Скрипач по имени Яша

Из архива «Континента»

Прежде всего — давайте договоримся о терминах: как называть иммигрантов, приехавших в Штаты из Советского Союза (или из образовавшихся из него стран) и говорящих по-русски? Существует такое расхожее выражение, как “русскоязычные”. Или “русскоговорящие”, что не менее красиво. Мне эти выражения кажутся громоздкими. Начинаешь писать или говорить — “в нашей русскоязычной общине…”, и пропадает всякая охота продолжать.

Поэтому я предлагаю именовать всех нас, выходцев оттуда, одним словом — “русскоязычники”. Надеюсь, это слово приживётся. Из него совершенно ясно, что мы, во-первых, говорим по-русски, а во-вторых, что мы не верим ни в Бога, ни в черта, короче — язычники.

Так вот, среди русскоязычников существует мнение о том, что почти все выдающиеся музыканты, артисты и писатели — выходцы из Одессы. Вроде того, что там — климат такой, он способствует, якобы, росту талантов.

Безусловно, Одесса дала миру с дюжину совершенно замечательных личностей, среди них — Леонид Утесов, Исаак Бабель, Валентин Катаев с братом Евгением Петровым, Илья Ильф, Эдуард Багрицкий и другие. Но ведь точно такую же дюжину можно насчитать и среди киевлян. Не говоря уже о сотне исключительных талантов из Петербурга и Москвы. Пусть не обижаются на меня одесситы, но слава их города несколько преувеличена.

Точно такая же история происходит с так называемым “одесским юмором”. Мол, одесский юмор — “это что-нибудь особенного”. По правде говоря, то, что называют одесским юмором, — это на самом деле еврейский юмор. Многие миниатюры одессита Жванецкого перекликаются со сценками из рассказов Шолом-Алейхема, который, как известно, никогда одесситом не был. А приписывают этот еврейский юмор одесситам, потому что: раз — в Одессе жило много евреев, и два — эти евреи были значительно разговорчивее своих соплеменников из других городов, чему, конечно, способствовал южный климат и близость к морю как к свободной стихии.

Есть еще такое понятие, как “одесский жаргон” — все эти легендарные выражения типа “поговорим за жизнь” и “чтоб вы так жили, как вы взяли этот билет”. Одесский жаргон — это не что иное, как идиш, плохо переведенный на русский. Ничего подобного одесскому жаргону, как и одесскому юмору, не существовало в дореволюционной России. После революции евреи в большинстве своем стали говорить по-русски, коверкая его с идиш. И вот этот волапюк стали называть “одесским жаргоном”. “Итак, я жил тогда в Одессе…” — написал Пушкин, но не добавил при этом “мы за нее поговорим”…

Впрочем, я увлекся. Я начал с легенды о том, что многие выдающиеся таланты вышли из Одессы. Из-за этой легенды я всю жизнь считал, например, что всемирно известный скрипач Яша Хейфец — вундеркинд из одесской школы Столярского. Оказалось, что я ошибался. Яша Хейфец никакого отношения к Одессе не имеет.

Так, говорят, было написано когда-то в Еврейской Энциклопедии в статье о французском композиторе Жорже Бизе: “Слухи о том, что Жорж Бизе — еврей, к сожалению, не подтвердились”. Замечу попутно, что Бизе был причислен к евреям не случайно. Дело в том, что он был женат на дочери другого французского композитора — еврея Жака Фроменталя Галеви, автора известной оперы “La Juive” (“Еврейка”).

Но вернемся к Яше Хейфецу.

Я всегда удивлялся: почему взрослого человека называют Яшей, почему не Яковом? Точно так же и в наше время: Люба Успенская, Миша Шуфутинский, Алеша Димитриевич, как будто все они — дети. Впрочем, Хейфец и Яковом не был, его настоящее имя — Иосиф.

Иосиф Хейфец родился 2-го февраля 1901-го года, и не в Одессе, как я уже сказал, а в Вильнюсе. Вильнюс в то время тоже был почти еврейским городом и назывался Вильно. Отец Иосифа — Рувен Хейфец — был скрипачом, а мать Анна содержала бакалейную лавку. Кроме сына у них были еще две дочери. Имя Яша происходит, вероятно, от древнееврейского эквивалента имени Иосиф — Яшап, так называла сына мама — Яша. Впоследствии сам Хейфец этого имени не любил. Оно имело хождение в музыкальном мире, в отношениях с менеджерами, публицистами и критиками. Студенты же и прислуга в доме называли его Мистер Хейфец, более близкие люди — Мистер Эйч. И только самые близкие друзья называли музыканта Яша. Не очень близким друзьям, с которыми Хейфец общался регулярно, он разрешал называть себя Джимом. Дело в том, что в молодые годы Хейфец писал песни под псевдонимом Джим Хойл.

