КОНТИНЕНТ - Новости и аналитика актуальных событий в мире, мнения и комментарии экспертов и обозревателей
Что Трамп может изменить в жизни Запада, а что – нет.
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
В конце апреля исполняется 100 дней с момента вступления 47-го президента США в свою должность. За это время Дональд Трамп подписал множество президентских указов и анонсировал множество реформ, часть из них даже уже начал. Многие из них приветствуются, некоторые вызывают дискуссии, против части из них противники обращаются в суды. Автор приведенной ниже статьи, не вдаваясь в отдельные конкретные предложения Трампа, задается вопросом о том, что нынешний президент США может действительно изменить в глобальном плане, а какие его заявления или ожидания граждан окажутся лишь словами. От редакции добавим, что подобный анализ основывается на допущении, что Трамп действительно намерен изменить что-то по сути, а не заботится лишь о собственном имидже, что можно предположить после его катастрофической встречи в Овальном офисе с президентом Украины.
Все общества имеют модели правления, которые находятся в состоянии постоянной изменчивости. Железный закон олигархии (Роберт Михельс, 1911) естественным образом распространяется и на демократию: демократиями политически правит олигархия (элита, владеющая собственностью), которая управляет и действует с помощью поддерживающего класса государственных служащих, магистратов и топ-менеджеров. Иногда темпы перемен настолько стремительны, что многие современники ощущают их на себе. Это времена интенсивных изменений в правящей структуре. Более мягкая форма – резкое изменение политической воли властных элит, сильная форма – их насильственная замена, часто путем убийства прежней элиты, как в России в 1917 г. На Западе мы сейчас переживаем более мягкую форму, при которой элиты переосмысливаются, как папство во время Контрреформации, что спасло его от Реформации. Что же происходит в данный момент?
Гегемонистская модель господства США, которую также можно назвать западной моделью господства, за последние 20 лет имела следующие ключевые компоненты: (1) экономический империализм через финансовую систему и роль доллара США, (2) постоянные войны без побед, (3) декарбонизация, (4) массовая иммиграция, (5) так называемая социальная справедливость в виде политики идентичности (по-английски DEI – diversity, equity, inclusion – или также называемая wokeness) и (6) политика пандемии.
Последние четыре компонента вызывают особенно сильное сопротивление и в итоге являются причиной политического успеха популистских движений на Западе, которые, как кажется, предвещают перемены. Теперь, с избранием Трампа, происходят эти (популистские) перемены, которых одни панически боятся, а другие неистово приветствуют. И то и другое необоснованно. Как далеко зайдут эти перемены? Почему и в какой степени элиты переосмыслили ситуацию?
Для того чтобы ответить на эти вопросы, необходимо очертить корни постмодернистской модели правления, сложившейся к настоящему времени. Подобные рассуждения всегда являются упрощением, но с учетом этих ограничений важными жесткими факторами было развитие культуры в направлении постмодернизма.
Во-первых, на основе частного центрального банка мировой резервной валюты (ФРС США), полного перевода финансовой системы на фиктивную валюту без материального обеспечения с резким сокращением частичного резерва в банковской системе и экстремальным расширением денежной массы, долгов и деривативов: в то время как объем мирового экономического производства в 2024 г. составлял около 110 трлн долл., мировой государственный долг был столь же высок, и не менее высок был и частный долг (оба вместе вдвое превышали объем экономического производства), рынок деривативов в настоящее время оценивается в 1–3 тыс. трлн долл., то есть в 10–30 раз больше объема мирового производства. В настоящее время система крайне нестабильна.
Во-вторых, значимость глобальных корпораций во всех секторах экономики в результате эффекта масштабирования, что привело к появлению олигополий и олигопсоний, имеющих стратегическое доминирование на многих надрегиональных рынках. Эти олигополии (небольшие группы крупных компаний производят почти всё, что покупается на рынке) и олигопсонии (небольшие группы крупных компаний обеспечивают почти весь спрос на рынке) принадлежат очень небольшой прослойке нашего общества – элите действительно богатых семей с триллионными активами, элите собственников.
