“Скрепы – монтаж анекдотов”

Александр Тимофеевский начал свою карьеру кинокритиком в конце 1980-х. Уже тогда было видно, что ему трудно будет найти себе постоянное место в любом идеологизированном клане. В девяностые и нулевые годы он был обозревателем широкого тематического профиля и иногда руководителем в нескольких столичных СМИ, а также политическим консультантом либерально-консервативного толка. Сегодня он – обладатель весьма популярного блога. В первые годы путинской эпохи говорили, что к Тимофеевскому прислушиваются власти – по крайней мере, продвинутое их крыло. Сегодня там прислушиваться некому.

— Хорошо помню, как в девяностые и в начале нулевых вы (да, к примеру, и я) позитивно относились к автократам, которые силой вели свой народ к светлым вершинам. К таким, как Пиночет. Но автократия не принесла счастья. По крайней мере, у нас. Изменилось ли ваше отношение к ней?

— У меня, скорее, изменилось отношение к религиозной вере в рынок. Я ее утратил и стал левее, это правда. И те чудовищные плоды невежества, которые мы сегодня пожинаем, они, конечно, были заложены, в 1990-х, – когда смачно плюнули на образование, культуру и фундаментальную науку, на все то, что требовало вложений и не предполагало мгновенной отдачи. Тогда жили, латая дыры и задвинув будущее в кулисы. Будущее за это отомстило.

К тому же латание дыр соединилось тогда с непомерным и наглым, очень хвастливым обогащением меньшинства, совершенно не подозревавшим ни о какой социальной ответственности, ни о какой благотворительности. Помню, одна европейская дама, глядя на торжествующую кругом бедность, крайне удивлялась в ту пору, почему люди, мгновенно и карикатурно разбогатевшие, вылупившиеся из нищеты, все же родом из Советского Союза, – не желают хотя бы открыть бесплатные столовые и кормить людей супом, и чего в этом нежелании больше – бесчеловечности или беспечности?

— А с вашей сегодняшней точки зрения, чего в этом было больше?

— Стремление урвать и унести себе в нору было реакцией на советскую власть, которая любое благоустройство всячески пресекала, считая излишним минимальное. Но ведь ум зачем-то дан человеку в добавку к инстинктам, и, конечно, богатые должны были хоть чуть-чуть посмотреть вокруг себя, а они этого не делали. Помните, был такой министр Лифшиц? Он сказал олигархам: “Делиться надо!” Но радостный смех был ему ответом и прозвище “лифчик”.

В результате дискомфорт среды сделался так велик, что проклятия дедушке Ельцину стали неизбежными при любом преемнике. Но я не хочу сегодня присоединяться к этому хору. Ельцин сделал очень много важного. И само по себе насаждение свободы, которое при нем происходило, не кажется мне порочным для России.

Просвещение нужно навязывать

— В итоге это плавно превратилось в насаждение несвободы.

— Да, не спорю. Но идея что-то вводить сверху, как картофель при Екатерине, эта идея в России работает. И только она, в сущности, и работает. Какие-то основы просвещения и цивилизации нужно навязывать, ничего с этим не поделаешь.

Главная беда Ельцина – что он все время колебался, делая шаг вперед, а потом два бессмысленных, раздражающих шага на месте. А надо было делать три шага вперед и продуманный шаг назад, чтобы смирить народ с пройденным, приучить и приручить к нему.

Конечно, приходилось латать дыры, все время латать дыры, но надо было иметь проект, поставить цель – осмысленно двигаться в Европу, то есть, к торжеству права, частного перед общим, защите отдельного человека, защите меньшинств и так далее. К свободе, одним словом. Все это вроде бы декларировалось, но половинчато, и движение было импульсивным, с кучей глупостей и потерь, с постоянным желанием урвать, с пренебрежением к миллионам, которые ведь не абстракция, а складываются из частных лиц, и само движение, само понятие свободы оказалось скомпрометированным.

На место “свободы” пришел “порядок”. Новое слово было еще удобнее для старых занятий – для латания дыр и наполнения нор. Другие возникли собственники с другими авуарами, и благоустройство их пошло с невиданной прежде силой. Но свобода и Европа уже не декларировались даже половинчато.

