Соревнования не состоялись – началась война

Время неумолимо. Всё меньше остаётся среди нас ветеранов Второй мировой войны. Или Великой Отечественной.

Моему собеседнику ветерану Второй мировой войны, заслуженному мастеру спорта по фехтованию Давиду Душману 96 лет.

В войну ему повезло: он попал в статистические три процента воинов 1922–23 годов рождения, оставшихся в живых. То есть ушедших на фронт 18–19-летними. Он выжил, несмотря на три ранения, два из которых, как говорили ему в последствии врачи, были несовместимы с жизнью.

27 января – особый день для Давида Александровича, который более 70 лет назад на своём танке в составе танкового батальона ворвался на территорию концлагеря Освенцим.

И в этот день уже 2015 года газета немецкая «Зюдойчецайтунг» посвятила ему свою статью под заголовком: «Человек, который смял гусеницами танка заграждение Освенцима».

Я позвонил по телефону ветерану, с которым меня давно связывают дружеские отношения. «Приходи. Только в первой половине дня, – услышал я в трубке».

Где ещё могут беседовать бывшие советские люди, как не на кухне за чашкой чая или кофе. Я задал Давиду Александровичу несколько вопросов.

– Не могли бы вы рассказать, как для вас началась война?

– Я только закончил 10-й класс и 22 июня должен был участвовать в соревнованиях по фехтованию. К тому времени я уже был чемпионом Москвы среди юношей по сабле. В газете «Вечерняя Москва» даже была напечатана статья «С одной школьной скамьи» – это обо мне и моём однокласснике и друге Николае Озерове. Он тоже был чемпионом Москвы, но не по фехтованию, а по теннису.

Конечно же, соревнования не состоялись. Было выступление Молотова по радио – война! В тот же день я помчался в военкомат проситься на фронт. Я боялся, что война закончится быстрым разгромом фашистов, и я не успею повоевать. Вся предвоенная пропаганда нацеливала нас – если враг на нас нападет, то война будет вестись на его территории. И вот 2 июля, на 10-й день войны, я был уже в танке и со своей частью мчался на Запад навстречу вторгшимся вражеским войскам.

– Это восемнадцатилетнему юноше доверили танк?

– Представь себе. Правда, до этого я несколько лет гонял по Москве на мотоцикле, затем прошел краткую подготовку допризывника и числился в военкомате как владеющий транспортным средством. Всю огневую мощь наступающей гитлеровской армии мы ощутили на себе примерно в ста километрах западнее Минска. Наши легкие танки «БТ» – «бэтээшки» – не в состоянии были противостоять тяжелым танкам противника. Так что, когда пели «Броня крепка и танки наши быстры», это – не про нас.

– Экипаж танка состоял…

– Из трех человек: командир танка, стрелок и я – механик-водитель. Начало войны было ужасным. Повсюду царили растерянность и хаос. Артиллеристам подвозили снаряды не того калибра и им зачастую нечем было стрелять, к танкам не подвозилось горючее… В плен попадали целые армии. Мы отступали с большими потерями и так докатились до Смоленской области. В сражении под Ельней (там была наша первая наступательная операция. Ею командовал Жуков) наш танк загорелся. И когда я выбирался из машины, рядом с ней разорвалась мина, осколок попал мне в брюшную полость. А дальше – операция в полевых условиях, три с половиной месяца госпиталей, сыпной тиф, который косил людей не меньше, чем вражеские пули. Я выжил. Очевидно, то, что я был спортсменом, да и от природы физически сильным.

– А что дальше?

– Снова попросился на фронт. Хотя с моим ранением можно было и остаться в тылу. Повезло – попал в свою часть. Вместе с ней участвовал в окружении немецкой армии под Сталинградом. Затем была Курская битва. Там я был ранен второй раз. Слава Богу, легко.

– А танки были все те же – легкие?

