Рассказы из цикла “Фима + Аня = Любовь”

КАТАСТРОФА

Фима сел завтракать. Аня уже укатила на работу, и можно было расслабиться, вкушая плоды цивилизации. И только Фима приступил к делу, как задребезжал телефон. Звонила Аня:

— Фима! Немедленно ко мне! Я попала в катастрофу.

— Бог мой! — испугался Фима. — Ты в порядке, дорогая?

— Я-то в порядке, но этот козёл разнёс мне машину вдребезги. Быстрей ко мне, пока я его держу живого.

— А ты где, Анечка?

— На выезде из паркинга. Я выезжаю, а он как врежется в меня.

— Бегу, — сказал Фима и побежал. А когда прибежал, то увидел у тротуара две машины, а на самом тротуаре лежал молодой человек с ирокезом и плакал. На нём сидела Аня. Фима осмотрел Анину машину. На боку была небольшая царапина. Других повреждений он не нашёл.

— Сэр! Спасите меня от этого монстра, — взмолился лежащий. —  Она сломает мне пальцы, и я не смогу больше играть.

И это было похоже на правду, потому что Аня держала юношу за руки.

— Анечка, — спросил Фима, — этот жлоб тебя ударил?

— Если бы он меня ударил, это была бы последняя секунда перед его мучительной смертью.

— Сэр! — верещал ирокез. — Спасите меня или вызовите полицию. Она меня раздавит. Послушайте, сэр. Я тихо еду, а она выскакивает, как сумасшедшая. А когда я вышел из машины, чтобы осмотреть повреждения, она ударила меня ногой в пах.

— Больно было? — спросил Фима, закуривая.

— Очень!

— Ну, это только начало, — пообещал Фима и спросил у Ани: — Ты за что его?

— А что он? Мало того, что ударил мою машину, так вдобавок хотел меня изнасиловать.

— Это неправда! — заорал мужик.

— А что правда? — спросил Фима. — Ты что ей сказал?

— Как обычно: «Фак, фак, фак». А вы бы что сказали на моём месте?

— Я на вашем месте не хотел бы быть. Но если бы и случилось такое, то молчал бы в тряпочку.

— Вызовите полицию!

— Хорошо. Я вызову полицию, и мы заявим, что вы пытались изнасиловать женщину. Судя по вашей причёске, в крови найдут достаточно следов наркоты.

— Нет. Этого не надо. Разберёмся сами. Только снимите с меня это чудовище.

— Поговори мне! — рявкнула Аня и подпрыгнула.

— Аня! — попросил Фима. — Не усердствуй. Он нам нужен живым.

Рядом остановился «Крайслер». Из окна высунулась старушка:

— Что происходит? Может быть, мне позвонить в полицию?

— Не беспокойтесь, мэм, — сказал Фима. — Идёт репетиция эпизода фильма.

— А где оператор?

— Я же сказал, что это только репетиция. Съёмочная группа прибудет позже. Приезжайте через час и всё увидите своими глазами.

— А я попаду в кадр? — спросила неугомонная старуха.

— Конечно. Если вам повезёт, — пообещал Фима.

— Что-то случилось? Высунулся из проезжающего «Форда» мужик.

— Конечно! — заорала старуха. — Здесь фильм будут снимать. А пока что идёт репетиция. Если приедем через час, то сможем попасть в кадр.

— Хм, — сказал мужик. — Ради этого стоит отпроситься с работы.

И они уехали.

— Анечка! — предложил Фима. — Давай я тебе помогу встать.

— Я испачкала брюки, — сказала Аня, поднимаясь. — Хорошо ещё, что у меня в машине есть запасные.

— А теперь давайте оценим нанесённый ущерб, — сказал Фима, поднимая панка.

— Послушайте, сэр. Я еду на фестиваль в Коннектикут. Только не знаю, как я там буду играть. Эта дама вывихнула мне пальцы и сломала рёбра.

— Это вы своему врачу расскажете, — посоветовал Фима. — Скажете, что упали с лестницы. Так что там вы говорили о возмещении? Я прослушал.

— У меня с собой восемь сотен. Пять я даю вам, и мы расстаёмся друзьями.

— Хорошо, — сказал Фима. —  Это, конечно, не деньги, но вам и без того досталось.

Фима сгрёб купюры и посоветовал:

— Вы уезжайте поскорее. А то Аня сейчас переоденет брюки и выйдет из машины.

— Не надо! — заорал панк и враскорячку побежал к своему автомобилю.

