Россия и проблема Сирии

Ситуация в Сирии и вокруг нее развивается в самом драматичном ключе: число жертв внутреннего конфликта, по оценкам ООН, уже превысило 60 тыс. человек. Информация о военных успехах противостоящих сил постоянно меняется. При этом линия фронта становится все более условной – бои ведутся в основном внутри населенных пунктов, включая столицу Дамаск. Масштаб интернационализации конфликта возрастает – на стороне Башара Асада действуют иранские «советники» и боевики ливанской «Хизбаллы», а ряды повстанцев укрепляются «добровольцами-исламистами» из других конфликтных зон региона. Перспективы политического урегулирования становятся все более призрачными – именно так эксперты расценивают последнее публичное выступление Асада. Знаковым можно считать заявление спецпредставителя ООН и Лиги арабских государств Лахдара Брахими, назвавшего выдвинутый Асадом план урегулирования «еще более однобоким и односторонним», чем его «предыдущие инициативы, которые не сработали». По мнению Брахими, Асад не может быть участником урегулирования, поскольку стране нужны «не косметические, а настоящие изменения». (Заметим, что аналогичной позиции придерживался и предшественник Брахими, бывший генеральный секретарь ООН Кофи Аннан.)

Все это обостряет вопрос о релевантности политики России в отношении данного конфликта. В какой степени эта политика учитывает базовые, долговременные интересы нашей страны применительно не только к Сирии, но и к ближневосточному региону в целом? Готова ли Россия к весьма вероятным резким поворотам в сирийской ситуации – вплоть до падения режима Асада?

Так что же происходит в Сирии?

Лахдар Брахими: … план урегулирования Башара Асада «еще более однобокий и  односторонний», чем его «предыдущие  инициативы, которые не сработали»

Сегодня этот вопрос – один из острейших в экспертном сообществе, имеющем отношение к Ближнему Востоку. Аналитики пытаются формулировать суть «базовых интересов» России в регионе в самом широком диапазоне: от чисто экономических и более широких – стратегических – до весьма поверхностных типа «Россия обойдется и без арабских стран». Однако при этом практически все аналитики осознают, что перспективы присутствия России в регионе во многом зависят от ее роли в нынешних сирийских событиях. Ключевым здесь является адекватный ответ на вопрос: что же происходит в Сирии? Без него не может быть выработана релевантная стратегия поведения в отношении данного конфликта.

В российских СМИ преобладает следующая точка зрения, которая воспринимается почти как официальная: «законный режим Башара Асада противостоит вторжению иностранных террористических формирований» (1, 2, 3). Этот тезис, разумеется, наиболее убедительно работает на оправдание поддержки Асада. Однако он входит в ощутимое противоречие как с реальностью, так и с пониманием этой реальности в самом ближневосточном регионе (за исключением Ирана) и в мире в целом. Кроме того, он весьма уязвим: достаточно вспомнить, что волнения в Сирии начинались в марте 2011 г. как мирные протестные движения за реформирование режима, за расширение поля свобод граждан. И только после того, как это достаточно массовое движение столкнулось с вооруженным отпором со стороны режима, произошла эскалация силового противостояния. Так с кем же воюет армия Асада – с «иностранными террористами и их наймитами» или все-таки с частью своего собственного народа? Сообразующийся с реальностью ответ, видимо, выглядит так: режим воюет с частью собственного народа, боевые формирования которого неизбежно обрастают и усиливаются «добровольцами» из других арабских стран. Следовательно, речь идет, в первую очередь, о гражданской войне в Сирии – именно так данный конфликт воспринимается в регионе и в странах Запада.

Это, по сути, признал и сам Асад. В своем последнем публичном выступлении он заявил о намерении покончить с гражданским противостоянием, договорившись с «патриотически настроенными согражданами» и отвергнув при этом «иностранных марионеток». К последним он отнес не только отряды иностранных «добровольцев-исламистов», но и большую часть реальной оппозиции – на том основании, что она якобы получает помощь извне и, следовательно, действует в интересах внешних сил. Причем о факте получения помощи им самим (например, от Ирана) сирийский президент умалчивает.

Вряд ли столь упрощенная пропагандистская конструкция, предлагаемая Дамаском сегодня, должна восприниматься Россией всерьез. Однако в некоторых российских СМИ она не только воспринимается, но и воспроизводится именно так. Это не может не осложнять работу российских дипломатов, время от времени делающих попытки выйти на контакт с представителями реальной оппозиции в Сирии, которую на наших телеканалах представляют как «террористов». Следует отметить, что именно такое – проасадовское – восприятие частью российского истеблишмента природы внутрисирийского конфликта и создает труднопреодолимый барьер для взаимопонимания между Россией и арабскими странами, не говоря уже о странах Запада.

