Убить внутреннюю обезьяну

Автор Артур Кангин

1.

Мила Шок, она же Людмила Шапокляк, дамочка 50 лет, страшно скучала. Скука же ее была пронизана светлой мечтой. Когда-нибудь это случится! На белом коне со своим рыцарем она въедет в счастье.

Почему Мила Шок? Такое у нее погоняло на Facebook. Зачем ей светиться под своим именем? Тем более, ее славную фамилию оклеветал Эдуард Успенский в глупой мультяшке.

В сети Мила жила духовно. Размещала фотки с белогривыми лошадками, озорными кошками, росистыми лотосами и накаченными мужскими торсами. Ждала поклевки. Где ж ты, мой принц? Ау!

Фотка на Facebook показывает, какой она была лет двадцать назад. Красавица с цыганским профилем, черные распущенные волосы, огромные глаза доверчиво распахнуты всему миру.

Да, теперь она изменилась. В зеркало глядится лишь при тусклом свете. Эти поганые гусиные лапки морщин у глаз. Почечная пигментация на левой щеке. Эти, увы, обвисшие груди… Враки! У нее еще все впереди. Духовная суть неизменна.

Господи, как же все хорошо началось… Муж — один из самых успешных бизнесменов Москвы. В 23 года она уже рассекала на личном мерсе. Куча бабла. Пятикомнатная квартира у Белорусского вокзала. Два чемодана с брюликами. Нет-нет, вы не ослышались, не с грошовой бижутерией, а именно с бриллиантами. Некоторые колечки и колье тянули за десяток косарей евро.

Грянули проклятые 90-е. Ее мужа, дорогого Артемия, расстреляли из двух калашей на лестничной клетке у лифта. Густая темная кровь причудливо текла по окрашенным в пастельные тона стенам.

Конечно, бизнес ее покойного мужа был не совсем чист. Торговал он коксом. Да, бизнес слегка грязноват, однако нынешние газовики-нефтяники не чище.

Осталась Мила по-сиротски одна. Ни родственников, ни детей. В огромной квартире с парой чемоданов на антресолях, да кругленьким счетом в надежном немецком банке.

На Facebook клевали десятками, если не сотнями. Г-жа Шапокляк была осторожна. Хорошо, что у нее в наличии камера наружного наблюдения. Сразу у подъезда она отсекала подозрительных. На странице сети они красавцы и богатыри, а на мониторе почему-то оказывались 50-летними коротышками с пивными пузами.

Ага! Чует сердцем, сейчас клюнул настоящий. 29 годков. Атлет с утонченным интеллигентным лицом. Правда, сетевое погоняло какое-то странное, Джон Голдвейн. Если не врет, владелец роскошного кегельбана у метро «Революции 1905 года».

Мила приняла ванну из лепестков чайной розы. Выправила тональным кремом огрехи на левой щеке. Сделала йоговскую дыхательную гимнастику.

2.

До прихода г-на Голдвейна оставался час. Людмила надела бархатное бардовое платье. Сняла с антресолей чемоданы с брюликами. Под подушку на турецком диване сунула крохотный дамский пистолет с перламутровой ручкой. По молодости стреляла она отменно. Мастер спорта от общества «Буревестник».

Глянула в зеркальце. Какой ужас! Нет, это не она… молодящаяся старуха в дорогущем платье. Может, алмазное колье скрасит.

Не скрасило!

Хватала броши, серьги, ожерелья, кольца. Наряжала себя, как Рождественскую ёлку.

Всё надела!

По залу заметались бриллиантовые всполохи. Тяжесть такая, что Мила припомнила шведских псов-рыцарей, затонувших в доспехах на Чудском озере.

Когда же на мизинец был нанизан изумрудный перстенек в 9 каратов, зал озарился прожекторным, до рези в глазах, светом.

Вдруг стало нестерпимо холодною Что такое? Она абсолютно нага. Ни бриллиантовой кольчуги, ни бардового платья.

Метнулась к огромному зеркалу прихожей. С амальгамы на нее глядела юная дева, какой Мила Шок была лет надцать назад.

Оптический обман? Она сошла с ума? Сглазили?