— Я поехала, дорогой, — крикнула Аня из машины. — Ты вёл себя, как настоящий мужчина, защитив слабую, хрупкую девушку.

А через час Фима, уезжая на работу, любовался толпой, которая ожидала начала съёмок фильма, мечтая попасть в кадр.

КАРТИНА

Аня позвонила Фиме на работу, что делала в исключительных случаях:

— Фима! Я могу с тобой говорить?

У Фимы сердце зашлось от нехорошего предчувствия, но голос его не дрогнул:

— Сколько угодно, дорогая. А что случилось?

— Пока что ничего, но пусть это тебя не радует. Ты можешь мне сказать, что такое сюр…сер… сейчас посмотрю в бумажку. Да! Сюрреализм.

— Ну… это… как тебе сказать? Это когда художник бредит.

— Прекрасно! — обрадовалась Аня. — Это как раз для тебя. Думаю, что мы возьмём эти деньги, если ты будешь умным. Нет. Пусть умной буду я, а ты послушным. Вечером всё расскажу.

Когда Фима пришёл домой, Аня уже раскладывала на столе кисти и тюбики с краской. А посередине комнаты красовался мольберт.

— Анечка! — догадался Фима. — Ты решила заняться живописью.

— Нет, дорогой, — обрадовала его Аня. — Я решила, что этим займёшься ты. Под чутким руководством, конечно. И что ты смотришь, как баран, квадратными глазами? Сядь красиво и слушай сюда.

Фима сел и обречённо положил руки на колени.

— Фима! Не криви лицо, потому что это бесполезно и наводит тоску. О чём это я говорила?

— О баране с квадратными глазами.

— Оставь барана в покое. Пусть кушает траву. И не сбивай меня с толку. Я и без этого вся дрожу от азарта. Так вот. Лежит у нас старушка Маша. У неё дементий и два племянника — двояшки Коля и Стёпа, которые просят, чтобы их называли Ник и Стив. Ник большой, как шкаф, а Стив росточком ему до плеча. Но морды у обоих — посмотришь и заплачешь.

Аня достала из пакета мастихин и задумчиво покрутила его в руках:

— Интересно, для чего нужна такая фиговина? Разве этим красят? Завтра заеду в магазин, и они мне ответят за всё.

— Анечка! А можно я пойду поем? — спросил Фима.

— Сидеть, как сидел. Жена надрывается, а у него, видите ли, аппетит. Так вот. Эти деятели совсем недавно приехали, добрались до тётушкиной заначки и купили бизнес. Что-то с молоком нехорошее делают. То ли сметану, то ли кефир — не знаю точно. Вот они приехали сегодня тётю навестить и стали хвастаться, что всё круто. Одно расстраивает: хотят в офис на стену хорошую картину повесить. Чтобы посетитель сразу понял и сидел с раскрытым ртом. Они даже на аукцион сходили — не получили от этого похода удовольствия, но слово «сюрреализм» запомнили на всю жизнь. Вот они и спрашивают меня: нет ли у меня на примете художника, чтобы им этот сюрреализм изобразил размером метр на полтора и за приемлемую цену. И тут, Фима, проснулся мой дремлющий авантюризм.

— Анечка! Вот уж не думал, что ты авантюристка.

— А как же! Ты думал, что нежная девушка с мечтами может выйти за инженера? Это ты здесь инженер с большой буквы латинским шрифтом, а там был обычный инженеришка с окладом сто шестьдесят и плюс квартальные. И заткнись плотно, иначе я никогда не закончу. Так вот. Как только мой авантюризм проснулся, так я сразу сказала, что мой муж в свободное время рисует этот сюрреализм где попало и со страшной силой. И что за пару тысяч у них будет хороший сюрреализм необходимого размера. Словом, мы уже договорились, и я взяла пять сотен задатка.

— Боже мой! — простонал Фима.

— Фима! Не крути задом. Выхода у тебя нет. Нет! Есть один, он же единственный — намалевать этим придуркам, чего они хотят. Вот я даже на бумажке записала, а они расписались: «Корова, бред… нет! Бренд — «Nick & Stiven», размер метр на полтора, сюрреализм с шоком». Не качай головой! Ты ею думай. Я уже созвонилась с нужным человеком. Его мама тоже у нас. Сам он из Эстонии и раньше был Роберт Лимонов. А как приехал, то сразу стал Роб Цитрон. Так вот у этого Цитрона крыша съехала при виде здешних неограниченных возможностей, и он стал художником. Правда, рисует он только гениталии, но у него есть помещение, и у него морда шире, чем у Ника. Договорились, что за сто пятьдесят он сдаст в аренду свою мастерскую на пару часов, а сам будет группой поддержки.

