Смерть тирaнa, или великое может быть

Кот Шрёдингера
«Континент» печатал сокращенные главы из романа-трактата Владимира Соловьева «Кот Шрёдингера», в главном герое которого легко угадываем нынешний правитель России. Сейчас самое время для публикации полной версии первой главы этой знаковой книги – о смерти тирaнa.

Ни природой, ни воспитанием нельзя объяснить столь обильного снопа одних недостоинств, притом обычно не совмещающихся в одном и том же душевном укладе, этой смеси трусости с беспечной самонадеянностью, заведомого хвастовства с проникновенной верой в собственное лганье. Этот человек наизнанку никогда не мог собрать своих чувств в устойчивое настроение, своих мыслей в определенное решение. Он утратил всякое чутье действительности, естественного порядка, перестал понимать границы возможного и нелепого.

Потаенный Ключевский. Из черновиков 

Его смерть была долгожданной, а потому неожиданной и застала нас всех врасплох. Кому как, конечно, но никому – по фигу. Для одних, кто не поддался его дрессуре, она была желанной, вожделенной и несбыточной, они желали ему смерти и боялись даже не собственной смерти, а то, что умрут, не дождавшись его смерти – многие так и не дожили, устав от дурной бесконечности и в смертной тоске от своей исковерканной, поруганной, проигранной ему жизни. Растерянное, потерянное, надломленное, покалеченное, еба*утое, похеренное поколение – поколение обреченных. Другие с промытыми мозгами, его фанаты, фанатки и фанатики, в адекват и применительно к подлости, да хоть стокгольмский синдром, наоборот, полюбили его взасос, «наше всё», почитали его власть сакральной и страшились его смерти больше, чем своей: что умрет раньше, чем они, оставив без крыши – в обоем, а то и трояком смысле. Для тех и других он был безальтернативен, как смерть, а потому сама его смерть была не просто непредставима, а невозможна. Галлюциногенный эффект. Корень Мандрагоры. А был ли у него доступ в самое сокровенное – наши сны?

Он загипнотизировал не только нас, но и самого себя, уверовав в собственную ложь и перестав верить в свою смерть, несмотря на преследующий его с детства дикий, животный, в чреслах, страх смерти, его иде-фикс, мне ли не знать, его самозваному биографу – скорее сердцевед, ну сeксoвед, чем мозговед, а надо бы мозгоправу, был шанс – я знал его сызмала, когда начался наш броманс, пока мы не стали с ним френемиc, вот тогда я и нарыл про него с маленькую тележку! Уж коли пошли – веды: душевед для душегуба. Вот именно: он губил, калечил, душил наши души своим темным, слепым, иррациональным страхом смерти. Экзистенциальный ангст. Нет, не колыбель в гробу, а в колыбели – гроб.

Живое, наглядное опровержение Фрейда с его пресловутым Танатосом на пару с Эросом. Какое, к черту, бессознательное смертoлюбие, когда наоборот! Его власть над нами покоилась на его и нашем страхе смeрти. Власть сущего мертвеца над будущими мертвецами, хотя до смeрти надо еще дожить, но доживают все смертные. Все ждали, чтобы чтó случилось, и все пребывали в перманентном страхе, что чтó случится. Вопрос времени: кто раньше умрет взаправду: он или мы?

Взамен гребаного дубля Фрейда – Эрос с Танатосом, диалектическая триада Элиота «Birth, and copulation, and death», но без его причитания «That’s all, that’s all, that’s all, that’s all». Ну и что что всё? что еще? а промеж? И с заменой рождения на зачатие. Не в том мистическо-психоаналитичном смысле, что некая наша предтеча может подглядывать за тем, как спермий пробивает ооцит, лишая его первозданной целокупности – это и есть настоящая дефлорация, а не утрата жалкой девичьей плевы! – и возникшее в результате существо сохраняет воспоминание об этом судьбоносном для него соитии на всю жизнь в подсознании. Не факт, конечно. Зато факт сам факт изначального возникновения жизни индивидуума, и коли наука может ужé или вот-вот сможет вычислить точное время этого не рутинного или случайного, а чудесного в любом смысле, божественного поeбликa, то и праздновать след не день рождения, а день зачатия. Днюха, но в другом смысле. Все мы старше самих себя на девять месяцев, а те, у кого не хватило терпения, – чуток моложе. Я к этому еще вернусь в положенном месте и применительно к моему герою-антигерою, потому как день его зачатия мне доподлинно известен. Представьте себе! С его слов, которым я склонен верить, тем более он сам придавал этому дню не просто символическое, а судьбоносное значение.