Уже в три года Яша обнаружил музыкальный талант и стал учиться игре на скрипке – сперва у своего отца, потом в вильнюсской музыкальной школе у педагога Элиаса Малкина. В 6 лет Хейфец выступал уже перед зрителями со скрипичным концертом Мендельсона. В 8 лет он закончил музыкальную школу и стал ездить по разным городам с концертами. Надо отметить, что Хейфец получил хорошее музыкальное образование, но он никогда не учился школьным предметам, и никакого общего образования у него не было.

В 1910-м году приезжавший в Вильно к друзьям Леопольд Ауэр, концертмейстер Санкт-Петербургского Императорского симфонического оркестра и профессор консерватории, прослушал юного вундеркинда и предложил ему заниматься у него в классе. Ауэр — венгерский еврей — был выдающимся педагогом и скрипачом. Ему, между прочим, Петр Ильич Чайковский посвятил свой скрипичный концерт. Однако, когда Ауэр попросил Чайковского внести в концерт некоторые поправки, композитор обиделся и свое посвящение убрал.

Яша с отцом отправились в Петербург, и Яша стал учиться у Леопольда Ауэра. Тут же возникли две проблемы. Дело в том, что Санкт-Петербург находился вне черты оседлости и евреям-инородцам разрешалось находиться в городе только до захода солнца, когда закрывались городские ворота. Впрочем, директор консерватории Александр Глазунов, наслышанный о таланте Хейфеца, добился от градоначальника разрешения на то, чтобы отец и сын могли находиться в Петербурге и по ночам. Другая проблема заключалась в том, что Яша был ещё слишком молод (ему было 9 лет) для того, чтобы быть принятым в консерваторию. Поэтому официально в консерваторию был зачислен его отец. Как студент, отец Хейфеца получил право на жительство в Петербурге, а сам Хейфец никакого права жить в городе не имел и должен был прятаться, когда в квартиру, где он жил с отцом, приходили околоточные надзиратели с проверками. Через некоторое время в Петербург переехала и мать Хейфеца с двумя его сестрами.

Яша был самым младшим студентом консерватории, но это не помешало ему добиться небывалых успехов. В 12 лет он уже гастролировал в России, Германии, Скандинавии, через год ему аплодировали Берлин, Вена, Лейпциг. В 17 лет Хейфец дебютировал в Соединенных Штатах, его выступление в Нью-Йорке стало сенсацией. Тем временем в России разразилась революция, и Хейфец туда уже не вернулся. В 1925-м году он получил американское гражданство.

Вернёмся, впрочем, немного назад. Когда семья Хейфецов воссоединилась в Петербурге, родители Яши уже никакого влияния на сына не имели, они только наблюдали за его домашними занятиями и отводили его в консерваторию. Вся семья жила за счет его доходов. Профессор Ауэр был не только Яшиным учителем, он еще и помогал семье Хейфецов в обыденной жизни в столице, потому что семья была к этой жизни совершенно не приспособлена. Может быть, именно благодаря такому стечению обстоятельств, Яша Хейфец был ребенком, испорченным успехом и властью над родителями, которые, конечно же, зависели от него как от единственного кормильца. С другой стороны, ему повезло в том, что Ауэр требовал от него, как и от других студентов, жёсткой дисциплины. Ауэр и послужил моделью для Хейфеца. Позднее, когда Хейфец сам уже стал педагогом, он требовал такой же дисциплины и от своих учеников. Понятно, что родители Яши не знали, как с ним обращаться, и их мягкость стала впоследствии причиной того, что Хейфец постоянно чувствовал свою беззащитность. Иногда друзьям Хейфеца приходилось доказывать ему, что они возражают ему не потому, что не любят его, а потому, что их мнение просто не совпадает с его мнением.

Надо сказать, что, готовя когда-то передачу о Хейфеце на радио (которая и стала основой этой заметки), я обнаружил, что более или менее подробной биографии Хейфеца нет. Я нашёл книжку “Хейфец, каким я его знала” (“Heifetz As I Knew Him”), эту книжку написала Эйки Эгус, скрипачка и пианистка, родом из Индонезии. Эйки Эгус получила начальное музыкальное образование в Индонезии и приехала учиться в Соединенные Штаты Америки. В 1972-м году Хейфец принял её в свой класс — он был профессором Южно-Калифорнийского Университета. Ему шёл тогда 71-й год, он был одинок, у него был дом в Беверли-Хиллз, где он жил, и летний дом в Малибу. Не вдаваясь в подробности, скажу, что Эйки Эгус стала помощницей Хейфеца, его концертмейстером, компаньонкой и домоправительницей. Она годилась Хейфецу во внучки; думаю, что никаких интимных отношений между ними не было, тем более что Эйки была замужем и имела ребенка. Их отношения кажутся мне странными, но — мир полон таких странностей.

Книжка Эйки Эгус описывает жизнь Хейфеца на протяжении его последних 15-ти лет (он умер в 1987-м году). Что происходило с Хейфецом до 1972-го года – сведений нет. Знаю только, что в 1920-м году Хейфец выступал в Англии. После второй мировой войны он опять вернулся в Англию и выступал в королевском Альберт-Холле перед королевой и шестью тысячами зрителей. Он исполнил скрипичные концерты Чайковского, Бетховена и Эльгара.

