономии эмигрантов, людей без роду, без племени, перекати-поле.

Набрякшие морды бандитов с матерными наколками на лбу.

Еврейские пейсы и тоскливые глаза.

То ли дело — Москва!

С безумной удалью и размахом!

Здесь же лишь только обезьянничали русской широте.

Горланили, окая театрально по-волжски, щипали за ягодицы блудливых цыганок, боролись с гималайским медведем, пили, захлебываясь, из горла сивушную водку.

Жалкая карикатура на Россию!

Подошла официантка с клюквенным морсом.

— Присаживайтесь, — пригласил я ее.

— Хозяин у нас палестинец, — испуганно взлетели бархатные ресницы. — Может отреагировать неадекватно.

— Садитесь, — заиграл я желваками. — Скажите, что я — ваш дядя.

— Да вы мне ровесник! Какой дядя?! — барышня, поправив сарафан, элегантно села, скрестив сильные ноги.

— Я — Юрий Козлов, — икнул я клюквенной водкой. — Вулканолог и путешественник.

— Мое путешествие закончилось здесь, — произнесла девушка. — Меня зовут Маша. Мария Долгорукая.

— Потомок того самого князя?

— Что вы! Он — однофамилец… Каждую ночь мне снится Спасская башня. Путин. Я вся извелась.

— Выпьете со мной?

Из-за сатиновых штор с красными петухами выглянул, обрамленный бакенбардами, палестинец. Глаза его гневно сузились.

Я достал из внутреннего кармана красную корочку почетного вулканолога, издалека они напоминает удостоверение работника ФСБ.

Бакенбарды исчезли.

— За столицу! — поднял я, сверкнувшую гранями, хрустальную рюмку.

— За нашу родную Москву! — приподняла уголки глаз Маша.

Девица выпила резко, по-русски, щеки ее сразу заалели.

Я уважительно посмотрел на красавицу-выпивоху.

— Вы женаты? — Маша лукаво спросила.

— Знаете, — поправил я бабочку, — я был женат семь раз. Прорва детей. Может, уже и внуков. Но я никогда не был счастлив.

— Бедненький, — Маша нежно погладила мою жилистую руку.

— А вы? Как вы здесь оказались?

— Давайте, еще по одной?

Ледяная водка обожгла желудок.

— Обычная история, — усмехнулась девушка. — В конце прошлого века я стала мисс красоты города Воронеж. Затем модельное агентство «Красный Восток». В меня влюбился французик, менеджер топ-модельного бизнеса. Как дура поехала в Париж. Увы, карьера моя оказалась фикцией. А французик — очень расчетливым и жадным сукиным сыном. Через пару недель он меня бросил. Что делать? Возвращаться в Россию? То-то злорадствовали бы мои подружки. Идти на панель?.. Мне еще повезло устроиться официанткой.

Держа медведя за медное кольцо в носу, к нам подошел цыган. Гремя монисто, подскочила цыганка. Взвизгнула дурно настроенная скрипка.

Я, молча, указал детям табора на уже пустой стол, и они смущенно ретировались.

— Куда теперь? — спросил я Машу.

После душевного разговора показалось странным расстаться просто так.

— Поехали к вам, — серьезно сказала девушка и быстро поцеловала меня в губы.

4.

Утром мы сидели у камина, лакомясь апельсином, выжимая оранжевые корочки в косматое пламя.

Брызги вспыхивали бенгальским огнем.

— Мне еще никогда не было так хорошо, — Маша по-кошачьи потянулась.

Ее слова были справедливы.

Как любовник, я отличался дьявольской изощренностью и неутомимостью бабуина.

— Поехали в Россию, — внезапно предложил я. — Люди мы уже не молодые. Купим где-нибудь дом в Костроме. Зимой будем растапливать печку березовыми дровами. Представь, на подоконнике мурчит жирный кот. Рыжие вязанки лука на стене. Во дворе банька с дубовым веничком. Ведь, хорошо?!

— Хорошо… Ан мой жребий брошен. Я останусь в ненавистном Париже. И пусть моя жизнь летит в тартарары.

Я склонил седоватую голову, уважая отчаянное решение русской парижанки.

— Тогда вот что, — я просунул руку под матрас и достал тяжелый чулок. Высыпал содержимое. Золотые десятки царской чеканки на мгновение ослепили нас.

— Я не продаюсь, — сурово потупилась Маша.

— Ах, не в том дело, — струхнул я. — Просто в Париже может случиться всякое. Можно заболеть скарлатиной… Обкуриться гашишем… Попасть под японский мотоцикл… Наконец, твой палестинец с бакенбардами выгонит на улицу. Что тогда?

Маша смуглой ладошкой стряхнула золотые в подол:

— Здесь целое состояние!

— Мой прадедушка был контр-адмиралом императорского Каспийского флота.

Крупные градины секуще ударили в мутное окно.

Вдалеке маячила пресловутая Эйфелева башня. Возле ее шпиля тоскливо кружили тощие парижские вороны.

— Ну, что, — радостно выдохнула Маша. — В «Три Ивана»?

— Я страшно проголодался. Вы готовите амурского налима фаршированного краснодарским вальдшнепом?

— Наше фирменное блюдо.

— Чего мы ждем?

5.

В этот раз цыганам перепало с лихвой.

Царские золотые из чулка улетали со свистом.

Я чуть не оглох от бренчания монисто и взвизга румынской скрипки.

— К нам приехал, к нам приехал, — разевала золотой рот цыганка Люба, — Юрий Михалыч дарагой!

— Пей до дна! Пей до дна!.. — взвыл табор.

Потом я боролся на спор с гималайским медведем. Три раза я положил его на лопатки. Один раз, не без напряга, он меня.

Затем разговаривал с хозяином палестинцем за жизнь. Носитель густых бакенбард оказался отменным парнем, закончившим МГИМО, только страшным занудой.

Все жаловался на коварных израильтян.

Я интернационально молчал, стиснув зубы от водочного восторга и близости с чудной Маши.

Вечером мой самолет улетал в Москву.

Цыгане, палестинец, Маша и медведь Гришка вызвались провожать меня на аэровокзал. Я их решительно отговорил.

Во-первых, на улице темно, как всегда сечет град.

Во-вторых, в это позднее время весь агрессивно ведут себя клошары, по русскому — бомжи.

А, в-третьих, вся эта ресторанная камарилья мне надоела.

Кроме, Маши, конечно. Особенно достал медведь Гришка, который все норовил еще разок побороться со мной, упрямо вызывая на матч-реванш.

Мы с Марией вышли на улицу.

Град с ожесточением лупил в жестяной мусорный бак. Облезлый кот держал в зубах облезлую парижскую крысу.

— Поцелуй от меня Красную площадь, — со слезой в голосе попросила Маша.

kangin.ru