— Зачем такие сложности?

— Затем, что я твои способности знаю, как облупленного. А возвращать аванс у меня настроения нету.

Аня откупорила флакон с пиненом, понюхала и заключила:

— Не Шанель, но мы недельку можем потерпеть. Ты понял, Фима? Через неделю передо мной должен быть шедевр с коровой необходимого размера.

Назавтра Фима взял на работе несколько дней в счёт отпуска и принялся стараться. Он старался так, что Аня вечером заявила, что жить в скипидарной вони она не в состоянии, и ушла ночевать к подруге.

И Фима понял, что творчество — это не только аплодисменты. Он трудился, а назначенный день неумолимо приближался и, наконец, хлопнул входной дверью.

— Ну-ка, ну-ка, — раздался Анин голос. — Ну-ка, покажи, что ты тут нашедеврил.

— Пожалуйста, — сказал Фима и отступил от мольберта.

— Да уж, — сказала Аня и села на диван. — Я, Фима, ожидала от тебя всего, но такого… Ну что ж! Будем собираться. Тут я привезла тебе специальный костюм. Так что наденешь этот балахончик, а вместо брюк мои розовые леггинсы. На голову берет, а на шею я тебе бант повяжу из моего жёлтенького шарфика. Так и быть — пользуйся, пока я щедрая.

— Леггинсы? — ужаснулся Фима. — Ни за что!

— Ну, и что это ты встал в позу героя посмертно? Иди одевайся. Хотя нет. Будем выходить — соседей напугаем. Поедешь живьём, а там и переоденешься.

— Ну, хоть так! — обрадовался Фима.

В мастерской было всё готово к приёму покупателей. В центре стояли два кресла, на журнальном столике бутылка виски и содовая, в центре мольберт, а Роберт благоразумно повернул свои картины к стене.

— На все вопросы отвечай: «Это я так вижу» — и будет всё хорошо, — инструктировал Фиму Роберт.

И Фима пошёл переодеваться в уборную. А когда вышел, то увидел, что заказчики сидят в креслах, а на мольберте стоит холст, укрытый тканью.

— Приветствую тонких ценителей искусства! — прокричал Фима и взмахнул палитрой.

— Боже ж ты мой! — сказал Коля, оценив Фимины розовые леггинсы.

— А сейчас, господа, мы будем любоваться шедевром, который почти что уже ваш, — сказала Аня и сдёрнула ткань с холста.

— Боже ж ты мой! — сказал Стёпа и залпом выпил полстакана виски.

— Я рада, что ваше мнение совпадает с мнением нашего эксперта, — сказала Аня.

И тут вышел Роберт. И когда он вышел, то стало понятно, что его морда будет пошире Колиной.

— Вы тоже художник? — спросил Стёпа.

— Да. Я художник от Бога, — скромно заявил Роберт. — Вот, например, моя последняя работа «Процесс опростания с точки зрения унитаза».

И Роберт повернул один из холстов, стоящих у стены.

— Боже ж ты мой! — сказали братья хором.

— А что вы думали? — продолжал Роберт. — Это же искусство. Это сюрреализм. Не забывайте, что говорил Джорж де Кирико. Он говорил: «Не надо забывать, что картина всегда должна быть отражением глубокого ощущения и что глубокое означает странное, а странное означает неизвестное и неведомое». А вы думали, что тут вам мишек в лесу будут показывать?

— В конце концов, вот ваши подписи под заказом, — достала Аня бумагу. — «Корова, бренд  «Nick & Stiven», размер метр на полтора, сюрреализм с шоком». Размер подходит?

— Размер подходящий, — согласился Коля.

— Шок есть?

— Это тоже да, — сказал Стёпа.

— Корова с брендом?

— Надпись видна, а где корова? — спросил Коля.

— Вот она, — показал Фима.

— Это корова?

— Это моё видение коровы, — гордо сказал Фима и взмахнул палитрой.

— Короче, можете забрать картину, — сказала Аня. — И не забудьте, что мы договаривались на кэш.

Когда Фима с Аней, усталые, но довольные, поехали домой, то в следующем квартале увидели прислонённый к мусорным бакам Фимин шедевр сюрреализма.

Публикация подготовлена Семёном Каминским.