Они также контролируют ФРС, которым они владеют через свои пакеты акций в банках штатов, которые, в свою очередь, принадлежат частным банкам. Эти элиты влияют на гражданское общество через свои огромные фонды (такие, как фонды Рокфеллера, Гейтса, Форда, Сороса, Келлога, Бертельсмана и Гетти), а также через пожертвования организациям ООН и другим неправительственным организациям.
Их огромная, доминирующая доля стратегически значимой собственности основана на контроле над финансовой системой, на что еще в конце 1970-х указывал блестящий историк Фернан Бродель. Торстейн Веблен распознал эту тенденцию еще в первые два десятилетия XX в. и назвал зарождающийся олигополистический капитализм саботажным капитализмом владельцев-заочников.
В рамках культурной констелляции постмодернизма, который Эмануэль Тодд описывает как нигилистическое нулевое состояние западной цивилизации, эти элиты определили декарбонизацию, массовую миграцию, социальную справедливость и пандемии как вопросы своего господства в течение последних 20 лет. Почему?
Программа декарбонизации не оказывает никакого положительного влияния на защиту окружающей среды: не углекислый газ является подлинной экологической проблемой, а тяжелые металлы, синтетические органические соединения и другие токсины, которые мы вносим в окружающую среду, а также уничтожение тропических лесов и других биотопов. Эти действительно важные экологические проблемы были в значительной степени вытеснены из дискуссии лихорадкой «чистого нуля».
Вместо этого элита представляла, что программа декарбонизации приведет к двум ключевым последствиям. Во-первых, необходимость создания второй энергетической инфраструктуры для постепенного замещения существующей традиционной, основанной на ископаемом топливе. Предполагалось, что это позволит превратить огромные суммы налоговых поступлений в частные доходы (только в Германии на сегодняшний день – от 500 до 1000 млрд €). Во-вторых, была надежда (это вероятно, но доказать это смогут только историки) улучшить контроль над экономическими процессами, подобно тому, как собственность на землю в аграрном обществе давала феодалам контроль над производством и потреблением товаров. Хотя первая надежда оправдалась, она также значительно сократила реальное экономическое производство (в дополнение к еще более важному перемещению промышленного производства в Азию для снижения издержек производства): промышленное производство очень тесно коррелирует с выбросами углекислого газа.
Второе ожидание не оправдалось: тяжелые аккумуляторные автомобили отвергнуты массовым рынком почти во всех западных странах (за исключением Норвегии, где они были внедрены государством с большими затратами, но рынка там нет), а тепловые насосы не станут повсеместно использоваться для отопления жилья. К истинной стоимости проекта мы вернемся позже.
Массовая иммиграция никогда не была в первую очередь проявлением человечности, как это представляют себе некоторые и как это политически пропагандируется, а была в первую очередь проектом по привлечению дешевой рабочей силы для выполнения работ, которые автохтонное население Запада больше не хотело или не могло по демографическим причинам выполнять. Он также послужил культурной гетерогенизации западных национальных государств, о чем в 2012 г. публично заявил уполномоченный ООН по миграции Питер Сазерленд.
Хотя это всего лишь одно заявление политического назначенца из многих, оно, безусловно, подчеркивает важный аспект миграционной политики. Для транснациональных элит национальное политическое самоопределение – это всего лишь раздражающий фактор затрат: специфические правила и законы стран, что в итоге является результатом их культурных различий, вынуждают транснациональные корпорации адаптировать свои бизнес-процессы под каждую юрисдикцию.
Национальное самоопределение основано на культурной однородности, которая находит свое выражение в специфических социальных, политических и правовых нормах. Гораздо проще подорвать эту однородность так, чтобы самоопределения стало меньше, и, как следствие, работать по стандартизированным правилам; это значительно снижает издержки бизнеса и увеличивает норму прибыли. В этом отношении ЕС является важнейшей политической моделью элит. К вопросу об издержках этой политики мы вернемся ниже.
