«В окно все это видел Дибич… (Окончание)

«В сороковата херовата…»

В одно из моих пребываний в Пярну, Игорь нагрянул к Д.С., дабы отдышаться от московской суеты и завораживающего ритма (даже в канувшие в небытие советские времена) большого города. Вот тогда-то Самойлов и прочел нам очередную историю из цикла про югославскую поэтессу Поебанку Навзнич.

Она была в его рассказах рамоличкой — расслабленной, немощной, и как все рамолики, впавшей  в некоторое слабоумие. На склоне лет Навзнич испытала творческий кризис — перо отказало, вдохновение пропало, стихи ушли. Поебанке ничего не оставалось, как предаваться старческим сексуальным иллюзиям. Она писала Самойлову письма, осторожно намекала на якобы имевшие в прошлом место интимные и дружеские связи.

Д.С. вел себя мужественно, все связи, кроме творческих, с героизмом фронтовика и твердостью новоявленного эстонца, отклонял и отвечал ей следующим образом:

«Всю жизнь благодарен  вам за ваши изумительные переводы из меня с их адекватностью: «В сороковата  херовата имам я серба и хорвата»[1].

И здесь мы с Игорем падали навзничь, покатываясь от распиравшего нас смеха. После этого остроумец, балагур и «хулиган» Губерман замолкал, уступая первенство хозяину дома.

О МОРГУЛИСЕ и МАРГУЛИСЕ

В русскую литературу буквальным образом вошли два еврея — один старик Моргулис, которому посвящены многочисленные шуточные четверостишия цикла «Моргулеты» Осипа Мандельштама. Другой — старик, парикмахер в Центральном доме литераторов (ЦДЛ) 1960–1970-х годов Маргулис, герой многочисленных анекдотов, расходившихся из стен ЦДЛ по всей Москве.

«Моргулеты» Мандельштама:
Старик Моргулис зачастую
Ест яйца всмятку и вкрутую.
Его враги нахально врут,
Что сам Моргулис тоже крут.

Старик Моргулис под сурдинку
Уговорил мою жену
Вступить на торную тропинку
В газету гнусную одну.

У старика Моргулиса глаза
Преследуют мое воображенье,
И с ужасом я в них читаю: “За
Коммунистическое просвещенье”!

Такую причинить обиду
За небольшие барыши!
Так отслужу я панихиду
За упокой его души.

Теперь каждый любитель поэзии Мандельштама знает об увековеченном им старике Моргулисе.
ЛЕГЕНДА ЦДЛ

«50 лет над головой писателя»

Пожилой добрый   еврей Моисей Михайлович пользовался славой в писательских кругах. Я его, к сожалению, не застал, потому что стал захаживать в Дом литераторов, когда его уже не было в живых.

Ежедневно имевший дело с головами членов СП (Союза писателей), он считался самым остроумным человеком среди писателей и пользовался у них огромной любовью.
В связи с 50-летием его творческой работы над головами множества членов СП «Литературная газета» вышла с таким заголовком: «50 лет над головой писателя». Какие только писательские головы ни попадали под его ножницы! Со всеми — секретарями СП и рядовыми членами, правыми и левыми, националистами и либералами, талантливыми и не очень — он был в хороших отношениях. Его любили и за то, что он хорошо делал свою работу, и за то, что это время можно было провести нескучно. Маргулис рассказывал разные истории из своей жизни, травил, что называется, анекдоты, вспоминал смешные случаи из жизни.
«Кто виноват?»

Его любили даже некоторые антисемиты, такие как поэт Сергей Смирнов, однофамилец автора «Брестской крепости». Он был горбатым от рождения и антисемитом по призванию. Кто-то из писательских коллег-остроумцев пустил в свет о нем такую эпиграмму:

Поэт горбат,
Стихи его горбаты.
Кто виноват?
Евреи виноваты!

Но даже этот человек относился к тому, под чьи ножницы регулярно подставлял свою голову, с достаточной степенью уважения.

«Золото хорошо и без романов»

Рассказывал Давид Самойлов и такую историю, известную в писательском клубе. Как-то в кресло к Моисею Михайловичу сел Борис Полевой, редактор популярного в те годы журнала «Юность», в котором печатались Белла Ахмадулина, Василий Аксенов, Юнна Мориц, Анатолий Гладилин и другие не менее популярные писатели и поэты. Не успел Полевой, неплохой публицист и нормальный русский человек, ненавидящий антисемитов, усесться в кресло, как Моисей Михайлович обратился к нему с вопросом: «Борис Николаевич, если не секрет, над чем вы сейчас работаете?» — «Я пишу роман “Золото”». — «Ну, Борис Николаевич, — ответил Маргулис, — золото хорошо и без романов».

«Какой идиот тебя стриг?»

(Маргулис  и Валентин Катаев)

Вернувшись в очередной раз из Италии, считавшийся советским классиком при жизни знаменитый Валентин Катаев пришел в ЦДЛ пообедать, а заодно решил постричься у не менее знаменитого Маргулиса.

Цирюльня Моисея Михайловича, где он ежедневно совершал свой ежедневный обряд, находилась как раз между каминной залой парткома и Дубовым залом ресторана. Катаев, хорошо откушавши, окончательно решил совместить приятное с необходимым и завернул к Маргулису. Классик после обеда почему-то пребывал не в настроении, которое приносит хорошая (а по тем временам — очень хорошая) цэдээловская еда, и потому был молчалив и мрачен.

