У СТАНЦИИ «КОНЕЧНАЯ». Рассказ

Я никак не могу вспомнить, сколько мне лет. Туманно как-то в голове. Как будто я в полутёмной пещере, где даже днём мало света. Воспоминания накатывают волнами, потом уходят. Как морские приливы и отливы. Кажется, я родилась во время первой войны, которая была ещё до революции. Боже, как давно это было! Мой отец был богатым человеком, владельцем известной кондитерской фабрики в Москве. Его все уважали: и русские, и евреи. А мама была киевская красавица. Отец рассказывал, что поехал в Киев по делам и там в неё влюбился. Привёз в Москву. У меня ещё были две старшие сестры. Всё тепло родительской любви было отдано им: Тане и Соне. А я была самой младшей, самой нелюбимой. Хотели мальчика, получилась опять девочка. К тому же некрасивая. Помню, у меня за спиной все шептались: в кого я такая уродилась? Нос длинный, зубы торчком вперёд. Сначала я злилась и даже кусалась в ответ на такие замечания. Потом привыкла и поняла, что придётся мне уродливость мою как-то компенсировать. К счастью, природа наделила меня здравым смыслом и живым умом. Так я и крутилась всю жизнь. А где теперь мои сёстры, красавицы и любимицы? Таня умерла от туберкулёза ещё во время второй войны. Соня тоже не дожила до старости. Лежат обе вместе с нашими родителями на еврейском кладбище под Москвой. А я вот в Америку уехала и всё ещё живу, хоть и небо копчу.

Слышу, как хлопнула входная дверь. Это, наверное, пришла моя хоуматтендант Рита. Ночная помощница Надя ушла, дневная явилась. С тех пор как Славика забрали, меня не оставляют одну. Боятся, что до судна не дотянусь и упаду с кровати. Я же теперь беспомощный кусок мяса и костей, который, правда, ещё в состоянии думать и говорить. Жизнь мою «драгоценную» берегут. А кому она теперь нужна, эта моя жизнь? Мне — так точно нет. И Славику не нужна. Хотя я и лежачая, может, могу ещё что-то для него сделать. Только бы денег где-нибудь достать на хорошего адвоката. Вот дождусь возвращения сыночка — и всё. Душа моя спокойна будет, тогда можно и с кровати падать. Только так, чтобы навсегда… Ох, размечталась я что-то. Надо Риту позвать. Если её сразу не позовёшь, пойдёт в кухню и будет там часами телевизор смотреть.

— Рита, ну где ты там? Помоги мне встать с постели и сесть в кресло. Вот какая ленивая девка попалась. И за что только вам, бездельницам, Америка деньги платит? Помирать буду, стакан воды не подадут. Рита, ты что молчишь, не отвечаешь. Оглохла, что ли?

— Да иду же я, иду! Сами вы плохо слышите. Вот только разденусь и руки вымою. Ну, давайте подниматься. Потихонечку. Спускаем ноги на пол. Теперь я вас подхвачу, обопритесь об меня. Вот и умница. А сейчас наденем халатик и поедем в ванную мыться. Ведь сегодня Новый год. Как его встретишь, так и проведёшь.

— А мне всё равно. Я и так знаю, что меня ждёт в этом новом году. Не хочу сейчас мыться. Дай посидеть спокойно. Только ноги мне укрой пледом. Посмотри на автоответчик, никто не звонил? Мне муж Марк должен позвонить из Израиля.

— Никто вам не звонил, Ольга Абрамовна. Вы забыли. Ваш муж умер десять лет назад. Сами же мне и рассказывали.

Я вижу, что Рита раскрывает рот и слышу отдельные слова, но часто не могу разобрать смысла, особенно когда злюсь и нервничаю. А когда надеваю слуховой аппарат, там что-то гудит, и мне кажется, что это гудит внутри меня. Ну, я этот аппарат и выбросила.

— Когда это я тебе такое рассказывала, врушка ты этакая! Я с прислугой не откровенничаю. У нас всегда была прислуга, и она своё место знала. А муж мой, Маркуша, совсем меня забыл. Конечно, зачем я ему теперь, такая вот неходячая? А как нужно было операцию сделать за бесплатно, сразу прилетел. Господи, сколько порогов я тогда обегала, в какие только двери не стучалась! И ведь сделали ему операцию, а он, прохвост, как только на ноги встал, так я его и видела… А когда я его видела в последний раз? Не помню.