Я все спрямляю и упрощаю, это неизбежно, мы беседуем, а не книгу пишем. Конечно, процесс расхождения с Европой стал обоюдным, было с ее стороны много напрасных предубеждений, высокомерной неспешности и просто прямой враждебности, но я с детства запомнил определение ума как способности отличить существенное от несущественного и, по возможности, предвидеть последствия.

Существенным сегодня стало не то, что Россия – европейская страна с великой европейской культурой. Существенным стала выстраданная убежденность, что “англичанка гадит”. А уж как гадит американка, это никакими словами не передать. Убежденность эта чудесно соединялась с латанием дыр и наполнением нор, которые пошли под знаком уничтожения конкуренции, парламентаризма, всяческих свобод и прав человека.

— И под знаком отречения от европеизма как такового.

— Самое катастрофическое в истории последнего года – это наглядный, демонстративный отказ от того вектора, который был выбран Петром 300 лет назад. Из окна в Европу, которое он пробил, мы смотрим теперь в Бразилию, мы смотрим в Индию, мы смотрим в Китай, для того, чтобы щедро стать его подбрюшьем.

Понятно, что отдельный человек от этого кругом в проигрыше. Но и миллионы в проигрыше тоже. Пребывать в высоком одиночестве, как Северная Корея, Россия не может. На какую-то компанию мы все равно обречены, и она выбрана: БРИКС. Но мне трудно представить русского человека, готового себя связывать с жителями Индии, Китая или даже Бразилии. Ментальный барьер тут гораздо выше, чем с населением Европы.

Отказаться придется от всего разом

— Думаю, и индийцы не согласятся ментально связывать себя с россиянами.

— В том-то и дело. Весь мир существует в глобалистской модели, нравится она нам или нет. Кола, джинсы, жвачка и очень плохой интернациональный сыр – это торжество того глобального мира, в котором мы находим и какие-то оазисы прекрасных извращений, наподобие рокфора. Вонючие нормандские и бургундские лакомства тоже часть глобального мира, защищающего меньшинства.

Но, главное, герои, которыми грезит столичный или провинциальный парень, самарский, воронежский, новосибирский – они ведь не в Китае придуманы и даже не в Индии, а, страшно выговорить, в Голливуде. Вот Мединский на днях прославил российскую дистрибьюторскую компанию, которая сама себя патриотически высекла — купила американский фильм (“Номер 44”), изрядно вложилась в его прокат и сказала “чур меня, чур” буквально накануне премьеры. Ввела против фильма культурную санкцию за клевету на нашу советскую Родину.

— Оптимисты надеются, что это еще не запрет на западное кино в целом.

— Это только первая ласточка. Невозможно все время поносить “пиндосов” и “Гейропу”, показывая при этом американское и европейское кино. Придется им пожертвовать. Всепобеждающий киногерой — мачо в джинсах и с колой, который проходит через огонь, воду и медные трубы и на которого хотят походить парни всего мира, создан парнями из Лос-Анджелеса – геями и богохульниками. Сохранить общественно-полезного мачо и загнать за Можай однополые браки и Шарли не выходит, они существуют в такой же неразрывной связке, как вонючий сыр и сыр, похожий на мыло. Можно отказаться только от всего разом, от сыра как продукта. Так оно и будет.

Эта смена цивилизационных стандартов сокрушительна не только в смысле культурных задач, но еще и в смысле задач сугубо прагматических, связанных с любовью электората. Ведь власть страшно озабочена своим рейтингом и признанием ширнармасс. Но через культуру стран БРИКС эта любовь не обретается. Нет такой массовой модели, голливудский мачо тотален.

Стоил ли того Крым?

— Может быть, мы еще и преуменьшаем грандиозность происходящего. После Петра Россия относила себя к европейской цивилизации при всех режимах. При либеральных, при реакционных, при отсталых, при передовых…

— …Даже при Сталине…

— …Даже и при нем – навязывая себя Западу в качестве путеводной звезды. Как объяснить сегодняшний переворот в умах – что нам и не нужен прогресс, Запад нам вообще чужд?