Многие композиторы писали исключительно для Яши Хейфеца. Джордж и Айра Гершвины написали однажды песню о своих друзьях — выходцах из России (русскоязычниках?), включая и Хейфеца, песня называлась “Миша, Яша, Тоша, Саша”.

О личной жизни Хейфеца знаю вот что: он был два раза женат. В первый раз он женился на женщине с дочерью 9-ти лет, об этой дочери Хейфец заботился, как о своей собственной. Жена, к сожалению, умерла. О второй жене никаких сведений я не нашёл. Знаю только, что у Хейфеца был сын по имени Джей. Об этой стороне жизни своего учителя Эйки Эгус ничего не пишет.

Хейфец был очень требовательным педагогом. Его студенты учились бесплатно, им давали бесплатное жилье и платили стипендию. Хейфец относился к ним как к своим питомцам, но требовал дисциплины во всём, даже в одежде. Так, например, юноши должны были являться на урок в брюках, пиджаках и галстуках, обувь должна была быть начищенной, никаких джинсов или кроссовок. Девушки должны были одеваться, по выражению Хейфеца, привлекательно, быть на каблуках — не очень высоких, но и не очень низких, не носить мини-юбок или брюк. Прически у всех должны были быть короткими, ювелирные украшения сведены к минимуму. За нарушение режима Хейфец устанавливал штрафы в размере 25-ти центов и выше, например, за грязную скрипку, за юбку на дюйм короче, за пятна на пиджаке или на блузке или за длинные волосы. Собранные таким образом деньги тратились на покупку струн, канифоли или нот для очень нуждающихся студентов.

(Я вспоминаю, что, когда я учился играть на скрипке, мой учитель (не Хейфец, конечно) требовал, чтобы, занимаясь дома, я надевал белую рубашку и наглаженные штаны. Таким образом создавалась как бы праздничная атмосфера, а через нее — и повышенная ответственность при игре. Ничего этого я, разумеется, не выполнял — хорошо бы я выглядел в белой рубашке в нашей коммунальной квартире! Да и с белой рубашкой тоже были трудности…)

Студенты Хейфеца были из разных районов страны и даже из других стран, поэтому он старался создавать им иногда семейную, что ли, атмосферу и несколько раз в году приглашал их к себе домой в Беверли-Хиллз. На День Благодарения, Рождество и Новый год он устраивал для студентов праздничные обеды в своем загородном доме в Малибу или специально снимал для этих целей дом в окрестностях Лос-Анджелеса.

Вообще, в последние 15 лет Яша Хейфец был человеком одиноким и нелюдимым. Он не любил появляться в общественных местах, у него было всего несколько близких друзей. Он не был религиозен и отмечал лишь один еврейский праздник в году — Йом Кипур. В этот день он постился, а вечером обедал у самых близких друзей. Как выходец из России, он любил икру, куриные котлеты, селедку и суп и был, между прочим, любитель выпить тоже. Хотя умел вовремя остановиться и не пьянеть. У Хейфеца было два любимых тоста: первый “За всеобщее непонимание” и второй — “За комнату без углов”. Он говорил по-русски и читал русскую литературу.

Он иногда удивлялся, почему люди собираются вместе, если никто никогда не прислушивается к тому, что говорят другие, а, наоборот, стараются вставить свое словечко. По утверждению Хейфеца, он проверил эту свою теорию таким образом. На вопрос “Как поживаете?” (“How are you?”) он часто говорил: “Мне все противно, и моя тетка только что умерла”, и, к большому своему удовольствию, слышал в ответ: “Это хорошо”.

В 1981-м году Яша Хейфец прекратил преподавание в университете, хотя продолжал давать уроки у себя дома. Он умер 10-го декабря 1987-го года от инсульта. В своем завещании он просил: “…Никакой похоронной церемонии, никаких цветов (белых или иных), никаких речей и минимум расходов”. Он хотел, чтобы его кремировали и развеяли пепел над Тихим океаном, возле его дома в Малибу. Родные Хейфеца выполнили эти пожелания.

У Хейфеца были две скрипки — Гварнери и Тонони. Скрипку Гварнери он завещал музею в Сан-Франциско с примечанием о том, что на этой скрипке могут играть только “достойные исполнители” и только в помещении самого музея.

Компаньонка Хейфеца Эйки Эгус не могла смириться с тем, что он был похоронен без должной церемонии, и через 4 года, 2-го февраля 1992-го года, в день рождения Хейфеца, организовала синагогальную службу в память о своем учителе.

Мы же будем помнить Яшу Хейфеца как великого музыканта и педагога… Когда-то Фриц Крейслер, в присутствии других выдающихся скрипачей услышав игру юного Хейфеца, воскликнул: “Что ж, господа, не пора ли нам сломать об колено наши скрипки?” К счастью, никто скрипок не ломал, поэтому мы имеем сейчас Перлмана, Цукермана, Венгерова и многих, многих других.

Наум Сагаловский, Чикаго
Январь 2005 г.