– Нет уж, к этому времени армия была оснащена средними танками Т-34 и тяжелыми «ИС». Вот тут уже броня была крепка. На тяжелом танке я со своей частью в составе Первого Белорусского фронта прошел Белоруссию, вошел в Польшу. Конечно же, все это с тяжелыми боями, с большими потерями. Если в 41-м в момент формирования наша часть насчитывала 12 тысяч человек, то к концу войны из этих 12 тысяч остались в живых лишь 69 человек. И вот, в Польше наш танковый батальон получает приказ – освободить концентрационный лагерь Освенцим. Было известно, что фашисты, отступая, должны этот лагерь уничтожить. Хотя мы и знали о существовании гитлеровских лагерей смерти, но когда подошли к Освенциму, то ужаснулись гигантским размерам этой фабрики уничтожения людей. Заграждения из нескольких рядов колючей проволоки не были препятствием для танков. Смяв эти заграждения, мы въехали на территорию лагеря. Немцев там уже не было – бежали. Из почерневших бараков стали выходить люди. Нет, это были даже не люди, это были тени людей, живые трупы: одежда – лохмотья, истощенные тела, измученные лица. Казалось, что они, будучи обреченными, ещё не поняли, что к ним пришло спасение. Весь провиант, что был у нас: хлеб, колбасу, сухари, воду – мы оставили им и двинулись дальше преследовать гитлеровцев. Я думаю, опоздай мы на сутки-другие, вряд ли удалось спасти хоть кого-то.

В той же Польше недалеко от Варшавы я был ранен в третий раз. На этот раз осколок снаряда попал мне в правое легкое. Я истекал кровью, был без сознания. Оперировала меня молодой хирург прямо на поле боя. Ни о каком наркозе в тех условиях не могло быть и речи. Этой девушке я обязан своей жизнью. Как тяжело раненого меня отправили в глубокий тыл – в Ереван. Там я приходил в себя. Там и встретил весть о Победе.

– Ну а спорт… Как же вам удалось вернуться в него после таких ранений?

– Да, я был очень слаб. Незначительное усилие вызывало у меня одышку и сердцебиение. Собирал силы буквально по крохам. С большой осторожностью приступил к тренировкам.

Но помимо ран, полученных на фронте, была еще одна рана. Незаживающая и поныне. В 38-м году арестовали моего отца Александра Душмана. В то время он занимал должность начальника санитарной части Государственного центрального ордена Ленина института физической культуры имени Сталина. Во! В те времена было принято давать подобные громоздко-помпезные наименования учебным заведениям. И не только им. Отец, одним из первых за участие в гражданской войне, был награжден орденом Красного знамени. Конечно же, я обожал его, гордился им. А тут – арест, суд, отправка в лагерь под Воркутой. Все в жизни нашей семьи перевернулось – по злой воле органов она из уважаемой всеми превратилась в семью «врага народа». От нас отвернулись многие, в том числе и отцовские друзья. Соседи боялись общаться с нами. Только семья Николая Озерова (а его отец, тоже Николай, был ведущим солистом Большого театра) по-прежнему тепло относилась к нам. Я часто бывал в их доме, находил там утешение.

Так вот, на войне трудности фронтовой жизни, бои, ранения, как-то заглушали временами душевную боль за отца. А после войны эта боль накатила на меня с новой силой. В 46-м, демобилизовавшись из армии, я отправился в Воркуту. Там в одной из больниц работала моя мать. Она после войны переехала туда из Москвы, чтобы быть поближе к отцу. Мне с матерью разрешили свидание. Когда в сопровождении конвоира привели отца, и я увидел перед собой физически и морально сломленного человека, со мной случился обморок. Придя в чувства и не помня себя от ярости, я набросился на конвоира, почти мальчишку (он-то в чем был виноват?) и стал колотить его. В горячке даже отобрал винтовку. Это был спонтанный выброс накопившейся за много лет ненависти к отечественным тиранам. Когда мать и отец оттащили меня от конвоира, и я осознал, что натворил, я упал перед ним на колени. Мне просто повезло – этот парень не дал этому происшествию ход. А ведь могли бы быть ужасные последствия и для меня, и для отца. Он мог ведь запросто застрелить меня. Для меня со сих пор загадка – что этого паренька удержало?