Социальная справедливость в форме политики идентичности – это не проект, направленный на повышение экономического равенства или равенства возможностей: с 1970-х гг. в странах, входящих в Организацию экономического сотрудничества и развития, эти показатели неуклонно снижались, а общество становилось всё более дихотомичным (разделенным). Скорее, цель «социальной справедливости» после конца материального западного марксизма (как видно из Бад-Годесбергской программы СДПГ 1959 г., а затем дальнейшей дематериализации левых в 1970-е гг. вплоть до основания необуржуазной Партии «зеленых», целью которой было экономическое равенство), стала эрзац-идеологией для партий, которые когда-то были преданы рабочим и мелким служащим.
Западная элита поддерживала эту политику не по экономическим причинам, а потому, что она стала руководящей культурной идеологией западной буржуазии («марш по институтам» Гельмута Шельского) и идеально подходила в качестве руководящей идеологии «сигнализации о добродетели»: не отказываясь от собственности или материальных преимуществ, средний класс мог чувствовать себя морально выше на основе речей, в то время как дихотомизация прогрессировала, и нижняя треть общества обеднела и погрузилась в нищету, которую мы наблюдаем сегодня в виде родителей-одиночек и детей из семей низшего класса, пенсионеров, рыщущих по мусорным бакам, или в виде попрошайничающих иммигрантов.
В последние десять лет к этому добавилась трансгендерная идеология, которую некоторые критикуют как индустрию роста и пытаются таким образом представить как чисто экономический феномен, но этот аргумент неубедителен: кастрация несовершеннолетних во имя «социальной справедливости» и их «самоопределения», как и вся эта повестка, является чисто культурным, а не экономическим явлением.
Как мы знаем из документов Института им. Р. Коха, концерна Pfizer и многих других источников, пандемическая политика была не медицинской, а экономической политикой. Она создала новую фармакологическую мегаплатформу (иммунизация нуклеиновыми кислотами путем трансфекции или инфицирования клеток организма и их уничтожения иммунной системой). Она также сопровождалась попыткой контролировать передвижение и трафик людей с помощью цифровых сертификатов – проект, который Мишель Фуко наверняка назвал бы «surveiller et punir» («наблюдение и наказание»).
Пандемическую политику следует понимать примерно так же, как постоянное ведение войн США, которое усилилось с 1990-х гг. и не привело ни к одному реальному военному успеху. Однако оба подхода к политике выполняют очень важную функцию: тратят государственные или, по крайней мере, общественные средства (налоговые деньги, взносы на социальное обеспечение или на частное медицинское страхование) на товары, производимые частными компаниями, которые необходимо постоянно закупать, независимо от их полезности. Идеальный способ приватизации государственных средств.
Теперь давайте обратимся к издержкам модели господства, которая исчезает на наших глазах. Программа декарбонизации явно способствовала деиндустриализации Запада. В целом сложилась ситуация, при которой мы не можем удовлетворить быстро растущий спрос, например, на оборонное оборудование при низком уровне базовых производственных мощностей, как мы видим в ситуации с оказанием помощи Украине.
Затраты на декарбонизацию для населения огромны, но значительную часть прибыли западная элита собственников упускает, в то время как их коллеги из Китая обеспечивают львиную долю инфраструктуры. Экономическая мощь снижается, а вместе с ней и возможность проецирования власти вовне. Такая страна, как США, имеющая огромный торговый дефицит в размере чуть менее 1000 млрд долл., не может даже развязать настоящую торговую войну без серьезных потерь в благосостоянии.
Поэтому Запад должен провести реиндустриализацию, иначе в долгосрочной перспективе он утратит свою значимость или даже окажется под иностранным владычеством, как когда-то Афины после поражения от Спарты. Поэтому США завершат программу декарбонизации, и если гегемонистское влияние на Европу еще достаточно, то и здесь тоже, чтобы мы снова могли активно способствовать успеху гегемонистской сферы.
