Статья, написанная в стол… )

Редакция журнала “Время культуры” заказала мне статью в рубрику “Куда ж нам плыть?”

Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.

Я написал.

Но оказалось, что недостаточно “весело по возможности”, – как пояснила мне в любезном письме главный редактор журнала.

Что ж.

Остается презентовать написанный текст сетевым друзьям. Веселья не обещаю. Но за угрюмый контент ручаюсь )

Поднять паруса!

«Куда ж нам плыть?» – промолвил Пушкин,
Но дать ответа не успел.
А мы плывём!
Играют пушки,
Кого-то тащат на расстрел;

Звенит огонь, сияют спицы,
И смерть, и ад со всех сторон.
Летит хмельная колесница,
А в ней – горящий Фаэтон…

Уходит век.
Приходит новый.
Чтоб новой кровью мир залить.
И том открыт. Горят три слова:
Куда нам плыть?..

Я невольно вспомнил об этих своих патетических строфах, сочиненных в промозглой январской казарме в 1984 году, когда сел сочинять текст для «установочной» рубрики «Куда ж нам плыть?».

Тогда, 30 лет назад, я решил было достроить эту романтическую пушкинскую руину. Однако не достроил. И она по сей день гипнотизирует моё воображение своей полуразрушенной неоконченностью. И не только моё. И вот почему.

Чтобы ответить на вопрос: «Куда ж нам плыть?» – надо, во-первых, понять, кто такие «мы», а во-вторых, найти на карте точку, из которой мы отправляемся в плавание.

Итак, кто же такие – «мы»? Ясно, что ответов на этот вопрос – множество. Актуальное «Мы» – это и пестрое сообщество петербуржцев, и прихотливо соединенные в огромный имперский калейдоскоп поселенцы «величайшей страны в мире», и обитатели планеты Земля эпохи глобального потепления и потребления.

О пункте общепланетарного назначения человечества мы, однако, порассуждаем как-нибудь в другой раз. А сегодня поговорим о менее туманных материях. А именно, о городе и государстве. Поскольку здесь мы можем точно отметить на карте бытия исходную точку, вычертить пройденный вектор, а стало быть, предсказать дальнейшие пункты назначения.

Начну с того, что Петербург и Россия – не родственники. Хотя и давние сожители. Однако у них разные родители, разное воспитание, разное прошлое и, как можно представить, разное будущее.

Петербург – любимое дитя вольной реки Невы, по которой издревле плавали свободные люди, постепенно заселившие её берега. В конце концов, по мановению коронованных особ здесь стали вырастать крепости. Сперва Ландскрона, затем Ниеншанц, наконец, – Санкт-Петербург. Вокруг крепостей разрастался и город. Не было бы вольной реки, не было бы вереницы поколений многих тысяч свободно поселившихся здесь людей – не было бы и нашего города. Не насыпали бы здесь первые крепостные валы шведские воеводы, не остановил бы свой царственный взор на этих болотистых просторах Петр Первый…

Россия – гомункулус Орды. То есть, искусственно культивированная территория несвободы. «Страна рабов, страна господ». А точнее – страна рабов разного уровня и калибра. Ибо на каждого господина в России всегда находился тот, для кого он был такой же раб, как и его собственные холопы. И над всеми рабами-господами – единый и неделимый самодержец. Дарующий каждому место в иерархии, свободный по сугубому своему усмотрению карать и миловать: «А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнить вольны же!..» (Иван Грозный – Андрею Курбскому).

Огромную страну с рабской политической моралью – Золотую Орду (будущую Россию) создали и утвердили монгольские конкистадоры. До их прихода этой колоссальной страны не было вовсе. На её месте жили, процветали и свободно общались друг с другом много разных независимых друг от друга земель: Новгородская, Тверская, Псковская, Рязанская, Смоленская, Киевская, Черниговская, Галицко-Волынская, Владимиро-Суздальская, Волжская Булгария, Половецкая степь, земли ясов и касогов…

Но потом навалился хан Батый и большую часть этих земель завоевал. И сделал Владимир центром сбора дани. А потом этим центром стала выслужившаяся перед татарами Москва. Не имеющая развитой экономики, она приспособилась богатеть и прирастать землицей за счет жесткого сбора татарского выхода. Помимо выполнения этой базовой ордынской функции, Москва ничего делать так и не научилась.

