Прошлое и настоящее самаритян

СТРАЖИ ГОРЫ ГРИЗИМ

Самаритяне: кто они?

Не собственное желание, но воля ассирийского царя сделала язычников Междуречья наследниками павшего Израильского царства. Однако и безумие тирана подвластно целям Творца. Израиль опустился до идолопоклонства – пришельцы поднялись до Торы. Они приняли единого Бога, но были отвергнуты его народом. И, разделив участь евреев, оказались вовлеченными в порочный и кровавый конфликт с ними.

ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

Когда-то здесь стоял храм. Храма давно уже нет, но гора, на которой он возвышался, священна. Гора Гризим возле Шхема.

Каждый Песах самаритяне поднимаются сюда, чтобы принести очистительную жертву. Как и две с половиной тысячи лет назад, они разбивают шатры и одеваются в особые праздничные одежды – белые, подпоясанные белыми же поясами балахоны. Головы их венчают красные или белые конусообразные фески, в руках у них – длинные посохи. Точно такие же, как те, что были у евреев, выходивших из Египта и еще не знавших, что им суждено стать единым богоизбранным народом.

Среди толпы выделяется человек в красных одеяниях. Это коэн, первосвященник, глава общины и, как верят самаритяне, потомок Аарона.

За несколько недель до Песаха самаритяне выпекают мацу – не хрустящую и ломкую, как у евреев, но мягкую и круглую, похожую на арабские питы. Они поднимаются к жертвенному камню и вводят в круг семь баранов – в точности как сказано в Торе. Здесь, соблюдая вплоть до последней мелочи ритуал жертвоприношения, баранов режут – на том же камне, на котором это делали их предки. Затем туши разделывают и обжаривают на вертелах. Но не дай Бог раздробить кости – это святотатство.

Затем начинается трапеза. Впрочем, нет, не трапеза, даже не процедура насыщения. И уж тем более не знаменитый израильский пикник с “мясом на огне”. Лихорадочно, давясь и заталкивая в рот куски баранины, с необузданной жадностью боящегося потерять еду человека поглощают они пищу. Но не потому, что голодны, хотя специально не едят в преддверии Песаха. А потому, что “ведь в спешке выходили мы из Египта”. Съев мясо, сжигают остатки, тщательно следя за тем, чтобы ничто не осквернило тленом святость этого места.

Когда-то, до разрушения Второго Храма, точно так же поступали евреи. Но если для евреев жертвоприношение сегодня – доисторический анахронизм, то самаритяне чтят его больше жизни. Это момент, когда они чувствуют себя ближе всего к Творцу.

Ни один человек не остается дома в этот день. Не назначаются встречи, не планируются дела. Весь народ восходит на гору Гризим. Старики встают с постелей, инвалидов везут в колясках их родственники, младенцев несут на руках матери, больных поддерживают под руки. Лучше умереть здесь, возле жертвенника, чем остаться одному дома. Это не просто традиция – это закон. Один из свода не подлежащих обсуждению законов, которые удержали самаритян на поверхности истории в то время, когда другие народы, казалось бы, куда более сильные и многочисленные, один за другим исчезали в ее пучине.

ДВА ЛИКА ОДНОГО НАРОДА

Самаритянская община – уникальной раритет человеческой цивилизации, живое свидетельство эпохи Второго Храма, застывшее в потоке времени. Сокращаясь от века к веку, скованная в своем развитии враждой и деспотизмом сменявших друг друга властителей, она все плотнее сворачивалась в непроницаемый для внешнего мира кокон ветхозаветных предписаний, чтобы вновь вернуться к жизни в момент, когда древняя земля Израиля освободится из ледяных объятий иноземных культур. А пробудившись – проявила поразительную гибкость и жизнеспособность, столь несвойственную историческим реликтам.

У самаритянской общины два лица. В будние дни квартал Неве-Пинхас, что на окраине Холона, неотличим от обычных зажиточных “спальных” районов израильских городов. Небольшие виллы, окруженные зеленью, тенистые улочки, детские площадки и стоянки для машин. Белые столики во дворах, еврейские имена на дверях квартир, иврит, звучащий со всех сторон, запах специй и жареного мяса. Люди одеты скромно, но вполне современно. Женщины в платьях и джинсах, мужчины в майках и рубашках. Никто не покрывает головы кипами и другими головными уборами.