Опять накатил этот жуткий провал памяти, и всё смешалось: настоящее и прошлое. Но они, хоуматтенды, не должны об этом ничего знать, а то ещё, чего доброго, доложат медсестре, и та напишет донесение доктору, чтобы меня упекли в дом престарелых. А оттуда прямая дорога на тот свет. А мне ещё рано на тот свет, я ведь должна Славочке помочь. Вытащить его из этого кошмара…

— Рита! Ты ещё раз проверь автоответчик. Я ведь плохо вижу. Все цифры сливаются.

Может, эта дрянь, Славочкина бывшая жена Галка, звонила. Не хочет она нас со Славиком знать теперь, гадина такая! А сколько Славочка ей подарков послал, ювелирки этой дорогущей! И всё на мои деньги. Я копила, копила, во всём себе отказывала. А он нашёл мою секретную коробочку, куда я деньги прятала, и оттуда тащил потихоньку. Кучу денег просадил, непутёвый сыночек мой. Страдалец мой, Богом забытый мученик! Думал, Галка к нему вернётся. Как же! Нужен он ей теперь, больной и нищий! А ведь без него не видать бы ей Америки. Вот она, любовь проклятая, что делает.

— Рита! Ты опять ушла в кухню. Я помыться хочу и позавтракать, наконец.

Рита покатила моё кресло в ванную, и я предоставила ей своё немощное тело для омовения. Господи, как же я дошла до жизни такой? Ведь ещё лет десять назад я бодро бегала по городу по магазинам и знакомым, а хоуматтенды были лишь символикой, которая мне полагалась по возрасту и статусу. И у меня были подруги, и даже один друг сердечный. Я и в Израиль слетала повидаться с родственниками и подлечиться. Я быстро теряла зрение, и местные врачишки не могли остановить этот процесс. Израильская медицина тоже оказалась бессильной. Диагноз поставили, как жёсткий приговор: макулярная дегенерация сетчатки с последующей полной слепотой. Да, скоро совсем ослепну. И тогда…

Рита сажает меня на стул в ванной, намыливает мочалку гелем и осторожно трёт мою высохшую кожу. Как хорошо, что я не вижу все изъяны своего дряхлого тела. Движения Ритиной руки успокаивают меня, и я погружаюсь в приятную дрёму. Я вспоминаю Москву и нашу свадьбу с Маркушей в сорок пятом, как война кончилась. Гостей — одни родственники, а еды — селёдка с винегретом. Да, поздновато я вышла замуж. Трудно было назвать меня хорошенькой, а найти жениха ещё труднее. Но всё же нашёлся один, иногородний, так себе, ничего внешне. Звёзд с неба, конечно, не хватал. Марк, Маркуша. Ухватил меня, как звезду, вместе с пропиской. И любовь эта, которая не любовь, а необходимость, перешла в привычку. Через год родился Славик, единственный наш ребёнок. Славик получился таким красавчиком, весь в моего отца, то есть в своего дедушку. А когда мальчик вырос, девицы за ним так и бегали, покоя не давали. И мне покоя не было… Ох и стервец был мальчишка! Помню, я всё его спасала, единственного сыночка моего: то от девиц, то от друзей-врагов, то от наркотиков. Выгоняли его из института, а я его в другой институт переводила. Были у меня связи, ну и деньги, конечно, остались от папочки. Он так припрятал наши фамильные драгоценности, что эти мерзавцы из ГПУ их не нашли. Приходили с обыском несколько раз, всю квартиру переворачивали и ушли ни с чем. А Славик учился, конечно, так себе, потому что лодырь был отчаянный, но способный — страсть! Весь в меня пошёл. А в кого же ещё? Не в отца же. Маркуша, царствие ему небесное, если правде в глаза смотреть, был серый, провинциальный еврей. А почему царствие небесное? Рита сказала, что он умер. Это она нарочно, из вредности. Господи! Которую уже девицу-хоуматтендшу посылают, одна хуже другой. Но приходится терпеть… Если бы я знала, что доживу до такого ужаса, ни за что бы в Америку не поехала. Хоть сейчас бы вернулась в Москву, да ноги не ходят, и Славика надо спасать. И ведь квартиру нашу шикарную на Садово-Каретной Маркуша продал.

Я открываю глаза. Кажется, я задремала. Опять это проклятущее кресло на колёсиках.

— Рита, ну-ка набери мне Галкин телефон. Надо её с Новым годом поздравить.

— Да вы уже ей звонили, Ольга Абрамовна. Не хочет она с вами говорить. Чего зря деньги на телефонные разговоры тратить?

— А ты набирай, когда тебе говорят, и всё тут. Не твои же деньги — мои. Или ты уже успела всё моё прикарманить?

— Нужны мне ваши деньги! Ну, что вы всё вредничаете? Да с вами ни один хоуматтендант ещё дольше одного месяца не продержался. Вот позвоню ведущей по кейсу, нажалуюсь на вас и переведусь в другое место. Ведь одна останетесь.