А потом Орда, как иссохшая скорлупа, треснула, и из неё вылупилась налившаяся ордынским соком Московия.

По наблюдениям австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна, накануне воцарения Ивана Грозного Москва представляла собой самую хозяйственно ничтожную из русских земель, с самыми скверными экономическими нравами:

«Плавание по [Москве-]реке медленно и трудно, по причине многочисленных изгибов или извилин… Река не слишком рыбна; кроме дешевой и обыкновенной рыбы в ней нет ничего другого. Московская область также не слишком пространна и плодоносна; ее плодородию препятствует песчаная повсюду почва… За исключением того, что производят поля, все остальное привозится туда из окружных областей»; «Меду и диких зверей (исключая однако зайцев) в Московской области нет…».

«Москвичи считаются хитрее и лживее всех остальных русских, и в особенности на них нельзя положиться в исполнении контрактов. Они сами знают об этом, и когда им случится иметь дело с иностранцами, то для возбуждения большей к себе доверенности они называют себя не москвичами, а приезжими».

Ставшая прямой эманацией Орды, которую она в конце концов «перестояла на реке Угре» и подмяла под себя, Московия, она же – Россия, продолжила тиражировать в веках всё тот же имперско-крепостной, ордынский архетип взаимоотношений царя – и «людишек», столицы – и окраин. Всеобщее рабство стало фундаментом российской государственности, его квинтэссенцией. Чем полнее оказывались порабощены подданные московского царя, тем более великой и мощной становилась его власть. Тем крепче стояло и само государство.

Несмотря на то, что Европа всю дорогу была у России под боком и заставляла постоянно себе подражать, усваивать, хотя и со скрипом и с опозданием, кое-какие военные и хозяйственные технологии, – в своем общественном развитии Московия всегда шла «особым путем». А точнее – всё тою же древней Ордынкой…

30 января 1649 года в Англии был казнен король Карл I Стюарт. Один из идеологов Английской революции, известный поэт и памфлетист Джон Мильтон так прокомментировал это событие:

«Люди по природе свободны. Свобода это – прирожденный нам дар Божий»;

«И если многие современные монархи провозглашают себя в своих титулах королями Божией милостью, то они делают это исключительно затем, чтобы править неограниченно. На самом деле это их утверждение – чистейший обман»;

«В премудрости своей Бог нередко предает гибели неправедных и слишком превозносящихся монархов»;

«Как справедливо сказал один придворный поэт, король это – большой нуль, без всякой цели поставленный перед рядом значащих цифр…»;

«Какое безумие со стороны тех, которые сами могут заботиться о своих делах, взваливать все на одно лицо и, скорее как неразумные дети, чем как взрослые мужи, доверять все защите и власти того, кто ни в каком случае не может выполнить взятых на себя обязанностей и вдобавок еще хочет быть не слугой, а господином!»;

Свободная нация не должна допускать над собой никакой наследственной власти, иначе она должна будет отказаться от своей свободы и сделаться нацией рабов, – свободная нация может быть только республиканской…

А спустя примерно неделю после казни Карла I в далекой Москве был обнародован новый Судебник. Помимо всего прочего, он славен тем, что официально упразднил институт крестьянского выхода в Юрьев День и утвердил абсолютное крепостное право (фактически оно уже, впрочем, существовало многие десятилетия). Документ был торжественно скреплен подписями представителями всех сословий. Вот несколько отрывков из его ключевых положений:

«Будет кто каким умышлением учнет мыслить на государьское здоровье злое дело, и про то его злое умышленье кто известит, и по тому извету про то его злое умышленье сыщетса допряма, что он на царское величество злое дело мыслил, и делать хотел, и такова по сыску казнить смертию»;

«А будет кто изменника догнав на дороге убьет, или поимав приведет к государю, и того изменника казнить смертью, а тому, кто его приведет или убьет, дати государево жалованье из его животов, что государь укажет»;

«А будет кто на государеве дворе, на Москве, и в объезде, учнет ходити с пищальми и с луками, хотя и не для стрелбы, и ис того оружья никого не ранит и не убиет, и тем за ту вину учинити наказание, бити батоги и вкинути на неделю в тюрму».