Он знал наши надежды и страхи, как свои пять пальцев. Или ему казалось, что знает? Не знаю. Он был нашим джинном, выпущенным нами на волю, а что просит у джинна любой мэн, как нам теперь известно из джиннотологии: больше денег, больше власти, большой член. А что просят бабы, об том ни слова, да и не было еще случая, чтобы женщина нашла бутыль или лампу и, высвободив джинна, захомутила его, загадав три желания. Что если того же, что мы: больше денег, больше власти, большой – пребольшой член? Не большую же вагину, ха-ха!

Иное дело в нашем мифотворчестве, когда доморощенная джинниха золотая рыбка выполняет наказы чокнутой старухи с разбитым корытом – до определенной, правда, черты. Вспоминал ли он эту сказку, перечитывал ли ее, связывал ли со своим взлетом, идентифицировал ли злосчастную старуху с самим собой? Разбитое корыто следует понимать иносказательно, метафорически, когда начало предвещает конец, а конец подтверждает предсказ. Как в той молитве: Господи, сделай так, как мне надо, а не так, как я хочу! В смысле, берегись несбыточных желаний – они могут сбыться. Кольцевая композиция не только формально, но и семантически: возвращение на круги своя. Пифия? Сивилла? Кассандра?

Ах! пошто она предвидит

То, чего не отвратит.

Сказка – ложь, да в ней намек, но он был не из числа добрых молодцев, скорее молодец против овец, в которых он превратил всех нас поголовно, именно что поголовно, как овец, хоть и боялся, что плохо кончит, были такие предсказания, но зачистка за зачисткой, он заткнул рот предсказателям, а то и жестоко расправился с ними, как Аполлон с Лаокооном и его сыновьями, а кому повезло, турнул, выдавил из нашего Города, и делал все, чтобы предотвратить, отвратить, избегнуть этот дурной конец. Хорошо еще если с разбитым корытом, как глупая и жадная старуха, которая стала царицей, и все ей мало. А теперь представьте золотую рыбку у царицы в аквариуме. Pizdec.

Перебор как в блэкджек, по-нашему – двадцать одно. Вот и он пошел в разнос, в полный отрыв от реальности, со своими завиральными идеями на грани обсессии – самому ему ну никак не остановиться. Он так долго дурил нас и в конце концов если не обдурил, то задурил, хоть и не оболванил: нас обманывать не надо, сами обманываться рады. Пусть изуродовал души и лишил зрения, но страдают ли слепцы от своей слепоты так же, как, глядя на них, зрячие? Постепенно даже для нашего дурдома его новая дурость и свежие закидоны и обманки за гранью фола стали ужé чересчур, он стал жалок и смешон, хотя жалеть его мы страшились еще больше, чем смеяться над ним. И было чего. Жалость была ему непереносима, а я из породы эмпатов.

Что же все-таки произошло? Он изменился? Мы изменились? Мир изменился, а он остался прежним: живой анахронизм. Был монстр – стал нафталин.

Он больше не отбрасывал тени.

Это история о том, как пленипотент стал импотентом.

А если Золотая рыбка еще и Немезида? Вот и суди о человеке, пока он не умер! Ему бы умереть днем раньше – царицей, царем, на взлете, когда он достиг своей акме, она же – нирвана! А он растянул этот свой последний день на несколько лет, когда удача отвернулась от него, песенка спета, товарный вид утрачен, срок годности истек, а он все хорохорится, понтирует, блефует, полный абзац для помянутого покалеченного, искалеченного потерянного колена и для меня лично. Как выбраться из подводной лодки, если она «Курск»?

