В Китае времен Мао следили даже за разговорами во сне

Когда недавно умерший канадский фолк-певец Гордон Лайтфут пел: “Я слышал, как ты говорила во сне… из твоих уст исходил тот секрет, который я не должен был знать”, он говорил о супружеской неверности.

Вскоре после прихода к власти в Китае председателя Мао идеалистически настроенные студенты колледжей узнали, что политическая верность Мао и коммунистической партии — это самая важная добродетель, которую они должны продемонстрировать. Коммунисты или комсомольцы присутствовали на каждом приеме пищи и в каждой комнате общежития. Историк Франк Дикёттер в своей книге “Трагедия освобождения”пишет: “Эти коммунисты вели записи о поведении каждого студента как днем, так и ночью. Если студент разговаривал во сне, его слова записывались и рассматривались на предмет политической значимости”.

Несмотря на суровые уроки истории, китайская молодежь снова тяготеет к тоталитарному евангелию Мао,воспринимая Мао “как героя, который говорит с их отчаянием”. Один 23-летний технический редактор объяснил, что писания Мао “приносят духовное облегчение молодежи из маленьких городов, как я”. Более ранний опрос показал, что 85% считают, что “достоинства Мао перевешивают его недостатки”.

Китайско-американский ученый, пишущий под псевдонимом Сяо Ли, указал на сходство между “культурной революцией” Мао и сегодняшней Америкой. Он заметил: “Красногвардейцы 1968 года часто были выходцами из привилегированных слоев общества”. Эти красногвардейцы, поощряемые Мао, “выходили на улицы, стремясь искоренить воображаемых классовых врагов”. Отца Ли изводили хулиганы “за то, что он происходил из контрреволюционеров”.

Сегодня, по словам Ли, “революционный авангард Запада также состоит из молодых, хорошо образованных людей, работающих в элитных профессиях, непропорционально большое число которых являются выходцами из элитных учебных заведений”, которые охотятся за “тайными расистами”.

Ли заметил еще одну зловещую параллель: “В Китае ни одна книга, будь то об астрономии или швейных выкройках, не могла не содержать предисловия с восторженными похвалами в адрес председателя Мао, снабженного цитатами из его собрания сочинений. Точно так же сегодня [западные] компании, продающие что-либо… чувствуют необходимость преклонить метафорическое колено перед “протестующими”.

Прежде чем идти по этому маоистскому пути дальше, мы должны проанализировать, с чего все началось. Во-первых, у коммунистической революции не было медового месяца; Мао никогда не был хорошим парнем, чья революция вдруг пошла не так. Мао всегда был злобным тоталитаристом. Гибель десятков миллионов людей не была непреднамеренной или непредсказуемой.

В 1940-х годах Енань (Яньань) был эпицентром китайской коммунистической революции. В своей удивительной биографии Мао Чжун Чанг и Джон Халлидей описали, как обращались с молодыми добровольцами-идеалистами в 1943 году. Мао и его глава разведки “придумали тотальное обвинение”, превратив “практически всех молодых добровольцев в подозреваемых в шпионаже”. Все эти потенциальные “шпионы” были подвергнуты заключению для “проверки”.

Чанг и Холлидей объяснили, что Мао “пошел гораздо дальше, чем Гитлер или Сталин: он превратил соратников в тюремщиков, причем бывшие соратники — заключенные и тюремщики жили в одних и тех же помещениях”. Террористическое “нововведение” Мао привело к огромному усилению репрессий:

Таким образом, Мао не только вбил огромный клин между людьми, работающими и живущими бок о бок, он значительно увеличил число людей, непосредственно вовлеченных в репрессии, включая пытки, сделав орбиту значительно шире, чем у Сталина или Гитлера, которые в основном использовали тайные элиты (КГБ, гестапо), державшие своих жертв в отдельных, недоступных для остальных местах.

Главным продуктом коммунизма были не товары и услуги, а “допросы и ужасающие массовые митинги, на которых одних молодых добровольцев заставляли признаваться в том, что они шпионы, и называть имена других перед большими, доведенными до исступления толпами”.

Доминирующей эмоцией, вызванной контролем коммунистов, был “страх”, который Чанг и Холлидей описали как невыносимый.

Когда вас не допрашивали и когда вы не орали “истерически” лозунги на митингах, вы участвовали в “собраниях по индоктринации”. Те несколько минут, когда вы оставались одни, “поглощались… написанием “анализов мыслей””. Мао приказывал: “Заставьте каждого написать свой анализ мыслей, и писать три раза, пять раз, снова и снова… Пусть каждый выложит все, что он когда-либо скрывал, пусть выложит то, что не очень хорошо для партии”.

Каждый становился информатором, докладывая даже о себе. Чанг и Холлидей рассказывают, как “всем было велено записывать информацию, переданную неофициально другими людьми — режим называл это “маленькое радио””. Один ветеран революции рассказывал: “Ты должен был записывать то, что сказал X или Y, а также то, что сказал ты сам, если это было не очень хорошо для партии”.