Вихрь вопросов пронесся в черепной коробке. Пронесся и сник. Все тело, от макушки до мизинцев ног, пронзила ликующая радость, апофеоз молодости.

С упоением разглядывала, ощупывала свое цыганистое лицо. Как же хороши большие глаза без гусиных лапок! Юной кровью надуты пухлые губы. А грудь?! Вздернутые соски цвета какао напряжены от хлада.

Раздался звонок домофона.

Стремительно накинула банный халат. Парочку чемоданов швырнула на антресоли.

— Кто?

— Джон Голдвейн.

Не обманул! Молодой. Рост под 190. Худые мощные плечи. Изящное пальто с собольим воротником.

— Знаете, Джон, я как-то сегодня не здорова. Мигрень. По-простонародному, лихоманка. Встречу, давайте, перенесем на завтра. На это же время.

— Только на вас взглянуть.

— Ну, разве что одним глазом. Третий этаж. Вторая дверь налево.

3.

Джон изъяснялся бархатным, обволакивающим голосом. Движенья аристократически медленны. Длинные пальцы рук.

— Вы просто чудо! — воскликнул искренне.

Мила усмехнулась:

— А вы с обложки журнала.

— Работал моделью у Зайцева.

— А сейчас хозяин кегельбана у метро «Революции 1905 года»?

— Враки для лички. Работа моя проще и жестче, — глаза визитера сверкнули.

— Вот как? — Мила потуже запахнула банный халат на юной груди, скосилась на подушку, сберегавшую пистолет. — И где же вы служите, если не секрет?

— Я киллер при наркобароне, промышляющим коксом.

— Как интересно… — Мила села на диван, поближе к оружию. — Буду откровенна. Мой муж, ныне покойный, тоже был причастен к этому бизнесу. Застрелен из двух калашей.

— Калаш — не актуально. «Магнум-9»! — Джон на полировку стола положил грозное орудие.

— Хотите убить меня?

— Да! Но я был уверен, что вы богатая морщинистая старуха с парой чемоданов брюликов.

— Обмишурились. Я молода и бедна, что церковная мышь.

— Странно… — Джон потер ладонью отличной лепки щеку.

— Чай? Кофе? — Мила кошачьим движением сунула руку под подушку, рифленая рукоятка ладно легла в ладонь.

Джон усмехнулся:

— Мадам! Расслабьтесь и не трогайте свой пистолет. И я бы, пожалуй, выпил кофе. Арабский! Не растворимый, конечно. А свежемолотый.

Мила положила пистолет в карман халата.

— Знаете, Джон, мне с ним будет как-то покойней.

— Хозяин барин. У меня с собой горький бельгийский шоколад. Любите?

— Ой! Могу съесть несколько плиток.

Пили горький кофе под горький шоколад. Джон внимательно разглядывал Милу.

— Я ведь, уважаемая, думал, что вы моя мать. Поэтому и пришел вас кокнуть.

— Ваша мать? С какой это стати? — всполохнулась Мила, припомнив, что 29 лет назад она оставила у бабки под Вологдой своего первенца, Ванечку.

4.

— Я долго наводил справки. Какая-то сволочь, Людмила Васильевна, бросила меня вологодской старухе. Бабка померла. Я оказался в сиротском приюте. Голодное отрочество, бандитская юность. Вы, случаем, не дочка Людмилы Васильевны? Очень похожи. Если мы брат и сестра, то нам надо обняться и танцевать, как в славном индийском фильме.

— Я сама по себе! — Мила обожглась арабским кофе. — Родители в 90-х эмигрировали. Живут в Мичигане.

Джон встал. Расправил могучие плечи. Сунул «Магнум-9» в кобуру за спиной.

— Пойду. Мерси за кофе.

— Джон — настоящее имя?

— В каком-то смысле. Я — Ваня. Пока!

Визитер ушел.

Людмила до последней крошки доела бельгийский шоколад. С хрустом сжала в кулачке фольгу. Конечно, она помнит своего Ванечку. По глупости его зачала. Хорошенький такой мальчик. Весь в золотых кудряшках.

