Сон в январскую ночь

Из архивов «Континента»

Моему пронырливому аспиранту удалось обнаружить неопровержимые доказательства ошибки российских средств массовой информации, сообщивших населению о дуэли Пушкина. Нашел их юный славист в архиве Центрального разведывательного управления. Только что рассекретили.

Как теперь совершенно точно установлено, дуэль 27 января 1837 года действительно состоялась. Но на самом деле солнце русской поэзии выстрелило первым. Дантес, наемник враждебных западных сил, упал.

— Браво! — воскликнул поэт и подбросил в воздух пистолет, а за ним шляпу.

Шляпу Пушкин поймал, а пистолет раскопал в снегу генерал ФСБ Бенкендорф и подшил к делу как улику.

Дантес был тяжело ранен в живот. К нему побежали секунданты.

— Погодите радоваться, — простонал Дантес, превозмогая боль. — Я сделаю свой выстрел.

Он поднял свой пистолет и выстрелил. Пушкин упал, легко раненый в руку. Таким образом, солнце русской поэзии никуда не закатилось и продолжало светить всегда, светить везде.

Папаша Геккерен будто чувствовал: отпросившись пораньше с работы в Нидерландском посольстве, он дежурил возле лесочка на Черной речке, где происходила дуэль, и привез своего возлюбленного приемного сына в карете домой.

Дантес начал умирать.

Узнав о дуэли, царь Николай Павлович распорядился судить Пушкина по закону справедливым судом, а после суда повесить. В народе стало известно, что нашего любимого Пушкина будут вешать, и толпа стала требовать, чтобы его повесили за ноги, дабы поэт живым дольше любезен был народу. Дантес умирал долго, а Пушкин сидел в камере, раскладывал пасьянсы и палил из пистолета в угол: на случай, если Дантес выживет, тренировался. Наталья Николаевна говорила дома, что едет к подруге, а сама таскала Дантесу морошку. Она подолгу сидела возле его кровати с надеждой и ожиданием, а Дантес показывал ей на свой тяжело раненный живот и, разводя руки в стороны, отрицательно качал головой.

В свободное от Дантеса время Наталья Николаевна носила Пушкину передачи в тюрьму и подолгу стояла в очереди у окошечка в воротах Петропавловской крепости, чтобы передать ему теплое белье и сухари. Но независимые судьи вынесли решение повесить Пушкина до вынесения приговора. Тогда Наталья Николаевна надела свое лучшее платье и поехала в Зимний дворец. Там она у входа упала на колени и так на коленях дошла до покоев императора.

— Делайте со мной, что хотите, Ваше Величество, — сказала она царю, — но умоляю: не вешайте моего мужа.

Николай Павлович подумал и сказал:

— Поэт в России больше, чем поэт. И поэтому вешать их, поэтов, весьма целесообразно. Однако от этого возникает шум на Западе. А я как раз собираюсь ехать лечиться в Баден-Баден. Зачем мне там эти хлопоты тут? Пускай Пушкин вместо повешения едет в деревню, свободно, но под надзором и там подумает над собой.

Едва Пушкин уехал, царь попросил у Бенкендорфа ключ от квартиры на два часа, сел верхом и поехал за Натальей Николаевной. А она была подле умирающего Дантеса. Тогда Николай Павлович сказал:

— Пускай скорей умирает, а то Бенкендорф дал мне ключ от своей квартиры только на два часа.

Между прочим, Гоголь тогда гулял по Иерусалиму и вслух читал палестинцам Пушкина на идише в переводах Надежды Константиновны Крупской.

А в Михайловское, где Пушкин работал над собой, позвонил Белинский и объявил:

— Всё, Саша! На Руси явилось новое могучее дарование — Лермонтов.

На что Пушкин ему возразил:

— Ты что, Виссарион, забыл? Я — это, блин, наше всё. А раз я всё, больше никаких могучих дарований быть не может.