«Как будем стричься?» — задал вопрос, не нарушая традиций, М.М.

«Молча», — ответил автор ставшего классикой при жизни сочинения «Белеет парус одинокий» и еще двух-трех десятков романов, рассказов и пьес.

Но для Моисея Михайловича работать молча было невозможно, тем более, что по писательскому дому давно гуляли слухи, что Валентин Петрович побывал на этот раз не в какой-нибудь социалистической Болгарии или в такой же социалистической Польше, а в самом ну если не сердце, то в легких капитализма.

Поэтому он не утерпел и вступил в разговор со знаменитым клиентом. «Вы были в Риме?» — чтобы удостовериться окончательно в имевшемся факте, осторожно наклоняясь над Катаевым, спросил Маргулис. «Да», — как можно короче ответил советский классик. «И вы имели аудиенцию у папы?» — с восхищением вопрошал Моисей Михайлович, натачивая возле горла классика бритву. «Да», — как можно лаконичней и все так же сурово и односложно отвечал Катаев. «И, склонив голову, целовали ему туфлю?» — не унимался любопытный Маргулис. Услышав в третий раз краткое «да», он не выдержал и спросил: «И что он вам сказал?» Тут уже не выдержал классик: «Ничего. Только спросил: “Какой идиот тебя стриг?”»

Моисей Михайлович, который в большинстве случаев выходил первым по остроумию среди обслуживаемых им именитых (или менее именитых) членов писательского союза, не просто опешил — он чуть не упал в обморок, в довольно опасной близости держа свою безопасную бритву. Катаев сдернул с себя белоснежную простыню, отодвинул парикмахера в сторону и, не прощаясь, покинул его кабинет.

Очень редкое имя среди евреев

Истории, которые рассказывал направо и налево любимец ЦДЛ Моисей Маргулис, имели большой успех в писательских кругах, многие искренне советовали ему сменить парикмахерские ножницы на перо. Но парикмахер отвечал, что он родился парикмахером и им  же закончит свой славный путь, увенчанный писательскими не лаврами, а волосами.

Но самую знаменитую историю, связанную с Маргулисом, Давид Самойлов пересказал мне со слов своего знакомца, тоже поэта и переводчика Якова Козловского.

Эта история, может быть, и придуманная кем-то или самим Козловским, очень веселила Д. Самойлова.

Когда у известного сценариста В. Дыховичного родился сын, который, выросши, стал одним из популярных актеров любимовской Таганки, а затем одним из самых интересных режиссеров последнего времени, по ЦДЛ гуляло очередное высказывание Маргулиса.

Каждому очередному клиенту он говорил: «Вы слышали, у Владимира Абрамовича Дыховичного родился сын. Назвали Ваней. Я бы сказал, довольно редкое имя среди евреев».

«Я ЛЕЧЬ САМА БЫ РАДА»

И закончить мне хочется двумя шуточными стихотворениями Д.С., которые он читал на своем дне рождения в далеком и уже растаявшем в вечности 1982 году.

Жена Самойлова, Галина Ивановна решила устроить его в хорошей пярнусской бане[2].

Когда все выпили и закусили, гости, обмякшие и распаренные, попросили не распаренного и совершенно сухого именинника (в парилку ему было нельзя из-за здоровья) почитать что-нибудь шуточное.

Д.С. стал читать:

Курзюпки стан[3]

Рождает стон,

Но если заглянуть под юбки,

Там есть такое у курзюпки,

Что может вызвать аморальные поступки,

Как утверждает граф Эльстон.

Там есть такое, что и Пал-

Дис Индрис замертво б упал,

Когда б не гордый дух курзюпов

Не поддержал его в стоячем состоянии.

А честь мужчины есть стояние,

Как утверждает князь Юсупов.

Гости захлопали, потянулись к рюмкам и потребовали: «Еще! Еще!»

«Хорошо, — согласился Д.С. и объявил: — Баллада о пасторе. Из творческого наследия Индриса Палдиса»

Жил добрый пастор Йобис

В кругу своих друзей.

К тиранству приспособясь,

Он уважал князей.

А князь, ценя науку,

Сказал ему: «Пиит!

Гляди на эту штуку –

Зачем она стоит?»

Тот, не смутясь нисколько,

Ответил: Князь! Ты храбр.

Она ж стоит, поскольку

Она есть канделябр»

Князь молвил: «Ну-ка, ну-ка!

Разумен ты, пиит.

Ну, а вот эта штука –

Зачем она стоит?»

Она стоит, покуда

Ты не велишь ей лечь.

А ну, ложись, паскуда,

А князю не перечь!..»

«Я лечь сама бы рада, –

Ответила Марго, –

Когда бы то, что надо

Стояло у него»

После этого все мы пошли еще раз в парную, после чего окунулись в  бассейне с холодной водой, затем, вернувшись к пиршественному столу, выпили за здоровье именинника и погрузились на  заказанный автобус, который уже поджидал у бани и который благополучно развезший  гостей и виновника торжества по домам.

1 Каким мужеством надо было  обладать, чтобы спародировать свои же ставшие классическими строки: «Сороковые, роковые…»!

2 Примерно с середины 70-х годов  поэт с семьей жил (можно сказать) во внутренней эмиграции.

3 Курзюпия — придуманная Д.С. страна (очень напоминавшая Эстонию), которую населяли курзюпы.

Геннадий ЕВГРАФОВ (Москва)