По факту, давно уже мертвец, он упирался и не лез в заготовленную ему могилу, пугая нас Армагеддоном по известному принципу «Ах, если бы со мной погибла вся вселенна!», однако себя полагая если не бессмертником, как Кощей Бессмертный, то долгожителем: гены, спорт, врачевание, янычары, самовеличие и возвеличивание. Он являлся нам на ходулях, отбрасывая гигантскую тень на всех нас. А сам верил, что он – это он? Кому, как не ему, знать, что он – это не он и выдает себя за другого. Да? Сознавал ли великий Циннобер, что на самом деле он крошка Цахес, урод уродом, урод во человецех? Зато уверовал, что мессия, и как не ничтожен лично, избран и помечен свыше. Успел ли он, умирая, осознать и ужаснуться своему концу? Так вот где таилась погибель моя! О, это таинственное мгновение смерти, растянутое в бесконечную вечность…

Ламнискат.

Собственно, он и был той старухой с безнадежным корытом, типичный лузер, хронический неудачник, заложник своих комплексов, не в свои сани не садись, несмотря на головокружительный взлет его карьеры, а роль золотой рыбки в его и нашей жизни сыграл случай, точнее – цепь случайностей, которую детерминисты и фаталисты назовут потом исторической закономерностью, судьбой, да хоть роком. Ну да, нас всех подстерегает случай, над нами сумрак неминучий и его постыдная рожа взамен божьего лица. Рассеется ли этот сумрак с его внезапной смертью? Конец хазы? Не знаю. Не уверен. А массовое сознание по Фрейду-Канетти-Ортеге и его соавтору Гассету?  Массовый гипноз минуя сознание – коллективное бессознательное. По-нынешнему, нейролингвистическое программирование телеаудитории. Аббревиатура: НЛП. Не без нашей помощи. Не мы ли сами взрастили и выпестовали чудище? Он – это мы, а мы – это он, да? Мы все повязаны – с ним и между собой. Одна шайка-лейка. Возможна ли теперь смена стереотипов и ориентиров без стороннего вмешательства?

Коли речь зашла о роли случайности в истории, то с ходу опровергну ходячее мнение, что он – нечаянно пригретый славой, и все, что ему досталось, досталось благодаря случаю без никакого с его стороны напряга – на халяву, по щучьему велению той самой золотой рыбки, пойманной на золотой крючок. Мажор, короче. Как бы не так! Пусть изначально и дело случая, зато дальше не пошло бы и не поехало – пробивной и маслянистый в одном флаконе, он сам всячески способствовал, чтобы случай перестал быть случайностью и превратился в некое подобие или проявление закономерности. Да и царил нами, не лежа на боку, а вкалывал без отгулов, прогулов и передыха! Кузнец своего счастья и нашего несчастья, хотя за всех не скажу, но за себя сотоварищи: «Бывали хуже времена, но не было подлей!» Нас было мало, у кого еще осталась спасительная аллергия на него, типа иммунного инстинкта самосохранения, мы хранили эту нашу, точнее будет, идиосинкразию в тайне, да и сами были как первые христиане в Риме или мараны в Испании. Нас было мало, но все-таки не трое, как в другом стишке, а оставалось все меньше и меньше: «Куда вы, меньшинство?» – «К большинству», а большинство становилось все больше и больше, приближаясь к абсолюту. И вот почему.