В результате Россия фактически противопоставлена консолидированной позиции Лиги арабских государств. Оправданно ли такое противостояние? И это притом, что в очень скорой перспективе, как признают и компетентные чиновники МИД России, следует готовиться к падению режима Асада. Понятно, что в этом случае Россия потеряет в Сирии многое из наработанного десятилетиями – как в сферах политики и экономики, так и в военно-стратегическом плане. Маловероятно, что новые власти сохранят российские экономические проекты, продолжат сдавать в аренду базу в порту Тартус и останутся российскими партнерами в сфере военно-технического сотрудничества.

Контуры такого сценария развития событий, становящиеся все более отчетливыми, беспокоят многих российских экспертов. В своей статье «Зачем нам Сирия?» известный аналитик Владислав Иноземцев, в частности, доказывает, что в экономическом аспекте нынешняя линия Москвы в отношении сирийского конфликта как минимум малообоснованна. Подтвердив статистикой свой тезис о том, что долговременный интерес России лежит в сфере взаимодействия с энергетическими «грандами» в регионе (в основном с арабскими монархиями Персидского залива), он задается вопросами: не является ли дипломатия Москвы в сирийском конфликте «прямым вредительством экономическим интересам России»? И чего мы добиваемся столь странными шагами в поддержку Асада?

Экономические затраты ради стратегической выгоды

Аналитики пытаются формулировать суть «базовых интересов» России в регионе в самом широком диапазоне: от чисто экономических и более широких – стратегических – до весьма поверхностных типа «Россия обойдется и без арабских стран». Однако при этом практически все аналитики осознают, что перспективы присутствия России в регионе во многом зависят от ее роли в нынешних сирийских событиях.

И все же, на наш взгляд, вряд ли правильно рассматривать столь многосложную ситуацию, как нынешняя ситуация вокруг Сирии, исключительно через призму доминирования экономического интереса России. Тем более, как убедительно показал В. Иноземцев, этот интерес в случае с Сирией не так уж и велик. К тому же он чреват ощутимым ущербом в региональном масштабе, если российская линия в сирийском вопросе будет и дальше входить в противоречие с линией таких региональных «грандов», как Саудовская Аравия, Турция, Катар, арабские монархии Персидского залива. Эта часть экономической составляющей российской политики должна быть, несомненно, тщательно и всесторонне изучена, поскольку она имеет отношение к стратегическому позиционированию России в регионе и в мире в целом. Но процесс принятия решений в международных делах, подчеркнем, далеко не всегда обусловливается экономическими факторами и интересами. Нередко они, будучи, безусловно, важными, отходят на второй план, уступая место таким расчетам, как военно-стратегические, имиджевые и даже моральные. Более того, во имя перечисленных целевых установок, особенно в конфликтных ситуациях, государства часто включают экономически и финансово затратные механизмы. В конце концов, внешняя безопасность – высший приоритет любого государства: задаче ее достижения и сохранения подчинены, как правило, все релевантные ресурсы. Разумеется, в том случае, если основные параметры этой внешней безопасности определены адекватно.

Ближний Восток в этом плане изобилует примерами. Вспомним, как во времена «холодной войны» США и СССР экономически и финансово «вкладывались» в своих союзников в регионе. Один Кэмп-Дэвидский договор между Израилем и Египтом обошелся и до сих пор обходится Вашингтону во внушительные суммы. Какие расходы понес Советский Союз в связи с поддержкой «национально-освободительных движений» в регионе, Иноземцев хорошо показал на примере Сирии. И это не считая Египта (при Насере), Ирака, Алжира, Ливии, Йемена. Времена американо-советского соперничества на Ближнем Востоке давно ушли в прошлое, но стратегические интересы России в этом регионе остаются, хотя и имеют иные – видоизмененные – параметры. Главное – адекватно и реалистично определить эти параметры.

Не только «фантомная боль»

Немалая часть проблемы, связанной с разработкой ближневосточной политики России в целом, заключается в том, что именно на Сирии – пожалуй, в самый трагический момент ее истории – сегодня сказывается «фантомная боль» Москвы по утрате былого влияния при опоре на «лагерь советских друзей-антиимпериалистов» в арабском мире. В глазах определенной категории российского населения, особенно той, что традиционно склонна исповедовать антиамериканизм, Сирия – «последний оплот» внушительного присутствия России в регионе, «форпост противостояния Америке» и т.д. «Россия не повторит ошибку, совершенную в случае с Ливией» (при голосовании в СБ ООН по резолюции № 1973 о введении бесполетной зоны), – этот тезис постоянно повторяют ведущие российские СМИ, напоминая, что Россия тогда пропустила резолюцию и «потеряла Ливию». В случае с Сирией подобное не повторится, уверяют они, поскольку Совету безопасности уже нет доверия. Россия будет проводить «свою линию», пусть и конфронтирующую с линией арабских государств и стран Запада. Может быть, именно эта позиция и есть единственно верная и адекватная&

Проасадовское – восприятие частью российского истеблишмента природы внутрисирийского конфликта и создает труднопреодолимый барьер для взаимопонимания между Россией и арабскими странами, не говоря уже о странах Запада.