Массовая иммиграция также ослабила западные общества. Спрос на дешевую рабочую силу уже давно более чем насыщен. И всё же приток продолжается, расшатывая внутреннюю безопасность и приводя ко всё новым актам насилия над беспомощными жертвами, которых всю жизнь учили, что государство имеет монополию на применение силы, или которые, как недавно в Ашаффенбурге, еще слишком малы, чтобы до того, как они истекут кровью, понять, что с ними происходит.
Выплата социальных пособий и предоставление оплачиваемых государством услуг, таких как медицинское обслуживание или обеспечение административной и судебной системы, многим миллионам людей, не вносящих никакого вклада в поддержание этих систем, подрывает их эффективность. Население постепенно осознает, что открытые границы не имеют ничего общего с гуманностью, и восстает против этих условий пока что у избирательных урн, но еще не на улицах, где мы сейчас видим только отдельные группки людей, протестующих против дальнейшего разрушения общества.
«Социальная справедливость» в форме политики идентичности, прежде всего, порождает альтернативные издержки: деньги, потраченные на эту политику, не идут на другие проекты, а люди, которых по критериям политики идентичности предпочли более квалифицированным, лишают последних работы и приносят меньшую пользу или даже наносят вред из-за своего низкого уровня квалификации, как, например, в Гарвардском университете или в пожарной службе Лос-Анджелеса. В Германии также есть множество примеров в сфере бизнеса и управления. Это обусловило и появление жертв, особенно в таких странах, как США, Канада и Великобритания, где транс-повестка привела к заключению мужчин в женские тюрьмы или кастрации несовершеннолетних.
Хотя политика борьбы с пандемией и военная политика обеспечили очень незначительному меньшинству постоянный приток государственных средств, она не создала никаких существенных преимуществ. Напротив, бессмысленные, с медицинской точки зрения, меры пандемической политики нанесли только вред, а военная политика США в Афганистане, Ираке, Ливии, Сирии и, прежде всего, непоследовательная поддержка Украины не принесли Западу никаких преимуществ в плане власти; напротив, ситуация в Украине, если ее не исправить, наносит огромный ущерб претензиям Запада на власть.В целом западная имущественная элита выиграла от приоритетов политики последних 20 лет, но не так много, как они себе представляли. Однако западные общества сильно пострадали от этих фокусов и в результате были ослаблены в экономическом и военном плане.
С другой стороны, их культурное ослабление было и остается спонтанным процессом, исторически вполне нормальным для всех империй: после очень долгой «золотой фазы» продуктивной гегемонии, которую мы пережили за последние 500 лет, начиная с эпохи Возрождения, и в течение которой мы обогнали другие некогда передовые цивилизации, такие как исламский мир, Индия или Китай, мы теперь вступаем в фазу упадка. В целом Запад становится слабее.
Однако множественное проявление негативных факторов, похоже, пробудило политическую волю элит, владеющих собственностью. Они, очевидно, осознали, что сохранение прежних политических приоритетов может привести к далеко идущей потере власти за относительно короткий промежуток времени. Поэтому сейчас, похоже, в элитах находит признание модифицированная политика, направленная на сохранение или восстановление прежних позиций власти.
После того как имущественная элита одумалась, многие сплотились вокруг Трампа, которого выбрали в качестве лидера носителей перемен в политике. Это способствовало его переизбранию. Изменений в политике следует ожидать не только в США, но и в Западной Европе, которая с 1949 г. (Центральная Европа – с 1991 г.) находится в значительной степени под политическим влиянием США. В каких областях политики произойдут изменения? Ну, в тех, которые необходимы для того, чтобы вновь стабилизировать свое положение во власти, насколько это возможно в условиях культурного упадка.
Почти наверняка будет покончено с программой DEI, поскольку этого относительно легко добиться и это успокоит многих разгневанных избирателей: будет меньше политики идентичности, а значит, меньше должностей, занятых некомпетентными людьми, меньше кастраций несовершеннолетних, меньше чтений о транссексуалах на детских мероприятиях, меньше денег на различные политические акции, подобные Queer Lives Action Plan.