— Это особенно усилилось после Крыма, и после Крыма кажется необратимым. И вот спрашивается, стоил ли того Крым? Я совсем не “Крымнаш”, но могу понять некоторые доводы. Разговоры про геополитику и базы — мимо меня, это мне кажется надуманным, решаемым иначе, а вот выбор крымского населения, действительно, важен.

Я сейчас не о прошлогоднем референдуме, он был там проведен вне закона, вне положенных сроков, без возможностей для агитации, без международных наблюдателей и так далее. Но ведь мы все ездили в Крым, много лет, и хорошо знаем, что тамошнее население всегда считало себя российским, брошенным своей Родиной, это правда.

Но правда и то, что надо исходить из каких-то законов, невозможно просто схавать то, что плохо лежит. Как ни относись к Беловежской пуще, но с нее начинается российская легитимность. И нельзя харкать в самих себя с высокой фабричной трубы. Это и есть то люмпенское отрицание права, которое выкидывает нас из Европы. Но проблема русских в Крыму при этом остается, и вовсе не только в Крыму.

— Однако о “русском мире” даже наше начальство уже почти перестало упоминать. Политическая плата за него оказалась выше, чем оно думало.

— Словосочетание “русский мир” сегодня невозможно использовать, оно сочится кровью. Но Россия, Украина, Белоруссия и северный Казахстан это ведь действительно единый мир, одно культурное пространство. Разные государства, и что с того? Какая в том беда? Что за дело современному человеку, живущему в мире без границ, куда входит тот же Крым, в Украину или в Россию? Да, куда угодно. Важно ведь жить свободно, говорить свободно – на том языке, на котором привык изъясняться, зарабатывать свободно и свободно передвигаться, забыв навсегда и про территориальную принадлежность и про государство, и про власть – это, в конце концов, детали.

Вот с перечисленными важными правами в украинском Крыму все было не вполне благополучно, увы. Не знаю, стало ли лучше сейчас. Но очевидно, что присоединением Крыма по единству России, Украины, Белоруссии и Казахстана был нанесен такой удар, который уже никогда не избыть и не забыть. Взяв Крым, похоронили бесконечно более важную идею многовековой культурной общности огромного единого пространства. Она, эта идея, сегодня мощно изгажена. А теперь смотрите.

Присоединение Крыма оставило нас без Европы. И одновременно присоединение Крыма оставило нас без того надгосударственного союза, который должен был со временем сложиться между четырьмя странами, связанными между собой так, как никакие другие в мире. Потому что не только Украина теперь смертельный враг, но и батька нос воротит, и Назарбаев рвется прочь. Все испугались, что их задушат в братских объятиях.

Присоединение Крыма застопорило, если не прервало, и европейскую интеграцию России, и постсоветскую. И с той, и с другой одинаковая беда. Нам все время объясняют, что это противоположные, взаимоисключающие векторы. Ложь. Между русским и европейским нет никакого природного конфликта. “Наше все” Пушкин – самый убедительный русский европеец. Это и есть русская традиция, а вовсе не мракобесные слободские скрепы. Вот снохачество – когда отец имеет невестку наперед сына или хотя бы, так уж и быть, после него – тоже знатная народная скрепа. Будем насаждать?

Скрепы забудутся как страшный сон

— Но из этих скреп лепят государственную идеологию. Составными частями которой выступают оказененные “традиционные религии” во главе с православием; культ военной победы, которую на самом деле одержал Советский Союз а вовсе не нынешние власти; конспирологические фантазии о вечном западном заговоре против России и прочая и прочая. И все это в таком лихорадочном темпе делается. Даже не соображу, каким термином это назвать. Может быть, культурной революцией? В маоцзэдуновском понимании этих слов.

— Я тут посмотрел телесериал “Орлова и Александров”. В нем собраны все известные авторам анекдоты про героев того времени, центральным из которых является, конечно же, анекдот про то, как кормчий и рулевой возжелал народную артистку. Вождь и его муза. Ну, и разные другие анекдоты там тоже рассказаны.