Вдобавок к ближнему антуражу – сотня бенефициантов и пара-тройка тысяч приспешников, пособников и пропaгандoнов, куда более многочисленная группа – посад – еще одна подушка безопасности – из двух зол предпочитала знакомое и привычное неизвестному, боялась, что после его ухода станет еще хуже, чем при нем, хотя куда хуже и гаже, особенно в последнее время: что ни делал, всё в молоко. Несмотря на, его воспринимали одни как гарантию хоть какой, какой-никакой стабильности, пусть даже стагнация, деградация и остановка истории, а всё лучше, чем революция, другие – типа заслона от безвластия, неопределенности и хаоса, хотя именно на хаос одна надежда (сцылка на маркиза необязательна), и от поддерживаемых им в качестве страшилки, но и придерживаемых ультрас и отморозков по принципу «зато не антисемит». В смысле: а мог бы и бритвой по глазам. В широком диапазоне от новичка до полония. Опять-таки без никаких намеков, просто к слову пришлись, потому как на слуху. А коли помянута всуе бритва, вот и стишок на случай по аналогии:

Когда судьба по следу шла за нами,

Как сумасшедший с бритвою в руке.

Имею в виду всех нас, а не только тех, кто попался ему под руку.

Что ни говори, пусть шпана, гопота, нищеброд и кидала, пусть урка, но вор в законе, блюдя неписанные правила, которые сам же запросто нарушал, куражась и переходя красную черту, включая помянутую бритву, но не так чтобы часто, а только по острой, как ему казалось, нужде и как бы понарошку, пугая нас и пугаясь сам, а потому ударял по тормозам, хотя всякий раз раздвигал границы отвоевываемого им пространства, пьянея от безнаказанности. Его бы вовремя осадить – не случилось бы то, что случилось. С ним, с нами…

Точка невозврата.

Такова была природа его психологической экспансии: он испытывал не только нас, но и самого себя – свою власть над нами и не только над нами: где ее пределы и есть ли ей пределы? Этого не знали ни он, ни мы, никто. В отличие от той старухи с разбитым корытом, он понимал, что рискует, но не рисковать не мог. Выбора у него не было никакого, статика невозможна по определению, если бы он дал слабину и перестал, рискуя, наступать, его стало бы относить назад. Ну, в смысле центробежное и центростремительное. Еще точнее – вниз головой с зияющей высоты, на которую он волею судеб и собственным волеизъявлением взобрался, свободное и безостановочное падение с ускорением, третьего – ни ему, ни нам.

Пока есть смерть, есть надежда.

Слишком быстрый взлет из грязи в князья, пусть и удельные, а отсюда уже благоприобретенный синдром неполноценности вдобавок к его прочим с детства комплексам. Как трудно быть большим начальником мелкому махинатору из глухомани: несоответствие масштабов. Не нашлось на него Даниила пророка, хотя и тот не помог Валтасару, разгадав огненную надпись на стене мене, мене, текел, упарсин. Но если тот был взвешен на весах и найден слишком легким, то наш Валтасар оказался слишком мелок: не вышел ни ростом, ни рылом. Б-г шельму метит. Даже крестился он как-то не так – не широко, размашисто, а мелко: рука не выходила за пределы его узких плечиков. Зато сидел, широко расставив ноги, будто у него промеж бычьи бeйцы. Еще один способ самоутверждения.

А удержаться на вершине власти ему удавалось супротив всех законов природы. Окромя одного, который он не принял в расчет. Тиран не видит дальше своей могилы, наш не исключение, смерть не входила в его планы, хотя сам он уже вошел в возраст, требовались гериатрические инъекции (нет, не ботокс), чтобы удерживать его если не в прежней, то более-менее пристойной форме. Время от времени он надолго исчезал с радаров, вбегала Молва в одежде, сплошь разрисованной языками – слухи, слухи, слухи, но он выныривал из небытия, из Леты забвения, из Лимбо, из Сумеречной зоны, птица Феникс, не иначе.

И вот он вправду умер, ни жалости, ни сострадания даже у тех, кто его боготворил или делал вид – вот именно: никто давно уже не воспринимал его как человека, а токмо как Б-га или беса – супермен? сверхчеловек? дочеловек? Нечеловек, по любому. А потому и не было в Городе великого по нему горевания. Он умер, а мы живы, пусть и в раздрае. Пауза: жить по-прежнему невозможно, а по-новому — невмочь. Щуку съели, а зубы остались. Не могут – не хотят? Все-таки упрощение, потому как верхи и низы поменялись местами, кто был ничем, тот стал всем, стратификация не общества, а сознания. Смутное время? Не без того. Он продолжает править нами из могилы через наше коллективное Я. Опять в моду вошел дракон – не андерсоновский, понятно, а шварцевский, его поминают все, кому не лень, убойная метафора отрицательной селекции на все времена, высшим и недосягаемым результатом которой был мой герой, когда-то близкий друг, а потом смертельный враг.