Массовая иммиграция будет остановлена и обращена вспять, насколько это возможно. Потому что для надежного промышленного производства необходимо внутренне мирное, стабильное и безопасное общество, в котором инженеры и рабочие могут спокойно отправляться в свои офисы и на заводы для производства военных товаров и другой промышленной продукции, без которой не может быть базы власти. Плохо также, когда подавляющее большинство населения пребывает в страхе и внутренне отворачивается от государства. Это ведет лишь к коррупции, незадекларированному труду и уклонению от уплаты налогов. Поворот в иммиграционной политике повысит одобрение действий государства и лояльность граждан.
Кроме того, США выходят из программы декарбонизации, и если в Европе поймут, что полезно иметь промышленность, в том числе оборонную, с высоким производственным потенциалом, то декарбонизация будет проводиться и здесь. Это может показаться странным с точки зрения сегодняшней ситуации, когда широкое большинство убеждено в необходимости декарбонизации.
Но если лишить Межправительственную группу экспертов по изменению климата, соответствующие академические институты и передовые НПО, занимающиеся этой проблемой, целевого финансирования и переориентировать СМИ, то вопрос быстро решится. Потому что, как и в случае с Covid, углекислый газ не виден без постоянных сообщений СМИ и, следовательно, не может быть предметом постоянных переживаний общества, поскольку обе темы затрагивают лишь вопиюще незначительные эффекты реальности.
Перейдем к финансовой системе, здравоохранению и военной политике. Здесь не стоит ожидать существенных перемен. Последним президентом США, у которого был план национализации ФРС и реформирования системы резервирования, был Дж. Ф. Кеннеди. После этого никто больше не пытался. Даже Трамп не тронет фундаментальный источник власти своих сторонников и доноров – элиты, владеющей собственностью.
В политике здравоохранения также ничего принципиально не изменится. Современное западное население приучено вести нездоровый образ жизни и начинать хроническое использование лекарств не позднее 40 лет, а женщины даже – принимать оральные контрацептивы с 14 лет. Это не изменится, даже если в обозримом будущем вряд ли будет объявлена вирусная пандемия и введен в действие карантин.
Несмотря на это, номинальная стоимость общего объема потребляемых фармацевтических препаратов будет продолжать расти значительно быстрее темпов инфляции, как это происходило на протяжении многих десятилетий. Однако несомненно, что в этот объем входят как очень важные лекарства для базовой медицинской помощи, так и великие инновации, разработку и производство которых могут позволить себе только крупные компании. В этом отношении важная часть расходов на фармацевтику абсолютно оправданна.
Кардинальных изменений в военной политике, скорее всего, тоже не произойдет. Однако если вышеописанное изменение политики окажется успешным, Запад снова должен быть в состоянии не только начинать войны, но и выигрывать их. Удастся ли это сделать, пока неизвестно. Прежде всего, мы ожидаем развязки сложных ситуаций в Израиле и Украине.
Политические приоритеты последних 20 лет ускорили упадок Запада и привели к потере его процветания. Если наметившаяся тенденция к восстановлению материализуется, это может замедлить упадок и принести пользу всем гражданам Запада. В этом отношении, если сформулированная здесь гипотеза окажется верной, мы сможем с облегчением ждать перемен. Однако культурный упадок вряд ли можно обратить вспять, это очень фундаментальная тенденция, которую уже сто лет описывают такие проницательные наблюдатели, как Ортега-и-Гассет, Торстейн Веблен, Мартин Хайдеггер, Льюис Мамфорд и Освальд Шпенглер.
То, что видели эти люди, было не результатом культурного пессимизма, как постоянно говорили в старой Федеративной Республике, а реализмом, даже если выход, описанный, например, Хайдеггером, был непригодным и катастрофическим. Но для нас важны ближайшие годы и десятилетия. Отказ от саморазрушения, которого можно избежать, был бы уже полезным шагом, даже если подлинное возрождение Запада кажется нереальным.
Йобст ЛАНДГРЕБЕ, «Еврейская панорама»
Эта рассылка с самыми интересными материалами с нашего сайта. Она приходит к вам на e-mail каждый день по утрам.