“Секьюрити стоит дорого!”

Репортаж из еврейского музея Брюсселя.

На этой неделе должен вновь открыться Еврейский музей Брюсселя. Его закрыли сразу после террористического акта, совершенного исламским экстремистом, вечером  24 мая. Трагическая история, произошедшая в столице объединенной Европы, потрясла умы и сердца во всем мире, особой болью отозвавшись в Израиле. Среди четырех погибших двое израильтян – супруги Эммануэль и Мириам Рива. Они вместе со своими дочерьми проводили в беззаботном Брюсселе свой отпуск. Бродили по центру старого города и заглянули в музей.

Об этой истории рассказали все газеты мира, и наша газета тоже. Несколько дней назад я оказалась в Брюсселе, вместе с группой израильских журналистов, приехавших посетить институты ЕС. И, конечно, мы захотели прийти к этому месту. В головах прокручивалось множество вопросов. Что думают и чувствуют сотрудники музея? Как будет дальше работать этот единственный объект, ассоциирующийся с небольшой еврейской общиной Бельгии? Поначалу нам сказали, что встреча с сотрудниками музея вряд ли возможна. Все они проходят  психологическое лечение и напоминание о трагедии бередит свежие раны. Но директор музея Филипп Блондю передал, что хочет поговорить с израильтянами. Мы подошли к зданию музея под вечер. На улице почти не было людей, только в кафе по соседству сидело несколько молодых людей. У дверей больше не было цветов, и ничто не напоминало о случившемся. Мы вошли в маленький безмятежно уютный дворик, и встретившаяя нас темнокожая сотрудница показала: “Это было здесь! Возле главного входа”. «Можно ли включить магнитофоны?» – спросили его. Филипп мгновенье поколебался. «Делайте свою работу», – кивнул он через пару минут.

– Почему так получилось, что еврейский музей Брюсселя в отличие от множества других  еврейских объектов, находящихся в разных странах Европы, совершенно не имел охраны?

– Все очень просто. С одной стороны у нас очень маленький бюджет – всего около 200000 долларов. Музей пользуется поддержкой Еврейской федерации Бельгии, но при этом не имеет субсидий от религиозных организаций. У нас нет ничего общего с синагогой. И как вы знаете, музей открыт по субботам и именно в этот день у нас самый большой наплыв посетителей.

Это с одной стороны. С другой – мы никогда не ощущали угрозы, нет, никогда. “Секьюрити” стоит дорого, и мы не претендовали на это… Не было никаких признаков того, что кто-то может посягнуть на музей, на его сотрудников или посетителей. Такая мысль никому не приходила в голову, и мы не особенно настаивали на необходимости охраны, предпочитая расходовать наш маленький бюджет на проведение выставок.

– То есть основное направление работы музея – это художественные выставки, тогда почему же он еврейский?

– Когда я пришел сюда на работу семь назад, музей не был популярным, его посещала всего несколько тысяч человек в год. Поэтому я решил изменить концепцию и сделать музей межкофессиональным. Мы стараемся организовывать лучшие художественные выставки, всего в год проходит три выставки, мы приглашаем современных, ярких талантливых художников. Быть лучшими в Брюсселе – такова задача, которую мы себе поставили, и поверьте, что эту цель достичь совсем не просто. Поэтому наш подход таков – мы выбираем – perexcellence – то есть самых достойных, самых успешных.

– Есть критерий национальности?

– Нет, у нас работают люди разных национальностей, как среди штатных сотрудников, так и среди добровольцев. Поскольку бюджет маленький то деятельность нашего музея в основном опирается на помощь добровольцев. В штате состоит 15 человек, добровольцев около 400, при этом 75% из них не евреи.

Кстати, я знаю, что израильская пресса много писала о погибших израильтянах, что, разумеется, понятно, но практически никто не упомянул о добровольцах музея, которые стали жертвами нападения. Это Доминик  Шабри и Алексадр Стренс. Доминик было шестьдесят, Александру 24 года.  Я лично знал его семью. Его мать – удивительная женщина, сама подняла на ноги восемь детей, дала им образования. Александр был блестяще одаренным человеком, мы считали, что его ждет замечательное будущее, и все оборвалось так страшно. Хочу отметить, что парень мусульманин и был похоронен по мусульманскому обряду.

– Мы говорим о межконфессиональном подходе. Он себя оправдывал в профессиональном смысле?

– Я думаю, что да. Мы притягивали к себе внимание приверженцев разных религий. По субботам к нам приезжали автобусы с учащимися католических школ. Интерес к работе музея постоянно рос. В последнее время – нас посещало  более 20 тысяч в год.

– И все-таки вы ощущали подъем антисемитизма в Бельгии, в Брюсселе?

– Конечно, мне приходилось сталкиваться с проявлениями антисемитизма. Я бы сказал даже более жестко, мне кажется, с недавних пор появилась и юдофобия. Еврейская община Бельгии небольшая, но заметная, яркая, я бы даже сказал фантастическая: здесь каждый подталкивает друг друга. Ее представители работают во всех сферах общественной жизни, и везде добиваются успеха.

Так что, разумеется, существует и ревность и зависть. Но дело не только в них. В последнее время я думаю, появились и антисионистские настроения, противоизраильские настроения и так далее. Конечно, росту всех этих настроений в значительной степени способствует суровый экономический кризис, в котором мы оказались, но это не единственная причина.

– Вы считаете террористический акт, совершенный на территории музея  – проявлением антисемитизма?

– Я думаю, что это значительно шире и глубже, чем антисемитизм. Я думаю, что есть те, кого не устраивает наш образ жизни, я имею в виду западный образ жизни. Им не подходит, что мы вместе.

– Какими вы видите пути преодоления нынешней ситуации?

– Образование, образование и еще раз образование. Я думаю, что другого выхода просто нет. Нашему обществу необходимо заботиться о том, чтобы головы молодых людей наполнялись нормальным содержанием. Если мы ничего в этом плане не изменим, всем будет плохо. Я думаю, что надо очень пристально понаблюдать за тем, что происходит с общиной выходцев из Сирии. Кроме того, пора наконец понять и признать: мы живем на вулкане. С учетом этого понимания и можно продолжать действовать.

– Как сотрудники музея пережили известие о теракте?

– Картина происшествия до сих пор стоит перед глазами. Террорист бежал по длинному коридору и стрелял. Я могу точно воспроизвести, где стояли Мириам и Эммануэль со своими дочерьми, Доменик и Александр, я не могу все это забыть.

– Когда музей снова откроется?

– Через несколько дней музей откроется. Но мы опасаемся, что к нам никто не придет, люди будут бояться приблизиться к этому месту – этими словами Филипп закончил беседу.

Простившись с директором, мы еще некоторое время побродили по совершенно пустым залам, и вышли на улицу, чтобы снова очутиться в атмосфере вечно праздничного шоколадного Брюсселя, который спешит отвлечься и не задумываться над тем, что случилось здесь так недавно…

Мы долго обсуждали между собой фрагменты беседы. Как странно все-таки выглядит реальность. В Еврейском музее Брюсселя очень мало еврейского, фактически ничего. Разве что семь портретов детей – еврейских сирот, которым искали приемных родителей в годы Катастрофы. Остальное – художественные поиски в разных жанрах. Но даже названия хватило, чтобы террорист пришел именно сюда.

Виктория Мартынова, «Новости Недели» – «Континент»