Старый порядок умирает, а новый все никак не может прийти ему на смену: в этом промежутке возникает множество злокачественных симптомов.

Не я сказал.

Да и куда ему было отступать после такого промо-пиара-раскрута? Сам себе Геббельс, коего он боготворил и на которого ссылался: министр пропаганды у самого себя в услуге. К антисемитизму, действительно, не прибегал, разве что слегка подкалывал евреев, нет, не филосемит, но в его обслуге была пара-тройка, не считая меня, ливрейных, которые медиафренили его телеобраз, идиоты полезные! Он глядел сам на себя из ящика и глядел в ящик на самого себя, а показывали его из каждого утюга – и все больше, глубже и безнадежней погружался в альтернативную реальность, как Алиса в Зазеркалье, но без реверса, навсегда. Он перестал быть самим собой – теперь он играл самого себя, и с каждым разом роль давалась ему все труднее. Театр одного актера – театр одного зрителя: тотальная расстыковка с действительностью, он витал в эмпиреях. Ни Трампу, ни Путину, ни любому другому эгоцентрику мировой величины такое и не снилось. На кон была поставлена не только его власть, но и жизнь, которые стали теперь неразличимы и нераздельны, не существуя одна без другой. Как он – и мы. Он не просто путал себя с нами, судя о нас по себе и о себе по нам, но не видя разницы, отождествлял себя с коллективом, который возглавил, казалось, навсегда, если бы не смерть, самое ничтожное событие в жизни человека, но не в жизни общества, которое вот уже полторы дюжины лет вел за собой покойник. И мы почувствовали пусть не сиротство, типа на кого ты нас оставил, отец родной, а некую пустоту в нашем групповом организме, с которым он самоидентифицировался. Нет, нет, не ампутация ноги, когда калека шевелит ее пальцами, а именно пустота, как после кастрации, когда евнух всю жизнь ощущает утрату самого важного органа, потеряв надежду на физиологическое бессмертие. Не только – человеку ли животному с покалеченными гениталиями заказан путь в гмар тиккун. По-нашему, царствие небесное. Я ничего не путаю?

Что там наш Город, пусть и занимающий со всеми своими пригородами-спутниками и присоединенной к Ивангороду русскоязыкой Нарвой довольно значительное пространство, когда в текущей истории мы легко обнаружим поучительные примеры в государственном масштабе. Тех же немцев взять. Для денацификации понадобились победа союзников и оккупация Германии. Тогда как десталинизация у русских так и не состоялась, несмотря на гибель их страны и крах коммунистической идеологии. То есть у отпавших сатрапий произошла, а у титульной нации – нет. История? Традиция? Генетика? Костыль идеологии отброшен за ненадобой.

Ох, нелегкая это работа – из болота тащить бегемота! Паче наш умышленный Город возник из болота, как град Китеж из озера, а потом погрузился обратно: град – в озеро, Город – в болото. Как и предсказано: пусту быть. Толкать вниз куда легче, чем тащить вверх: из небытия. А самому ни в жисть не выбраться: порыв есть, прорыва нет. Даром, что ли, древние иудеи обозначали гиппопотама множественным числом! То же самое с нашим гиппопотамчиком, пусть и уменьшенных размеров в сравнении с левиафанами государственных образований с их кровопийцами и донорами, тиранами и тираноборцами, терпилами и нетерпивцами. Не отрицая тиранию, Аристотель уподоблял ее управлению кораблем, а корабль не должен быть ни слишком большим, ни слишком малым – иначе перестает быть кораблем. Является ли государством карликовая Андорра, не в обессуд помянута, либо непризнанные Абхазия, Приднестровье, Каталония, Арцах, а то и какой-нибудь океанский атолл, готовый в любое мгновение нырнуть под воду: сегодня есть, завтра нет? Правда, именно в аристотелеву пору существовали карликовые города-государства – полисы, да и позже в раздробленной Италии или Германии, скажем, однако, недолго и когда это было? Афинская демократия просуществовала всего три поколения и обслуживала всего-навсего 6 тысяч человек – бесправные рабы и бабы не в счет. Либо противоположный пример – та же Россия опять-таки, даже после ее отпада от Советской империи: насколько и надолго ли она жизнеспособна как государство? Мировой контекст потому и необходим, чтобы не считать нашу корпоративную ситуацию совсем уж уникальной.