— Не останусь. Другую пришлют бездельницу. Вас таких — как собак нерезаных. Давай набирай Галкин номер. Уже набрала? Алё, алё, Галочка! Деточка моя! С Новым годом, милая! С Новым счастьем! Как поживаешь? Как там Серёженька, мой внучек? Совсем забыли меня, старуху… Что? Работаешь много? Говори громче, я плохо слышу. Слушай, ювелирку-то верни мне, которую Славик тебе все годы посылал. Мне деньги нужны на адвоката: Славика из тюрьмы вытаскивать. Или сама всё продай и денег пришли. Что? Много не дают, только на лом? Какой лом? Славик столько тысяч на тебя угробил, а ты — лом. Присылай деньги, неблагодарная тварь! Ну вот, опять трубку бросила. Погоди, я до тебя доберусь, дрянь! Забери телефон, Рита. Устала я что-то. Дай мне чаю и творога с вареньем. И шоколадку не забудь. Одна отрада осталась для меня теперь — шоколад.

Рита придвигает моё кресло к столу, приносит завтрак. У меня дрожат руки, и содержимое ложки разбрасывается по столу. Да за что же мне такое наказанье? И поесть нормально не могу. Я смотрю умоляюще на Риту. Слёзы катятся по щекам и норовят попасть в тарелку с творогом.

— Давайте я вас покормлю, Ольга Абрамовна!

Я молчу и плачу. Крупными такими, редкими слезами. Рита утирает мне слёзы и подносит ложку с творогом к моему рту: «Ам! Открыли ротик». Да что ж она со мной как с ребёнком или с идиоткой какой! Я заглатываю творог, не пережёвывая. Вставная челюсть натирает дёсны. Мой зубной протез давно надо подправить или сменить на новый. Но дантисты на дом не ездят, а для меня выбраться из дому — целое дело. Звонит телефон. Рита снимает трубку.

— Ой, Ольга Абрамовна! Ничего не понимаю. Collect call from the correction facility. Это что?

— Скажи им, чтобы они «wait», то есть ждали, а сама посмотри в словаре, что такое эта correction facility.

— Wait, wait, please, — кричит Рита в телефон, так как по-английски толком ничего больше сказать не может, и лезет в словарь, который у меня на столике, на всякий случай приготовленный. — Ой, Ольга Абрамовна, это тюрьма. Говорить будете?

— Буду, конечно, буду. Какая же ты дура, Рита! И откуда вы такие все бестолковые на мою голову? Я, старуха, и то понимаю, что это Славик мой звонит. Скажи им «yes» и давай сюда трубку.

— Славик, мальчик мой родной, сыночек единственный! Я так рада, что ты позвонил. И тебя с Новым годом, сынок! Чтобы ты уже поскорей на свободу выбрался. Что? Не слышу, говори громче. Как я? Лучше всех. Девушки у меня хорошие, помощницы мои дорогие. А как ты там? Плохо тебе, мой родненький? Ну, потерпи немного. Мне бы только денег на адвоката достать. Да неоткуда. Галка твоя прикарманила ювелирку, а денег не даёт. Может, еврейская община поможет. Ты же ни в чём не виноват, страдалец мой. Ты же защищался, это они на тебя напали. Вот адвоката хорошего наймём, он и докажет твою невиновность. Что? Не хочешь у Галки денег просить? Почему? Кто старая дура? Я? Ты почему ругаешься? Я всю жизнь тебе помогала, во всём себе отказывала, а ты вот так с матерью говоришь. Да кто у тебя есть на этом свете, кроме меня? Молчишь? А ты не молчи, говори. Кто у тебя ещё остался на этом свете? Молчит… Трубку повесил. Вот так всегда.

— Рита, дай мне таблетку какую-нибудь. Сердце защемило. Я понимаю: это он не со зла так со мной. Это он от безысходности. Бедный мой ребёнок!