Но Белинский попросил:

— Уважь его! Лермонтов — наш человек, окажи содействие. Он к тебе уже скачет. Введи в литературу, как ты ввел Гоголя.

Тут к Пушкину постучался в дверь молодой поэт Лермонтов. Он принес стихотворение «На смерть Дантеса».

— Ну, читай, коли пришел, — нахмурился Пушкин.

— “Погиб Дантес, невольник чести…”, — начал с выражением Лермонтов.

Пушкин не стал стихотворение слушать, выхватил бумагу из рук Лермонтова, разорвал на клочки и растоптал.

— Тебя как звать? — спросил Пушкин.

— Миша я, — отвечал Лермонтов. — У меня дома еще копия есть. Для самиздата…

— Зря ты это, Мишель, написал. Обижаешь! Кто у нас невольник чести? Я! Кто “наше всё?” Тоже я. А ты: “Дантес… Дантес…”. Больше так не делай, а то не пущу в русскую литературу, будешь классиком чеченской.

Сидя в деревне, Пушкин принялся переписывать “Евгения Онегина”, справедливо решив, что произведение социалистического реализма должно правдиво отражать как, с одной стороны, жизнь, так и, с другой стороны, указания Третьего отделения. А посему беспартийному тунеядцу Онегину не следует убивать правильно понимающего задачи романтизма Ленского. Раз сказано наверху, что поэт в России больше, чем поэт, то пускай Ленский убьет Онегина, тем более, что все равно Евгений — человек лишний. Всех лишних людей надо по определению лишить жизни, и, когда придет настоящий день, проблемы лишнего человека не будет. Пускай потом Тургенев и Гончаров пишут про что-нибудь более актуальное, чем лишние люди. Ленский же должен женитоься на Татьяне, потому что она положительнее Ольги. А генерал… вот он пускай возьмет в жены Ольгу: им, генералам, чем жена моложе, тем воевать с ней веселей. Когда Дантес умер, гроб с ним хотели закопать на Страстной площади, под ногами памятника Пушкину, чтобы не рыпался, но от греха подальше отправили восвояси, во Францию. Поэт вернулся из заточения в своем Михайловском имении и тоже решил рвануть кое-куда подальше от голубых мундиров и послушного им народа, — других посмотреть и себя показать. Перед отъездом он подарил Толстому сюжет “Анны Карениной”, оставшийся за ненадобностью от переделанного “Онегина”, Чайковскому вручил либретто “Евгения Онегина” и “Пиковой дамы”, а Мусоргскому — “Бориса Годунова”. Хотел еще отобрать у Гоголя сюжет “Мертвых душ” и одарить композитора Щедрина, но оказалось, что Щедрин уже взял “Мертвые души” без спросу и сделал оперу.

Тут как раз ОВИР Его Императорского Величества дал Пушкину визу в Париж. Там поэт слился с первой волной белой эмиграции, а когда потеплело, стал ездить в Советский Союз и ходить за твердые евро в музеи Пушкина. Оказалось, что музеев его столько, что и за десять туров не объехать. В музеях поэт узнал про себя столько вранья, что решил сочинить свою новую биографию, чтобы придумать чего-нибудь свеженького. В музее в Одессе мой пронырливый американский аспирант застукал этого туриста и взял у него интервью.

Для начала Пушкин заявил, что предки его — не негры, а чукчи. Он признался, что всю жизнь жаждал, но никак не мог дождаться эпохи полной гласности, а теперь надеется дожить до просвета в ней.. Глядит в щель и думает: взойдет ли наконец прекрасная заря? Вокруг него идет вприсядку краснознаменный ансамбль песни и пляски пушкинистов, которых он вот уже полтора столетия кормит. А сам поэт, размножаемый новыми русскими бесплатно в миллионах копий, бедствует. Он больше не надеется, как мечтал в цветущие лета, что ему засветит “доход постоянный с тридцати шести букв русской азбуки”.

Юрий Дружников, Калифорния
Апрель, 2005 г.