Приблизилась к зеркалу в прихожей. Она все также молода и соблазнительна. Кажется, не была такой хорошенькой даже в юности.

Ужалила мысль.

Метнулась к ноутбуку. Набила код своего интернет-банка.

Святые угодники!

Именно сегодня, в момент ее чудесного преображения, счет обнулился.

Молодость в обмен на бабло?

Стоп-стоп!

Не так уж плохо.

Квартирищу можно продать, а самой переехать в скромную хибарку, где-нибудь в Бирюлево.

Как подкошенная, все в том же банном халате, упала на тахту. Крепко заснула. Слишком много переживаний для одного дня.

В 7.40 очнулась. Глянула на руку. Вся в морщинах! В предстарческой гречке…

Метнулась к антресолям. Два чемодана под завязку набиты камушками.

Бегом к ноуту.

Все денежки в полночь упали на ее счет, до копеечки.

Погибать от пули «Магнума-9» ей не хотелось. Шекспировские страсти хороши только в театре.

Бежать из Москвы? Куда? В родовое гнездо под Вологду?

А если опять на себя надеть все брюлики?

5.

Вечером Джон позвонил. Сама ему дала мобилу. Киллера лучше всего контролировать.

— Хай, Милок, ну я заскочу?

— У меня критические дни. Через недельку.

— Жаль… Мне так приятно было с вами общаться. Встретил родного человека.

— Вы меня не знаете.

— То-то и оно. Я же по натуре метафизик. Сторонник учения Будды. А по его учению — главное это убить внутреннюю обезьяну.

— Какую обезьяну?

— В каждом из нас сидит злая карикатура на нашу сущность. Надо убить в себе макаку и стать просветленным. Ладно. Чао-какао. Пока!

Мила прыгнула на антресоли. Достала два чемодана. Надела ожерелья, кольца, серьги, подвески.

Увы, преображения не произошло. Стоит эдакая внутренняя обезьяна, вся в сиянии алмазов да яхонтов.

С гневом сорвала украшения.

И почему время так беспощадно к людям?! Особенно к женщинам? Из чудной бабочки получается мерзкая гусеница.

Мила отдернула штору, легла на тахту, стала глядеть в звездное небо. Ни одного облачка. Ласково переливается мирозданческой подвеской Млечный Путь.

Когда-то она была маленькой девочкой с золотыми косичками. Прыгала через скакалку. Играла в «Классики». Мечтала о принце. Что же, в конце концов, из нее вышло? Что?

6.

В полнолуние чудо преображения от двух опустошенных чемоданов свершилось.

Звякнула Джону. Тот пришел хмурый, оглядел соблазнительную фигурку, поцокал языком.

— Знаешь, цыпа, я навел справки. В этой квартире должна обитать именно моя мать, Людмила Шапокляк. Кем же ты ей приходишься?

Милин пистолет сунут за резинку трусиков. Это обстоятельство придавало уверенность.

— А может, она — я и есть?

— Во как! Кофейком напоишь?

— Не вопрос! Я ведь не вру. В сиянии брюликов я будто бы избавляюсь от своей внутренней обезьяны.

— Не люблю крейзу.

— Что же тебя убедит? Ах да! Семейный альбом фоток.

Вместе с чашечкой кофе Мила принесла бархатный альбом.

— Листай. Могу прокомментировать каждый снимок.

— Ну-ну… — Джон открыл альбом на середине.

— Это моя свадьба, — улыбнулась Мила.

— Вы жили на Таганке? В Факельном переулке?

— Ты навел точные справки.

— Твой муж — Артемий Шапокляк, король кокса?

— Именно.

— Так это я его пришил из двух калашей. Совсем мальчишкой я начинал свой путь киллера.

Мила залепила отпрыску звучную пощечину.

— Мерзавец! Исковеркал мне жизнь.

— Погоди… Неужели ты и есть моя матушка?

— Увидишь после полуночи.

ЭПИЛОГ

Если будете у Белорусского вокзала, зайдите в местную церковь. В ней по воскресеньям у алтаря стоят красавец Иван и седая, как лунь, старушка Мила.

Стоят плечо к плечу и тихонько плачут.