Нынешняя политика России в отношении Сирии (ее часто интерпретируют как «ставку на Асада», что формально отрицается российскими властями) действительно нередко рассматривается как проявление той самой «фантомной боли» былого величия. При этом звучат упреки: мы так и будем жить прошлым? А где же профессионалы, чтобы заглядывать в будущее, – ведь падение режима Асада просматривается все отчетливее? На наш взгляд, такие упреки малообоснованны. «Фантомная боль», видимо, сказывается в данном случае, но лишь отчасти. Да и дела с внешнеполитическим планированием у нас, как представляется, обстоят неплохо. Проблема видится гораздо объемнее: в случае с Сирией слишком многое переплелось – длинная история дружественных отношений двух стран, интересы геополитические, гуманитарные (лиц с российскими паспортами там десятки тысяч) и военно-стратегические (та самая ремонтная база в порту Тартус). Не менее, а, может быть, и более важны текущие политические интересы, как они понимаются российским руководством, причем как внутриполитические, так и внешнеполитические. Такое фокусирование комплекса переплетающихся интересов на одной проблеме переводит ее из разряда чисто внешнеполитической, т.е. подведомственной только МИД, в разряд подведомственной в большей степени руководству страны. Основной функцией МИД в подобных ситуациях становится адаптация политического решения к ближневосточным реалиям.

Следует заметить, что даже в демократических государствах с президентским типом правления время от времени наблюдаются расхождения двух оценочных уровней внешнеполитических проблем – условно ведомственного (МИД), ориентированного на продвижение интересов государства в каком-либо регионе, и президентского, когда учитывается более широкий набор факторов, включая внутриполитические. Одним из самых, на наш взгляд, ярких случаев коллизии этих двух уровней policy-making можно считать ситуацию в высших кругах американского истеблишмента при принятии решения о создании государства Израиль в ноябре 1947 г. (накануне голосования в ООН по резолюции № 181 о разделе подмандатной Британии Палестины на два государства – арабское и еврейское). Госдепартамент США тогда вошел в острое противостояние с президентом Гарри Трумэном, а его глава – Джордж Маршалл – даже совершил протестный демарш, полагая, что свои базовые интересы США должны связывать с многочисленным населением арабского мира и нефтью, а не с перспективой обустройства еврейского меньшинства в Палестине. Президент настоял на своем, мотивировав свою позицию так: голосование за раздел Палестины и создание самостоятельного еврейского государства – это не только уступка еврейскому лобби в США, не только учет преобладающих в американском обществе настроений, но и дань страданиям еврейского народа, восстановление исторической справедливости. У Трумэна был и стратегический расчет – на создание в перспективе идеологически близкого и устойчивого союзника в регионе (он остается таким до сих пор). Другие базовые интересы Соединенных Штатов, в частности, в энергетической и военно-политической сферах, удалось постепенно адаптировать к новой реальности в регионе.

Не Асадом единым

Приведенный пример показателен в плане проецирования внутриполитического фактора президентом (российским или американским) на конкретную ситуацию в ближневосточном регионе, что значительно осложняет чисто внешнеполитическую работу МИД или Госдепартамента. Уместно в связи с этим напомнить о частичном расхождении двух уровней policy-making и в случае с Ливией: президент России Дмитрий Медведев принял решение воздержаться при голосовании в СБ ООН по резолюции № 1973, а российский посол в Триполи публично подверг это решение сомнению, за что поплатился должностью.

Прагматизм во внешней политике не обязательно уходит корнями в экономические расчеты. Такой прагматизм правильнее было бы назвать «экономизмом в международных делах». Нередко именно он преобладает в оценках российских экспертов и дипломатов применительно к конфликтным ситуациям на Большом Ближнем Востоке. Вспомним сожаления по поводу «потери» реальных или отчасти виртуальных контрактов на 4 млрд долл. в Ливии в результате свержения Муаммара Каддафи и в Ираке после свержения Саддама Хусейна. Сегодня иракские контракты постепенно возвращаются – даже при настороженном отношении новых властей к России. Представляется более правильным, когда экономический интерес получает перспективу в результате реализации более широкого – стратегического – расчета, который включает в себя множество разнообразных факторов, в том числе и моральный.