Критерий “не очень хорошо” является расплывчатым, поэтому “из страха люди всегда будут делать ошибку в сторону преувеличения”.

Сегодня американские прогрессисты просматривают твиты в поисках “маленького радио”. Вы можете поставить под угрозу свою работу, если вам понравится “не очень хороший” пост в социальных сетях.

Марк Тыкочински, президент Университета Томаса Джефферсона и декан его медицинского колледжа, лайкнул твиты, в которых ставились под сомнение вакцины COVID, операции по смене пола для детей и университетские офисы разнообразия. Журналистка Сьюзан Снайдер, лауреат Пулитцеровской премии, написала для газеты Philadelphia Inquirer, информируя читателей о проступках Тыкочински.

В современных американских студенческих городках студентов поощряют создавать “группы реагирования на предвзятость”, чтобы обличать других студентов, профессоров и приглашенных лекторов. В отличие от Китая времен Мао, они пока еще не забивают до смерти профессора или ораторов, но они срывают выступления и угрожают насилием.

Палата представителей штата Миннесота приняла законопроект, который будет отслеживать речь граждан на предмет “предвзятого” содержания, якобы порождающего ненависть и страх.

Сегодня в Америке, в свете разоблачений правительственного шпионажа за американцами, мы слышим тех, кто легкомысленно говорит: “Мне нечего скрывать”. Эти люди не имеют ни малейшего представления о свободе, которой они лишаются.

В Китае времен Мао, объясняют Чанг и Холлидей, “концепции частной жизни не существовало, потому что коммунист должен был отвергать частное”. Любой признак сопротивления доносу “считался “доказательством” того, что сопротивляющийся человек был шпионом, на том сомнительном основании, что: “Если ты невиновен, то не должно быть ничего, о чем нельзя было бы сообщить партии”.

В ходе имплементации приказов Мао в одном из колледжей, один мужчина спросил: “Нам обязательно записывать наши ночные разговоры с женами?”. Вскоре его признали шпионом, как и всех преподавателей и административных работников колледжа кроме одного.

Чанг и Холлидей рассказали, как Мао разрушил узы доверия и препятствовал обмену мнениями:

Подавляя “маленькое радио”, [Мао] также перекрыл практически единственный неофициальный источник информации в условиях, когда он полностью контролировал все остальные каналы. Внешняя пресса была недоступна, и никто не имел доступа к радио. Также нельзя было обмениваться письмами с внешним миром, включая свою семью: любое сообщение из националистического района было доказательством шпионажа.

При Мао независимое мышление было мертво; “индоктринация и террор превратили живых молодых добровольцев в роботов”.

Ирония, сатира и юмор были уголовно наказуемы; эти преступления назывались “Говорение странных слов”. Мао хотел иметь роботизированные машины. Чан и Холлидей заметили: “Ему не нужно было активное, добровольное сотрудничество (ведь добровольность, в конце концов, может означать и отказ). Ему не нужны были добровольцы. Ему нужна была машина, так что когда он нажимает кнопку, все ее шестеренки работают в унисон.”

В 1944 году, когда журналисты были допущены в Енань, один из них описал “жуткое однообразие”. Журналист писал: “Если задать один и тот же вопрос двадцати или тридцати людям, от интеллектуалов до рабочих [на любую тему], их ответы всегда более или менее одинаковы… Даже в вопросах о любви, похоже, существует точка зрения, которая была определена на собраниях”.

Эти рвущиеся в бой добровольцы и студенты “коллективно и от души отрицали, что у Партии есть какая-либо прямая власть над их мыслями”. Точно так же, некоторые американцы не беспокоятся о нарушениях приватности и свободы слова.

Впереди были еще бесчисленные миллионы людей, погибших во время Большого скачка и Культурной революции. Через десять лет после событий, описанных в книге Чанга и Холлидея, тоталитарный план Мао был реализован во всем Китае. По словам Дикёттера, “идеологическое воспитание теперь стало нормой, сеансы самокритики, самобичевания и саморазоблачения следовали один за другим изо дня в день, пока не было подавлено всякое сопротивление и личность не была сломлена в угоду служению коллективу”.

Каждый должен был рассказать ужасные подробности о семье и друзьях. Дикёттер рассказывал: “Даже мимолетные впечатления должны были фиксироваться и тщательно изучаться, поскольку они часто выявляли скрытого буржуа под маской социалистического конформизма”.

Ненависть присоединилась к страху в качестве доминирующей эмоции; любовь и сострадание были вытеснены. Дикёттер описал печальную реальность маоистской страны, обезумевшей от ненависти:

[буддийские] монахи, точно так же, как и учителя, профессора, инженеры или предприниматели, должны были исправиться, осудить друг друга, отказаться от “феодальной идеологии” и продемонстрировать свою ненависть к классовым врагам. Исчезла идея сострадания и доброты ко всем живым существам.

Без свободы мысли прогресс невозможен. Когда у человека нет свободы для процветания, ненависть торжествует над любовью. Маоизм принес смерть и разрушение; сегодняшние маоисты будут делать то же самое.

Источник