Не то же ли самое с другими глобальными корпорациями, типа нашего Города? Хотя ничего подобного, окромя нашего Города с его гигантизмом и гигантоманией, претензиями, амбициями и инстинктами, на всем белом свете днем с огнем. Отчасти поэтому – отчасти! – никаких демократических прививок, не считая несколько месяцев или лет, да и то с постоянными нарушениями и искажениями. В той же России: сколько месяцев прошло с Февральской до Октябрьской или c распада СССР до расстрела демократическим президентом демократического парламента, поворотный пункт в ее современной истории – считайте сами.

Возвращаясь к нашему самостийному Городу, как оказалась возможна такая самоизоляция, такая обособленность от всего мира, урби от орби, когда наш Город восстановил против себя даже города-побратимы за бугром, такая, наконец, оторванность от страны, к которой Город номинально принадлежал? Чем объяснить терпимость столичных властей к нашему анклаву? Или эксклаву с его автономным миропорядком, политическим суверенитетом и экономической самодостаточностью, на поверку мнимой ввиду катастрофической нехватки всего самого необходимого и буйным цветением черного рынка? Лже-автаркия? С другой стороны, Ватикан в Риме или Чечня в России. Status in statu? Почему этот суверенный статус был сохранен за нашим Городом, и Центр попустительствовал проделкам, выкрутасам и эскападам нашего начальника, всем выплескам у него адреналина, хотя мир давно уже его раскусил? Тем, что наш начальник с нацлидером были земляками, входил в его обойму и шестерил и пошел в гору именно в его каденцию во главе Города, пока тот не взят был в Центр, где сделал головокружительную карьеру, а Город стал кузницей кадровой мафии в столице? Странно было другое – что нашего так и не взяли на самый верх, на что так надеялись его сторонники и противники, пусть и по разным причинам, и как следствие – еще большее усиление крутого агрессивного изоляционизма осажденной крепости, в которую сатрап-узурпатор обратил наш исторический Город, объявив всему окрестному миру словесную и гибридную войну.

Гипотезы такого небрежения ходили самые разные – что при ручном управлении таким огромным, пусть и почти пустым пространством у вождя просто руки не доходили и так и не дошли до нашего самоуправляемого и самоуправского Города? Что нашла коса на камень, одного поля ягоды, и вождь опасался вождистских инстинктов и замашек самовластного наместника несмотря на его лояльность, что тот мог оказаться еще круче? Не так уж теперь опосля и любопытно. Что любопытно – хотел ли такого столичного возвышения наш маленький вождь? Не опасался ли лишиться опоры – родные стены помогают, так? Не боялся ли затеряться среди чиновного клира, променяв столицу русской провинции, где он царь и Б-г, на столицу российской империи в период ее распада, где он спица в колеснице фараона? Что если он ждал вызова скорее со страхом, чем с надеждой? Или его политические амбиции простирались за пределы нашего суверенного Города, и он готов был рискнуть, ибо, не рискуя, мы рискуем в разы больше, привет императору? И нацлидер был прав, держа своего земляка в трехстах милях от имперской столицы? Пусть и пойдя на уступки и присвоив своему родному Городу статус «вольного», хотя обретение этого статуса вменялось в заслугу Губера, добавляя ему славы и любви горожан. Не оттуда ли есть пошла вседозволенность моего выeбышa?