– А отец в конце концов вышел на волю?

– Он не дожил трех месяцев до освобождения. Умер в лагере в 1949 году. Он хотел, чтобы я, как и он с матерью, стал медиком. И хотя я понимал, что мне как сыну «врага народа» путь в медицинский институт закрыт, всё-таки я туда поступил. Меня взяли как спортсмена. Вне конкурса. В советских вузах такое практиковалось.

Одновременно с учебой я усиленно тренировался. Часто отстаивал спортивную честь института. А в 1951-м году стал чемпионом СССР по шпаге, получил звание мастера спорта. Но на Олимпийские игры в Хельсинки в 1952 году меня не пустили. Так же как не пускали и в дальнейшем, хотя в фехтовании я был одним из ведущих спортсменов в стране.

В том же 53-м году, уже после смерти Сталина, нас с матерью вызвали в военную прокуратуру. Объявили, что отец посмертно полностью реабилитирован, вернули нам его награды и воинское звание – «военврач первого ранга». Даже предложили какие-то деньги в виде компенсации. Я сказал тогда этим «прокурорам»: «Нам не нужны ваши деньги. Мы своего отца не продаём».

После окончания института меня как врача и спортсмена направили на работу в общество «Спартак». А затем я закончил ещё институт физкультуры, тот институт, где когда-то работал отец, и стал дипломированным тренером по фехтованию.

– Насколько я знаю, вы имеете звание заслуженного тренера СССР. Очевидно, среди ваших учеников были выдающиеся спортсмены?

– Конечно, мне есть чем и кем гордиться. Я уверен, что в памяти многих соотечественников остались имена таких замечательных спортсменов как Валентина Сидорова, Умар Мавлеханов, Тамара Евпалова – все они были многократными чемпионами Европы, мира, олимпийских игр. Кстати, с командой советских фехтовальщиков я был и на печально известной Мюнхенской Олимпиаде в 1972 году. Из окон нашего отеля мы видели всю эту драму с захватом израильских спортсменов палестинскими террористами. Но это уже другая тема.

– А здесь, в Мюнхене, вы тренируете молодых спортсменов, каковы их достижения?

– В Германии, как и во многих странах Западной Европы фехтовальный спорт очень популярен. Есть выдающиеся спортсмены и квалифицированные тренеры. И все-таки наша фехтовальная школа сильнее, и наши тренеры пользуются спросом в мире.

С начала 90-х годов я регулярно получал от федераций фехтования разных стран предложения поработать у них на контрактной основе. До переезда в Германию на постоянное жительство, я семь лет проработал тренером в Австрии в городе Грац. Туда приезжали спортивные деятели из Мюнхена, они наблюдали за моими тренировками, с некоторыми из них у меня сложились хорошие отношения. И когда я приехал в Мюнхен, мне сразу же доверили тренировать молодежь. Несколько из моих учеников уже стали чемпионами Баварии.

– Давид Александрович, возвращаясь к теме войны, скажите, из вашего танкового батальона, освобождавшего Освенцим, кроме вас кто-то еще жив?

– Боюсь, что нет. После войны мы ежегодно в День победы встречались в Москве в парке Горького. С годами приходило на эту встречу все меньше и меньше однополчан. И вот в году 82-м, придя на такую встречу, я из «своих» не нашёл никого. Такое же продолжалось и в последующие годы до моего отъезда из России.

– И еще. Какие чувства испытываете вы сейчас к пожилым немцам? Ведь среди них наверняка есть те, кто был на фронте в стане наших врагов.

– У меня здесь были встречи с немцами – ветеранами той войны. Ни у меня, ни у них никакой враждебности друг к другу не осталось. Слава Богу, мы уже хорошо понимаем, что мы были заложниками и жертвами ужасной трагедии, разыгранной двумя мировыми злодеями – Гитлером и Сталиным.

Беседу провел Исай Шпицер, Мюнхен