Монтаж анекдотов — не самая бессмысленная художественная затея. Можно сложить вполне себе артхаусное постмодернистское кино. Авторы, однако, делают пафосный мейнстрим про великую любовь на фоне ХХ века. Но пафос не соединяется с анекдотом, они мешают друг другу.

Вот так и российская власть со своими скрепами – пытается создать монтаж из социально близких себе анекдотов. И объявить его мейнстримом. Настоящие традиции, русская история и русская культура, этому крепко мешают. И отметаются.

— А разве государственное православие – это не возврат к традициям?

— В ранней юности я вместе с изысканной частью московской интеллигенции ходил к такому исповеднику — отцу Павлу. Отец Павел был прост совсем. Именно за это его искренне любила сложно устроенная московская интеллигенция. Она тогда делилась на две части – ту, которая ездила к отцу Александру Меню – либеральному, прогрессивному, любящему интеллигентов, и ту, которая ходила к отцу Павлу – простому, пахнущему козлом, с бородой до пупа, с круглыми голубыми глазами и круглым картофельным носом. Отец Павел свою интеллигенцию топтал, мучил, истязал, и это доставляло интеллигенции удовольствие. Что греха таить, интеллигенция любит, когда ее топчут – не вся, конечно, но самая изысканная.

Так вот, мне 16 лет, я жду отца Павла, перед церковью во дворике сижу на лавочке, положив ногу на ногу, и выходит круглый отец и кругло мне говорит, и тычет прямо в мою коленку: вот так в древнем Риме сидели проститутки, и у них здесь была написана цена. А потом, ласково приобняв, продолжает с нежностью: вот смотри, как Солнце ходит вокруг Земли, как оно освещает ее своими лучами…

Не помню всех подробностей этой полемики с Коперником, но, в сущности, добрый был человек отец Павел, хороший, а это ведь главное. Когда приходил к кому-нибудь в квартиру, первым делом бежал в ванную с напильником, потому что в ванне и в раковине слив был в форме креста: надо было одолеть кощунство, выпилить, уничтожить. Московская интеллигенция, ну, по крайней мере, ее некоторая часть, тогда это все любила. Сейчас — дружно не любит.

Отец Павел был простым и искренним, он был изгоем, отовсюду выброшенным, а сегодняшние – в чинах и званиях, они отца Павла изображают. У них маска такая, они постмодернистские ряженые – и протоиерей Всеволод Чаплин, и Дмитрий Энтео (глава движения “Божья воля”, организатор уличных акций), и Виталий Милонов с Еленой Мизулиной.

От отца Павла ничего не зависело, он был административный Никто, а мракобесие нынешних имеет высочайшую поддержку и ощутимые последствия: запрещаются спектакли, закрываются выставки, кого-то увольняют, кого-то сажают, дают “двушечку”, принимаются законы – не дай Бог. Из-за нынешних Церковь покинули тысячи верующих.

И, кажется, что впору защищать православие. Но в этом нет надобности. У православия прекрасные защитники – Нил Сорский, Серафим Саровский, великая княгиня Елизавета Федоровна, которая, когда ее протыкали штыками и скидывали в шахту, молилась за протыкавших. Это — православие, а не новосибирское стояние против спектакля “Тангейзер”.

И другая Елизавета – Кузьмина-Караваева, мать Мария, которая в немецком концлагере пошла в газовую камеру вместо заключенной с ребенком. Она канонизирована Константинопольским патриархатом. Не нашим. А РПЦ ее не признает, потому что курила. А еще была замужем чуть ли не три раза. Мыслимое ли это дело? Такой порок, такой разврат.

Но я все-таки верю, что когда-нибудь и мать Марию канонизируют, и скрепы теперешние забудутся, как страшный сон, и Россия вернется в Европу, и русские с украинцами помирятся, и станет совсем не важно, чей Крым. Когда-нибудь это непременно произойдет. Мы с вами вряд ли доживем. Но это ведь не самая большая беда, согласитесь.

rosbalt.ru