А теперь представьте, что он был кооптирован в кремлевский клир, одолел своего патрона и стал во главе всей Эрэфии, превратив ее в свою вотчину, как прежде наш Город, который послужил ему стартовой страницей и генеральной репетицией. О господи! Он и так уже стал фактором идеологического влияния на всю нацию, и эффект этого влияния был токсическим, а стал бы тектоническим, случись этот его головокружительный взлет. Такой вот альтернат! Не только нашей державе, но и всему миру досталось бы по полной. Нет, нет и нет! Такое не только немыслимо и непредставимо, но и невозможно – чтобы вождем нашего лоскутного лимитрофа оказался маньяк и комплексант! Бодливой корове Б-г рог не должен дать. Хоть в чем-то повезло, могло быть хуже.  Спасибо гаранту, хотя гарантом чего являлся наш вождь в данном случае – своей несокрушимой власти над страной или исторической безопасности нации

Или дело случая, что он так и не дождался вызова в столицу?

Опять двадцать пять – случай!

Да и что такое случай? Чем случай отличается от случайности? Ну, Эйнштейна все помнят наизусть благо он Эйнштейн, какую бы глупость не сморозил, хоть язык высунул, но здесь как раз довольно утонченный у него парадокс: случайность – это способ Б-га сохранить свою анонимность. Кудос Эйнштейну за метафору! Иначе говоря, отсутствие Б-га подтверждает его присутствие. Были, конечно, иные времена, когда Он являлся время от времени своему избранному племени, но опять-таки невидимкой либо в виде радуги или огненного куста.  Какой смысл в рациональных доказательствах того, во что веришь подсознательно, инстинктивно, шестым чувством?  Нет, я не думаю, конечно, что наше городское сообщество, пусть и оказывает влияние окрест, а может и на всю метрополию, находится под личным присмотром Творца, хотя и наблюдаются таковые претензии, амбиции и даже инстинкты, что мы богоизбраны. Даже если так, смотря для чего. Сошлюсь здесь на другого философа Декарта – Б-г дал щелчок мирозданию и тем привел его в движение, а далее самоустранился, ибо больше ненадобен, либо, добавим от себя, ему стало без интереса. А наш Город и вовсе позабыт – позаброшен, подозревали многие из нас, хоть мы и пообвыклись с окружающим нас уродством, став сами уродами под стать пейзажу. Город непуганых идиотов, которых пора пугнуть по известному совету? Что он и сделал, превратив нас в идиотов пуганых и запуганных.

Тьма простирается там над жалкими смертными вечно.

Пусть сравнение с городом киммерийцев слишком банально, чтобы на нем настаивать, хотя в последний месяц его каденции солнце заглядывало в наши палестины только на шесть минут согласно метеорологам. Микроклимат? А пользуясь одним из наших эпитетов-мемов, суверенный климат! А хотя бы и так. Какая бы не стояла у нас погода, наш суровый климат изменить нельзя, разве что разогнать тучи самолетами над главной площадью, что мы и делаем, когда устраиваем раз в год всенародные кооперативы в честь принятия устава, который увековечил его власть над нами, а выборы без выбора превратились в сакральную демонстрацию лояльности покорного народонаселения, типа народного схода, но с урнами и бюллетенями, все как у людей.

Можно только гадать, кем бы он стал, если бы не стал тем, кем он стал. И кем бы мы все стали, если бы он не стал тем, кем он стал? Это даже не гипотетическая ситуация в сослагательном наклонении – скорее альтернативная история, в которой в данном случае не вижу большого смысла. Как гадание на кофейной гуще. Да хоть по внутренностям птиц. Область ненаучной фантастики – Азимова я предпочитаю Брэдбери, о Стругацких и говорить нечего – легковесы. Сослагательное наклонение: если бы да кабы. Мыслительный эксперимент взамен опытной эмпирии.