И снова – Мильтон:

«Свобода совести – драгоценнейшее для человека благо»;

«Каждому должно быть предоставлено веровать по его личному убеждению»;

«Если все не могут держаться одинаковых убеждений, то кто досмотрит, чтобы они таковых держались? В таком случае, без сомнения, гораздо целесообразнее, благоразумнее и согласнее с христианским учением относиться с терпимостью ко многим, чем подвергать притеснениям всех»;

«Дайте мне поэтому свободу знать, свободу выражать свои мысли, а самое главное – свободу судить по своей совести!»

И вновь Судебник царя Алексея Михайловича 1649 года:

«Будет кто иноверцы, какия ни буди веры, или и русской человек, возложит хулу на Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, или на рождьшую Его Пречистую Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, или на честный крест, или на Святых Его угодников, и про то сыскивати всякими сыски накрепко. Да будет сыщется про то допряма, и того богохулника обличив, казнити, зжечь»;

«А будет кто, забыв страх Божии, … учнет ему государю, или патриарху, или иным властем, в церкви Божии во время церковнаго пения, о каких своих делех бити челом, и того челобитчика за то вкинуть в тюрму, на сколько государь укажет»…

Примерно в те же самые годы город Ниен (можно перевести со шведского как «Невск») получил от шведской королевы Кристины полный пакет городских привилегий, включая городское самоуправление. Через некоторое время он стал административным центром провинции Ингерманландия, одним из оживленных торговых балтийских городов. В ту пору в нем жили выходцы едва ли не из всех европейских стран, были одинаково распространены шведский, немецкий, финский и русский языки.

И хотя большая часть жителей города перед взятием крепости Ниеншанц русским царем Петром бежала в Швецию, а покинутый город предала огню, хотя Петр решил сделать вид, что строит город «с нуля» и воздвиг новую цитадель на безлюдном острове в нескольких километрах ниже по течению Невы, – переименованный сперва в Шлотбург, а затем в Санкт-Питербурх город на Неве в целом сохранил самого себя. Сберег свою исходную европейскую стилистику, свой вольный бюргерский дух, свои космополитичность и открытость.

И в этот момент открылась самая яркая и одновременно самая драматичная страница русской истории – когда евразийской страной стал «командовать» европейский город, всё глубже распространяя по ней «яд» европейского вольномыслия и всё туже затягивая гордиевы узлы рабской цивилизации.

Взрыв 1917 года был неизбежен. Санкт-Петербург, попытавшийся было увлечь Россию за собой в направлении европейской свободы и разума, потерпел поражение. И был за это разжалован из столицы – в «великий город с областной судьбой»…

С тех пор город на Неве больше никуда не плывёт. Его европейский дух замер. Паруса спущены. Вместе с огромной российской баржей, оторвавшейся от выдохшегося тоталитарного буксира, он покорно дрейфует в сторону водопада, шум которого доносится всё явственнее.

Но если у лишенной буксира баржи нет иного пути в будущее, кроме как плыть по течению Леты, то у фрегата по имени Петербург такой путь мог бы найтись. Для этого достаточно было бы просто поднять опавшие европейские паруса – и устремиться! Но…

Город стоит на холодном болоте
Город зимой лихорадка колотит
Летом его духота согревает
Город на сваи свои забивает
И погружается снова в болото.
Экскалибур не сберёг Камелота…

Daniel Kotsubinsky
kotsubinsky.livejournal.com

Подпишитесь на ежедневный дайджест от «Континента»

Эта рассылка с самыми интересными материалами с нашего сайта. Она приходит к вам на e-mail каждый день по утрам.