У нас в Сан-Франциско

Приехал я в Сан-Франциско обследовать местные, весьма прелюбопытные вулканы.

Поселился у кузнеца Джима, хотя он вовсе не походил на кузнеца, вечно щеголял в лаковых туфлях, в бабочке с блестками, а на День Благодарения надевал пушистое жабо из меха североамериканского тушканчика.

Вулканы вот-вот должны были ожить.

Я ковырял стальным стеком запекшуюся лаву прошлого века и ждал весьма увлекательных событий.

В доме мне прислуживала родная сестра Джима — Лиз, высокая, стройная молодуха, с отлично развитой грудью и крепкими икрами ног, покрытыми золотистым пушком. Сказывались гены покорителей прерий.

— Лиз, ты что-нибудь слышала о России? — спросил я однажды.

— Страна расписных матрешек и косолапых мишек, — улыбнулась Лиз и густо покраснела.

Я нравился американке и знал это.

Я посмотрел на свои жилистые, поросшие черным волосом руки, мощные, хрящеватые пальцы, и Лиз понял.

Если бы я был такой же, как она барышней, то влюбился бы в себя без памяти, без оглядки. Бросился бы в себя, как в омут.

— Пойдем на пирс, — предложил я куколке.

— Нет-нет, — испуганно заморгала Лиз. — Я еще девушка. Нельзя!

И тут в комнату вошел Джим.

Ввалился тяжело, как североамериканский буйвол.

Внимательно посмотрел на нас с Лиз, а потом крепко хлопнул своей лапищей меня по спине:

— А не поехать ли нам, Юрий, на охоту?

— Не уважаю я вашу охоту, — резко отреагировал я. — Одни опоссумы, скунсы. Бизонов-то вывели!

— Это ты зря, — пошел багровыми пятнами Джим. — Бизонов вывели, но остались олени.

— Пятнистые?

— Пятнистые. В яблоках.

— Едем.

— Лиз, — скомандовал Джим, — налей-ка нам пятигаллоновый жбан виски и смажь винчестеры 36-го калибра льняным маслом.

— Хорошо, брат, — склонила русую, гладкозачесанную голову Лиз и плавно удалилась из комнаты.

— А не пропустить ли нам по рюмочке? — осклабился Джим.

— А почему бы и нет? — широко разевая рот, засмеялся я.

— Виски?

— Лучше «Стрелецкую». Я из Москвы привез. По сравнению с нашей водкой ваше виски — бизоний кизяк. Моча ослиная.

— Не трогай святое, — тихо прорычал Джим.

— А почему бы нам и, правда, не осушить рюмочку-другую виски?! — подхватил я.

2.

Охота удалась на славу.

Закоченелые ноги пятнистого оленя, как палки, торчали из нашей североамериканской брички.

Пятигаллоновый жбан виски полностью был осушен.

Опустошены были и три ящика стрелецкой водки.

Пора собираться домой…

Джим выглядел усталым, но довольным.

Довольным, но усталым, выглядел я.

Лиз встретила нас у ворот.

Стройные ее ноги были одеты в индейские мокасины. Лицо, украшенное пронзительными от любви глазами, разгорелось от радостного возбуждения.

— Со щитом? — выдохнула встречающая.

— Ну, не на щите же! — ураганно выдохнул перегаром виски с водкой приехавший Джим. — Помоги, сестричка, вытащить пятнистого оленя. Ноги его окоченели и торчат из брички, как палки.

— Я вижу, — потупилась Лиз, снимая тяжелый брезент с оленьих лап.

Джим взвалил себе красавца оленя на плечи и могучими шагами направился в коптильню.

— Ванна? Душ? — предложила мне младая хозяйка.

— Сначала ужинать! Я голоден, как бешеный койот. На охоте мы лишь пили виски с водкой, занюхивая пороховым дымом.

— Бедненький, — засмеялась Лиз и пошла в сторону кухни.

Я решительно нравился североамериканке.

— Тогда к столу, — гортанно крикнула с кухни Лиз. — Сегодня у нас будет копченый по уругвайским рецептам мексиканский каплун.

— Прелестно!

Мы сели за стол, и я с жадностью вонзил клыки в истекающего жиром каплуна.

Вошел Джим с пятигаллоновым жбаном виски и посмотрел на нас.

— Садись, Джим! — гостеприимно пригласил я.

— За что выпьем, Юрий? — спросил меня Джим.

— За красавца-оленя, которого мы завалили!

— Лучше за красавцев-оленей, которых мы еще завалим.

— Добре!

Мы пили прямо из жбана.

Виски текли мне на грудь.

Лиз промокнула янтарное пятно салфеткой с изображением звездастого американского флага. Русые волосы Лиз нежно коснулись моей щеки.

Джим заиграл желваками:

— Когда, Юрий, собираешься в Москву?

— Наверно, завтра.

— Завтра? — раненой птицей вскрикнула Лиз.