Очевидно, что подход России к сирийской проблеме не может быть таким же, как ранее к ливийской (особенно «после Ливии»). Многосторонние отношения Москвы и Дамаска более длительны и фундаментальны, чем отношения с Триполи. Дамаск оставался доверительным партнером Москвы даже в самые тяжелые времена для ближневосточной политики СССР. Десятилетиями присутствие СССР/России было ощутимым не только в истеблишменте, но и на уровне контактов между людьми. К тому же традиционно семья Асадов ориентировалась в международных делах на Россию в большей степени, чем Каддафи, который в последнее десятилетие был ориентирован, главным образом, на рынки Евросоюза (включая рынок вооружений) и на расширение своего политического влияния в Европе. Иными словами, стратегический интерес России в случае Сирии формулируется достаточно определенно: Россия должна сохранить свое присутствие и влияние в стране и в регионе при любом законном режиме в Дамаске. Именно в таком духе и заявляется российская позиция: «Россия не за Асада, а за сирийский народ, за благополучие Сирии».

Вопросы остаются, и, пожалуй, главным из них является следующий: как в подходе к проблеме Сирии рационально соотнести внутриполитические (российские) факторы и реальные интересы нашей страны в ближневосточном регионе? Но исходить следует из очевидного тезиса: России нужна Сирия – с Асадом или без него, как нужны и другие арабские страны.

Далее – на уровне детализации иерархии важнейших позиций в контексте имплементации стратегической цели – появляются вопросы, на которые не всегда есть убедительные ответы.

Первое. Несмотря на многочисленные обвинения со стороны международных организаций в адрес Асада в совершении преступлений, в том числе и против человечности, Москва предпочитает воздерживаться от критики сирийского режима. Означает ли это, что в России считают перспективу выживания асадовского режима реалистичной? Видимо, нет. Тогда где та черта, после пересечения которой Асад может быть назван российским руководством «нерукопожатным»? Весной 2011 г. Д. Медведев назвал таковым Каддафи после гибели нескольких тысяч мирных ливийцев. В случае с Асадом жертвы среди мирных жителей, как уже отмечалось, насчитывают около 60 тыс. человек. Это что касается моральной стороны проблемы.

Второе. Как на данном этапе обеспечиваются перспективы сохранения интересов России в случае внезапного падения режима Асада? Довольно слабо, поскольку российская сторона поддерживает контакты в основном с лояльной Асаду оппозицией («внутренней»), а не с руководством реальной оппозиции. И, заметим, не только потому, что лидеры реальной оппозиции «не горят желанием» общаться с Москвой (они как раз не против этого общения), а главным образом потому, чтобы не раздражать Асада.

Третье. Следует ли автоматически блокировать в СБ ООН любой проект арабской резолюции по Сирии, даже санкционный? Ведь тем самым Россия (Пекин в этом вопросе в основном ориентируется на Москву) устранила СБ ООН как внешний фактор воздействия на ситуацию в Сирии и сирийское руководство, противопоставив себя практически всем арабским странам. Почему тогда Москва не торопится с объявлением эвакуации российских граждан из Сирии?

В результате суммирования этих и других вопросов – вопреки информационным усилиям МИД – складывается впечатление о «трепетном отношении российского руководства к Асаду». Но, на наш взгляд, это впечатление далеко от истинного положения. Объяснить рационально некоторые шаги России в этом вопросе можно, пожалуй, только уже упомянутым внедрением внутриполитических факторов в процесс разработки устойчивой стратегии в отношении сирийского кризиса. Они связаны с восприятием данной проблемы в России традиционалистами советских времен (в государственных ведомствах и в части общественного мнения) по принципу «Нашего Асада не отдадим американцам!», равно как и с представлением в российском информационном пространстве сирийского кризиса в «тупиковом ключе» – как «справедливой борьбы законного режима Асада против иностранных террористов». Зачастую это создает серьезные проблемы для принятия рационального внешнеполитического решения или просто выводит усилия российской дипломатии в непубличную сферу. Действительно, сотрудники МИД, действующие в реальном поле, не всегда вправе внятно ответить на вопросы, возникающие в российском обществе под воздействием пропаганды. Например, в случае контактов МИД с представителями реальной оппозиции в Сирии, которую российские СМИ преподносят как «банду террористов», у обывателя логично возникает вопрос: как можно идти на контакты с террористами – ведь сегодня они побеждают в Сирии, а завтра могут нанести удар по России?

Вопросы остаются, и, пожалуй, главным из них является следующий: как в подходе к проблеме Сирии рационально соотнести внутриполитические (российские) факторы и реальные интересы нашей страны в ближневосточном регионе? Эти интересы сопрягаются и с энергетическими стратегиями ближневосточных «грандов», о которых упоминал В. Иноземцев. Но исходить следует из очевидного тезиса: России нужна Сирия – с Асадом или без него, как нужны и другие арабские страны.

Александр Шумилин Д.полит.н.,
руководитель Центра анализа ближневосточных конфликтов
Института США и Канады РАН, эксперт РСМД
me-journal.ru