ЩЕМЯЩИЙ СМЕХ МИЛОСЕРДИЯ

Юрий Моор-Мурадов, Тель-Авив

На спектакль по повести Сергея Довлатова “Иностранка”, поставленный ашдодским театром “Контекст”, я шел, исполненный пессимизма. Инсценировка прозы дело вообще неблагодарное: все-таки драма и эпос — два принципиально разных жанра, у каждого из них свои системы художественных приемов, и удачная постановка по какой-либо — пусть и очень талантливой — книге вещь весьма редкая. Тем более что недавно в этом же ангаре театра “Гешер” я смотрел спектакль по другой повести — и вышел, жалея о потраченном времени. Человеческое воображение при чтении создает свои сцены и образы, и кино- и театральные версии книги не только не могут успешно конкурировать с бесконечными возможностями нашего воображения, но зачастую вступают в конфликт с миром, который читатель создал для себя по понравившейся ему книге.

Но на этот раз мои опасения оказались напрасными. Театр не только сохранил и передал тонкую иронию Довлатова, особую атмосферу глубокой человечности и сопереживания, заложенную в его повести; “Иностранка” ашдодского “Контекста” не стала проходной иллюстрацией талантливой книги. Создатели спектакля сделали все более выпуклым, ярким, колоритным, привнеся что-то свое, обогатив прозу, которая, как оказалось, была создана для сцены.

А диалоги и реплики — выяснилось, что знаменитый юмор Довлатова весьма сценичен. Его фразы звучали иногда как эстрадные репризы, вызывавшие мгновенную реакцию зала. Начиная с первой фразы повести, ставшей и первой фразой спектакля: “Маруся Татарович не выдержала и полюбила латиноамериканца Рафаэля“. Вот еще несколько таких реплик:

“Как ты будешь жить в Израиле? Ведь там одни евреи!” Или: “Чернокожих в Америке давно уже не линчуют. Теперь здесь все наоборот”. “Климакс при тоталитаризме наступает значительно раньше, чем в демократических странах!” … “О, Маша! Ты — как сама Россия! Оскверненная монголами, изнасилованная большевиками, ты чудом сохранила девственность! О, пусти меня в свою зеленую долину!”

Разве можно удержаться от смеха, услышав все это?

Вращающаяся цилиндрической формы декорация в центре сцены для меня стала символом вечного коловращения жизни. (Художник Вадим Кешерский). Такое решение смены декораций позволяет поддерживать стремительный ритм происходящего, мгновенно перебрасывает героев через расстояния и годы, дает артистам инструменты и приспособления для создания образов.

Замечательный квинтет артистов живет на сцене сочно, смачно, с полной самоотдачей. Кроме самого Михаила Теплицкого, скромно взвалившего на себя роль Довлатова, в спектакле участвуют Евгения Шарова, Николай Туберовский, Владимир Землянский и Илья Доманов, которые исполняют по несколько ролей и дарят нам галерею ярких характеров — и судеб.

Евгении Шаровой (Маруся Татарович) удается вызвать в зрителях любовь к своей взбалмошной, наивной героине, которая, столкнувшись с тяжелой изнанкой существования эмигрантки в чужой и чуждой ей стране, теряет свои иллюзии, становится циничней, трезвее — и практичнее. Но душа ее по-прежнему жаждет любви — и волею автора она находит ее в неприспособленном к жизни, неуклюжем, никчемном латиноамериканце (и “естественном марксисте”) Рафаэле, который на деле является полной антитезой, противоположностью всем тем идеалам, которые Маруся искала и к которым стремилась всю свою жизнь. Но на деле он, видимо, ее заокеанский близнец по душе…

Режиссер спектакля Михаил Теплицкий, которого всегда отличает смелая постановочная фантазия, смог сделать объемными, трехмерным прозаический текст, изложенный на плоской книжной странице. В его трактовке знакомые всем любителям довлатовской прозы герои получают дополнительные краски — и иной раз ощущаешь, что возникает четвертое, мистическое измерение, которое театр своим волшебством придает ситуациям и персонажам.

Например, хозяин русского магазина «Днепр» Зяма Пивоваров (его играет Илья Доманов) вырос у театра до гротескно-сатирического, причем это сделано не вопреки написанному Довлатовым — а логичной экстраполяцией, закономерным развитием того, что Довлатов дал в форме скупого наброска.

Здесь сказывается знание Михаилом реалий. “Иностранка” — о русской эмиграции в Америке, но рассказ этот в некоторой мере и о тех, кто живет в Израиле. Пусть евреи-репатрианты — это не русская эмиграция, приехавшая в совершенно чужую ей Америку, но все же есть много общего в судьбах и менталитете.

Мне понятны мотивы, по которым Михаил Теплицкий выбрал для постановки эту повесть: он ищет материал, который может быть близок душе его потенциальных зрителей — новых граждан Израиля. Тема эмиграции, интеграции в общество, одиночество в новой среде, ностальгия и идеализация, невозможность оторваться душой от страны, которую покинул физически… Многое из этого является общим для любой эмиграции.

Спектакль, как мне кажется, может найти своего зрителя и в России, где уже какое десятилетие муссируются темы смены родины. Сейчас там многие если не решают — ехать или не ехать в далекую и пугающую заграницу — то во всяком случае имеют множество знакомых, которые уезжают. А об американской “русской” (и не только русской?) публике я уже не говорю.

Когда смотришь инсценировки, всегда ведешь спор с режиссерами: что они сохранили из оригинального текста, а что оставили за скобками (все физически нельзя перенести на сцену, даже Шекспира в наши дни купируют, сокращая первоначальные три часа до скромных полутора). И на этот раз я с удовлетворением отмечал, что соглашаюсь с купюрами постановщика. Тем более что Теплицкий оставил эпилог с очень важными для меня словами: “Тут я умолкаю. Потому что о хорошем говорить не в состоянии. Потому что нам бы только обнаруживать везде смешное, унизительное, глупое и жалкое. Злословить и ругаться. Это грех. Короче — умолкаю”…

Театр настолько “попал” в тональность повести, что когда завершающим аккордом прозвучала фонограмма последней реплики персонажа-автора, у меня создалось впечатление, что постановщик раздобыл где-то запись, на которой сам Довлатов читает свою повесть — и включил отрывок из нее в спектакль. Я специально справился — оказалось, нет, это все же голос исполнителя роли Довлатова Михаила Теплицкого.

Спектакль доносит до зрителя идею, заложенную в повести. Она, эта идея, выражена в следующем диалоге персонажей:

— Есть кое-что повыше справедливости!

— Ого! — сказал Зарецкий. — Это интересно! Говорите, я вас с удовольствием послушаю. Внимание, господа! Так что же выше справедливости?

— Да что угодно, — отвечаю.

— Ну, а если более конкретно?

— Если более конкретно — милосердие…

Фото: Ольга Дубова

.
.
.