— Завтра?! — широко осклабился Джим. — Это хорошо. — Он глотнул виски и вытер тыльной стороной ладони поросший щетиной рот. — Обожаю русских… Они всегда уезжают вовремя.

Тут я заметил странное.

Лиз кинула в жбан горсть таблеток.

— Больше не пей, Юрий, — шепнула она мне в ухо.

— Что вы там шепчетесь? — помрачнел Джим.

— Твоя сестра посоветовала произнести тост, — ловко отреагировал я.

— Какой же? — просветлел Джим.

— За Североамериканские штаты!

— Выпьем стоя! — пробасил Джим. Он встал во весь свой громадный рост, поправил бабочку с блестками и запел национальный гимн.

Я, как мог, с легкой гнусавцей, подпел ему.

Потом Джим десяток раз глотнул из жбана, кадык на бронзовой бычьей шее алчно прыгал.

Джим передал жбан мне.

Я ловко вылил содержимое себе за спину.

Джим тяжко сел на грубостесанный стул и тут же уронил лохматую голову на лапищи с обкусанными ногтями.

— Теперь он будет спать до утра! — разрумянилась Лиз. — Мы свободны! Пойдем на пирс.

— Ты же девушка?! — опешил я.

— Девушка… — Лиз пошла багровыми пятнами. — Мне уже двадцать семь лет, а до сих пор девушка.

— Ты никому не нравишься в Сан-Франциско?

— Совсем напротив. Только Джим никого и на пушечный выстрел не подпускает. А троих моих кавалеров, в момент страстных поцелуев, он завалил из винчестера 36-го калибра. Разве ты не видел их головы, надетые на частокол забора на заднем дворе?

— Но позвольте!

— На пирс! На пирс!..

3.

Серая вода Миссисипи меланхолично шлепала в черные, набухшие доски пирса.

Я вспомнил нашу красавицу, бирюзовую Волгу и чуть не зарыдал от ностальгии.

— Сюда, Юрий! — Лиз крепкой рукой привела меня к скамье рядом с сараем, густо пропахшим акульим жиром. — А теперь, миленок, целуй меня! Везде! Везде!..

Я вдруг представил три головы на заднем дворе.

Моя — четвертая.

Всякое желание плоти враз угасло.

— Давай, Лиз, будем просто друзьями?!

— Ну уж нет! — вскрикнула Лиз.

Она повалила меня на пирс и расстегнула мой ремень.

— Нельзя, Лиз, нельзя!

— Ты, что — девственник?

— Не в этом дело. Я бы хотел для начала поближе узнать тебя. Поговорить о жизни, о судьбе, о черных космических дырах. В мире столько нерешенных вопросов.

— Молчи, дурачок! — Лиз закрыла ладошкой мой рот.

Холостячка стремительно стащила с меня брюки.

Доски пристани были жесткие, шершавые, занозистые.

А Лиз оказалась довольно-таки тяжелой и сделала мне больно.

— Не смей, Лиз! — уговаривал я настырную вакханку. — О, Лиз!

— Так надо! — стиснув зубы, отвечала американка. Глаза ее закатились, тело сотрясалось.

Признаюсь, постепенно и я вошел во вкус.

Что делать…

Я мужчина…

И не последнего десятка…

Потом Лиз заснула.

Прямо на мне.

Обыкновенная американская неучтивость. Грубость ковбойских нравов.

Я выбирался из-под неё битый час.

Только воспоминания о Джиме с винчестером 36-го калибра придали мне силы.

Выбрался и поспешно надел штаны.

Проверил молнию. Всё нормально.

С залива поднимался сиреневый туман.

Я приподнял голову Лиз и слегка потряс ее.

Лиз приоткрыла рот, с детской блаженностью выпустила струйку слюны.

Ситуация всецело двусмысленная.

Хорошо еще я в застегнутых брюках.

Тут из дома вышел Джим.

Он приставил медвежьи руки рупором и загорланил:

— Лиз! Юрий! Пятнистый олень прокоптился! Прошу к столу!

— А таблеток-то хватило всего на пару часов! — изумился я. — Какое бизонье здоровье!

4.

Теперь у меня в Сан-Франциско подрастает дочурка, Марта.

Джим перетряс всех мужчин в городе, доискиваясь кто отец.

Но все, будто набрали в рот воды, зная о частоколе на заднем дворе.

Согласился стать мужем Лиз и папой Марты молодой священник-баптист, преподобный отец Эрнест.

Сработал ли тут частокол?

Не знаю. Не уверен.

Однако поступок весьма благородный.

Лиз тайно послала мне письмо, умоляя приехать в США.

Ан Сан-францисские вулканы опять замолчали.

И будут, по моим прогнозам, молчать сто лет.

Я так и ответил.

Послал своим американским родственникам посылку с роскошным набором хохломских матрешек и поясную фотографию нашего всенародно обожаемого президента.

Ответа пока нет.

Жду.

Артур Кангин