А роль случая в той же любви. Представим, что Тристан не встретил Изольду, Петр – Февронию, Ромео – Джульетту, а Владимир Соловьев – Елену Клепикову. Что любовь, вся мировая история зависит от случая.

Взять хотя бы криминальную историю с покражей у Клары кораллов. Если бы Клара не отомстила обидчику, украв у него кларнет, и Карл преспокойно продолжал музицировать, то и вся мировая история двинулась бы другим руслом, разве нет? В реальности взамен украденного кларнета было воспрепятствование прусскими университетскими властями нашему Карлу в академической карьере, из-за чего кабинетный ученый превратился в пламенного революционера и изменил ход мировой истории своим марксизмом. То же с отказом юному абитуриенту в приеме в Венскую академию изящных искусств. Сколько альпийских пейзажей, академических обнаженок и жанровых сценок в венских кафе написал бы небесталанный художник Адoльф Шикльгрубeр!

Предполагаемая, сослагательная, альтернативная история: как сложилась бы она, если бы… Великое может быть, как говаривал Рабле.

Мыслящий тростник сослался на нос Клеопатры: будь он покороче, лик мира был бы иным. Я даже не о том, что будь наш Крошка Цахес повыше ростом, его, а значит и наша судьба сложилась бы иначе. Я повыше его, ну и что с того? Разве в одном росте дело? Тамерлан был еще ниже – 145 см, зато Рамзес Второй – 210 см. А какого роста был Акакий Акакиевич? Какого бы роста не был, а все равно он взял посмертный реванш за свою униженную и унизительную жизнь. То есть маленький человек независимо от своего роста – все мы вышли из его шинели. А теперь представим прижизненное торжество справедливости. Это как раз наш случай.

Случай не есть случайность.

Случай не случаен.

Случай управляет нашей жизнью и мировой историей, тогда как случайность – когда как, по случаю: серендипити.

А кто управляет случаем?

Его смерть – случай или случайность?

И то правда, он не из тех, кого убивают, но из тех, кто убивает. Одно не исключает другого. А случается, наоборот, одно подпитывает другое. Надо ли пояснять, где причина и где следствие.

С двухдневной задержкой власти выпустили, наконец, траурный бюллетень о его смерти от инстрангуляции. Типа дыханья Чейна со Стоксом, да? Полезли в словари: синоним инстрангуляции – асфиксия. Самоубийство путем удушья? Не повесился, а самоудушился – как понять? Удушье или удушение?  Замочен пусть не сортире, как положено тому быть, а в ванной – всё едино. Последовало коронарное уточнение: был найден голым в пустой ванне, задушенный поясом от своего халата без никаких следов борьбы либо стороннего вмешательства. Почему не самоубился из огнестрельного оружия, которое у него наличествовало в достатке? Смерть всегда тайна, паче – смерть властителя, которая не только тайна, но еще и загадка. Слухи поползли по нашему Городу и за его пределы, взорвав информационное пространство: самоустранился или был устранен? В последнем случае хоть какая, пусть лёгкая псих-компенсация за напрасно (и с болью) прожитые годы.

Конспирологические догадки, диковинные или правдоподобные, но далекие от разгадки ввиду хотя бы их множества – на которой остановиться?

Гипотеза о том, что он выжил, возникла из-за того, что не было объявлено о его похоронах, а только опосля, когда те уже состоялись, опять-таки тайно, и на представленных нам фотках мы увидели в отдалении покрытый венками закрытый гроб, что опять-таки в нарушение православного этикета.

А если он удалился в Александрову слободу, как его грозный предпредпредпредшественник, когда нашего Города еще не существовало в помине? А если смерть Тарелкина? А если кот Шрёдингера, который жив и мертв одновременно? Типа анабиоза – ни жив, ни мертв. Или труп находился в таком печальном и неузнаваемом состоянии, что решено было…

Стоп!

Кем решено?

Приемышами? Убийцами? Им самим?

Мы так привыкли к нему, что никак не могли поверить в его смерть.

А он сам?

Он сам знает, что мертв?

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ

Нью-Йорк