Сестра за брата

Ксения Косенко: Без внимания СМИ и общественников ребятам было бы намного жестче и хуже

Московский городской суд 25 марта оставил в силе решение о принудительном лечении “узника Болотной” Михаила Косенко. Поскольку подсудимый был признан невменяемым, его законным представителем в процессе выступала сестра Ксения Косенко. О том, как изменила Михаила Косенко тюрьма и чем общество смогло помочь “узникам 6 мая”, читайте интервью Ксении Косенко с корреспондентом Каспарова.Ru.

— Засчитается ли время, которое Михаил провел в психиатрической больнице при Бутырке со дня решения суда (8 октября) до апелляции?

— Я очень надеюсь, что следующая комиссия состоится через шесть месяцев после вынесения решения замоскворецкого суда. И очень надеюсь, что если это время будет засчитано, то следующее решение комиссии будет объективным.

— То есть на это можно рассчитывать с российским правосудием?

— Здесь уже не столько от суда зависит… Хотя, безусловно, медицинская комиссия и решение суда исходят из одного источника. Это однозначно. Но очень надеюсь, что решение будет более мягким.

— Были ли у вас надежды на апелляцию?

— На апелляцию — никаких. Я понимаю, что это — фарс, абсолютно формальный спектакль, обставленный со всей серьезностью, но это — чисто номинальное действие. “Вы знаете о ваших правах и обязанностях?” “Да, я знаю, Ваша честь”. Но ничего не изменится. Ничего не меняется.

— Главное теперь проконтролировать, в какое заведение Михаил будет направлен?

— Да. Это, может быть, вопрос еще открытый, может быть, уже решенный. Я пока документов на руках не имею и не знаю, в какое он лечебное учреждение может попасть.

— Как ваше окружение реагировало на дело простив Михаила?

— Мое окружение меня поддержало. Кто явно, кто не явно. Однозначно вначале все вместе со мной обалдели. Даже не все связали ту фамилию Косенко и мою, не поняли, что это в одной семье происходит и происходит рядом. Абсолютно все меня поддержали и до сих пор поддерживают. Я слышала, как мои друзья своим знакомым рассказывали, у людей глаза округлялись. Это некоторым образом кому-то удивительно.

— Создается ощущение, что государство само создает героев…

— Сто процентов. Не сказать, что до этого я была лояльна. Я поглядывала, что пишет Навальный, разделяла некоторые вещи, которые он говорит.

А сейчас я хожу на митинги, мероприятия, познакомилась с замечательными людьми, которые входят в состав оппозиции.

— Обвиняемые по “болотному делу” и их родственники попали под внимание СМИ. Не мешало ли вам это?

— В первое время мне было страшно общаться с журналистами. После каждого звонка я находилась в некотором стрессе. Что я скажу? Что делать? Как реагировать и как себя вести? Но ко всему привыкаешь. Я всегда общаюсь с журналистами, я понимаю, что об этой истории надо рассказывать. Я начала писать в социальных сетях, чтобы как можно больше людей об этом знали.

— Если бы не было внимания, то решения и приговоры были бы еще более жесткими?

— Вот на 146 процентов! Если бы о ребятах не показывали на ТВ, не писали бы в прессе, к ним бы не ходили ОНК (Общественные наблюдательные комиссии) и не смотрели, в каких условиях они находятся, и приговор, и отношение к этим ребятам было бы намного жестче и хуже. Мише в первое время вообще не давали лекарств, но как-то удалось обратить на это внимание. И бытовые вопросы решаются.

И общественные организации очень помогают: и тот же “Росузник”, и “Общественный вердикт”, и, естественно, “Комитет 6 мая”. Очень большая работа ведется, чтобы как-то улучшить, облегчить условия ребят.

— Михаил сильно изменился за это время?

— Какие-то моменты идеализма еще присутствуют, но уже в меньшей степени. Он достаточно с жесткими реалиями столкнулся. Достаточно прочитать его речь на последнем слове.

— Потрясающая речь.

— Да, я сама не ожидала.

— Михаил стал намного сильнее?

— Даже взять смерть нашей мамы: так мужественно это пережить… Когда шла на суд, мне было очень страшно. Я не знала, какая будет реакция. Знает он, не знает? Первое время мы с ним глазами переглядывались. Это горе. Это нужно перенести, при этом публично. Это очень трудно, но он смог. Дай бог, если я смогла его как-то поддержать.

— Кажется, что между вами есть какая-то очень близкая связь.

— Между братом и сестрой всегда бывает соперничество. Но как можно бросить своего родного брата в такой ситуации? Я не понимаю таких вещей. И насколько возможно я впряглась во все это. Я уверена, что он ничего плохого не делал, он не мог сделать.

Первое, что он мне сказал, когда мы увиделись в СИЗО: “Ксень, я этого не делал, я его не бил, я тебя уверяю”. Я говорю: “Да, я знаю. Уже по твоим глазам я все вижу”.

И наша защита все это доказала. Может быть, не очень успешно для суда и решения суда, но это было доказано. Если бы суд был независимым, существовала состязательность сторон, а не одно большое обвинение, где доводы защиты абсолютно не принимались… Перед предыдущим заседанием получила возражение обвинения на апелляционную жалобу, где абсолютный бред написан, просто бред: что по 212, что по 318 статье, и, вообще, ваши свидетели — не свидетели, ваше видео — не видео. Там было три свидетеля обвинения.

Было заседание, где два свидетеля обвинения выступали и в зал никого не пустили. Заседание оказалось закрытым. Ну, так вот хитро-мудро приставы все организовали. Я смотрю, началось судебное заседание, а никого нет: адвокаты, приставы, я, Миша, судья, прокурор и все. Один из свидетелей… Я понимаю, что существует корпоративная этика, но тем не менее я задала вопрос. Он говорит, что он (Михаил Косенко) совершал движение руками в сторону омоновца Казмина. Я говорю: “Вы видели кисти рук: они в кулаки были сжаты, может ладони, может, там предметы какие-то были сжаты?” “Нет, кисти рук я не видел, но я уверена, что он его бил”. А в протоколе вопроса нет, и ответ замазывается. Вот так получается. Думаю, таких моментов было много. Просто я именно на этом заострила внимание, так как сама вопрос задавала.

— Жалеет ли Михаил, что тогда пошел на Болотную?

— Я в свое время, еще через полгода после его ареста, когда шло дело, спросила: “Зачем ты туда пошел, что тебе надо было? Ты же видел, что можно было уйти. Ладно, пошел… Но когда видел, что ситуация нагнетается, почему ты не ушел?” Он мне сказал такую фразу, после чего у меня изменилось отношение к происходящему: “Я не мог уйти, а вдруг кому-то потребовалась бы моя помощь. Как это я уйду?” И меня это так отрезвило.