Рита даёт мне успокоительное. И снова глаза мои сами собой закрываются, и я погружаюсь в приятную дрёму. Я вижу Бруклин тридцать лет назад. Вот мы в Америке все вместе: Славик с Галкой и двухлетним Серёжкой и я с моей любимой собачкой. Маркуша с нами ехать не захотел, в Москве остался. Он мечтал потом приехать, на готовенькое, хитрец. Я тогда ещё крепкая была и внешне ничего: волосы красила, зубы себе сделала, серьги бриллиантовые носила, кольца и всё такое… Ну, и развелась с ним — на всякий случай. Надеялась, вот выучу английский и найду себе старичка американца да с деньгами. Славик с Галкой, конечно, думали меня прислонить к внуку. Но не тут-то было. Я всегда была сама по себе и не для того в Америку приехала, чтобы нянькой быть. Так Славику и Галке и сказала, чтобы искали для своего Серёжки другую няньку. Они на меня тогда здорово разобиделись. И всё пошло-поехало наперекосяк. Славик мой инженером был в Москве, но по специальности никак не мог устроиться. То грузчиком работал, то шофёром. Приходил домой злой и усталый. Начались у них ссоры-разборки. Галка его несколько раз в полицию сдавала, а потом и вовсе выгнала. Славик мой — мальчик нервный, конечно, но эту Галку свою любил. А что руки распускал иногда, так если жена с понятием, то всё простит. А Галка его не хотела прощать. Думаю, она его вообще не любила. Гордая она, Галка, о себе высокого мнения. Славик был для неё просто носильщиком, который на своём горбу перетаскал её чемоданы в Америку. Выгнала она Славика, отдала ребёнка в ясли и пошла учиться на программиста. А Славику, конечно, обидно стало. Тут он мне прямо так и сказал: «Мама, ты разбила мою семью». А я ничего не разбивала. Семья-то была уже надтреснутая. Ну и развалилась. А Славик мне этого так и не простил. Выпивать стал. На работу его не брали, даже в car service. Постарел, полысел, отрастил пузо. Раньше бабы на него так и вешались, а потом… все они куда-то разбежались. Хорошей жизни хотели. А со Савиком моим, бедолагой, какая хорошая жизнь! Галка потом второй раз замуж вышла и уехала в другой город, а мы со Славиком вдвоём остались. А уж как сына своего, Серёжку, Славик обожал, прямо с ума сходил! И подарки ему на последние деньги посылал и плакал, что не мог с ним часто видеться. Теперь я и вовсе одна. Дожить бы до того дня, когда его из тюрьмы выпустят.

Я открываю глаза. Риты нет. Наверное, она в гостиной, смотрит сериал по русскому каналу. А я и сериал-то толком не могу посмотреть. Лица все нечёткие. И очки не помогают. А уж читать-то я давно не читаю. Даже крупный шрифт разглядеть не могу. Иногда слушаю русское радио. Да что там слушать! Одно вранье да глупости. Я всё больше лежу и о прошлом думаю, словно фильм кручу. Господи, ну за что мне такое наказание? Чем я перед Господом провинилась? Ты слышишь меня, Господи? Ответь мне, чем я перед тобой провинилась?

— Чем я перед тобой, Господи, провинилась? Что я такого плохого сделала? А может, и нет тебя, Господи? — кричу я.

— Вы что, Ольга Абрамовна? Вам плохо? — прибегает Рита.

— Мне плохо! Мне очень плохо! И я не хочу больше жить. Слышишь, я не хочу больше жить. Ну, убей меня. Придуши меня, старую ведьму! А? Ну пожалуйста!

В это время кто-то звонит в дверь. Звонок у меня очень громкий, специально такой для меня сделали.

— Успокойтесь, Ольга Абрамовна! Что вы такое говорите? Я пойду дверь открою.

Я слышу отголоски разговора Риты с каким-то мужчиной. Кто бы это мог быть? Наверное, опять этот чёртов case worker или следователь. Будет меня пытать, о Славике спрашивать. Моральный облик его составлять. Ну, когда же они меня, наконец, оставят в покое? Потом в спальню заходит Рита, а с нею высокий такой мужчина, молодой вроде. Рита ему по плечо. Я не могу разглядеть его лица. Мужчина подходит ближе к моей кровати. Мне кажется, я его знаю. Да это же мой Славик, сыночек мой, такой молодой и красивый. Что-то всё перепуталось. Почему Славик такой молодой, а я такая старая?

— Славик! Ты вернулся? Тебя отпустили? Я же говорила, что ты ни в чём не виноват.

— Здравствуй, grandma! С Новым годом! Только я не Славик, я Серёжа, твой внук. Давно мы с тобой не виделись. Наверное, лет двадцать пять.

— Как Серёжа? Но ты же маленький. Ты же ещё ребёнок.

— Я уже взрослый, grandma. Мне тридцать два года. Я работаю, неплохо зарабатываю. Я нашёл хорошего адвоката для отца и беру все расходы на себя.

— Серёженька! Внучек мой золотой! Вот ведь как встретились. Спасибо тебе! Ты прости меня, старуху, пожалуйста, что не вырастила я тебя! Так уж получилось…

— Да ладно тебе, grandma! Я и так вырос. Видишь, какой высокий…

Впервые опубликовано в еженедельнике «Русский базар», №19 (786).
Публикация подготовлена Семёном Каминским.