Лишь непонятная надпись перед сквером, состоящая из странных значков, похожих на шумерскую клинопись, может вызвать удивление, но случайный посетитель, скорее всего, отнесет ее на счет чудачеств местного населения.

– Только очень наблюдательный человек поймет, что наш квартал отличается от других, – говорит Шахар Иегошуа, секретарь самаритянской общины в Холоне. – Как? Например, по надписям на указателях улиц. Надписи на трех языках: иврите, английском и древнееврейском. Люди теряются, когда видят эти буквы. Они начинают гадать, что это за язык. Как правило, говорят: арамейский. На самом деле перед ними язык ТАНАХа. Настоящий, а не адаптированный к современности еврейский язык. И мы говорим на нем, как и на иврите.

Шахар – типичный представитель общины. По израильским стандартам он относится к преуспевающему среднему классу. Заместитель управляющего банка, он недавно достроил второй этаж своей виллы и не без гордости показывает просторную веранду, с которой открывается вид на Неве-Пинхас:

– Многие, приезжая к нам, думают, что увидят нечто похожее на иерусалимский район Меа-Шеарим. Они ожидают найти полуразвалившиеся постройки и людей, изолировавших себя от окружающего мира. Но большинство из нас вполне коммуникабельны. Все работают, многие занимают хорошие должности и преуспевают. Можешь зайти в дом к любому и убедиться, что я – не исключение. Почти у всех – свой дом, свои машины. У всех наших детей есть компьютеры – они готовы к тому, чтобы во всеоружии вступить в век высоких технологий.

Шахар гордится своим старшим сыном, который завершает службу в армии, обожает компьютеры и изучает программирование:

– Его подруга – еврейка из Беэр-Шевы, – подмигивает Шахар. – Многим израильтянкам нравятся наши парни. Девушки стремятся выйти за них замуж, хотя даже не подозревают, насколько трудно быть самаритянином.

А действительно – трудно. Светскость и современный уклад – не более чем накидка, наброшенная на сцементированный веками каркас традиций и предписаний. Кажущиеся обыденность и простота жизни обитателей квартала Неве-Пинхас обманчивы. Второе лицо общины открывается с наступлением субботы. В этот момент возникает чувство, что жителей района подменяют. От праздности вечерних двориков, непринужденности и благоденствия не остается и следа. Гул голосов, звучание автомобильных сигналов, детский визг сменяются торжественной тишиной. К середине дня самаритяне облачаются в традиционные праздничные одежды. В домах до исхода субботы гаснет свет, прекращаются работы, связь с внешним миром прерывается. Наступает день молитв. У самаритян четыре молитвы: в пятницу вечером, затем с трех часов ночи до первых лучей солнца, днем и вечером. В перерыве между молитвами читаются главы из Пятикнижия. Никаких скидок на здоровье не делается – как и при восхождении на гору Гризим.

– Субботний день свят. Для всех – у нас, в отличие от евреев, нет деления на светских и несветских. Мы не нарушаем ни одной из заповедей Торы. Нашей Торы, – говорит Шахар.

БРАТЬЯ-ВРАГИ

“Наша Тора” – не оговорка. Тора самаритян отличается от еврейской. Изменения – несущественны, но они есть. Значительно важнее другое. В отличие от евреев, самаритяне верят, что Тора была завершена уже после вступления Иисуса Навина в землю Ханаан – его современником Авишуа бен-Пинхасом ха-Коэном на горе Гризим. Почему именно на Гризим? Потому что Гризим и есть та самая гора Мория, где Авраам собирался принести в жертву своего сына Ицхака. Священное место для всех евреев. И если бы не человеческая глупость и гордыня, оно бы и осталось таковым, убеждены самаритяне. Но судьба распорядилась иначе, и это стало причиной раскола и бедствий еврейского народа.

Эли Коэн из ветви Итамара бросил вызов своему племяннику – Ази бен-Бхаки из ветви Пинхаса бен-Элиэзера, которому было завещано первосвященство. Часть людей поддержала Эли, и спор за духовное наследство вылился в противостояние двух лагерей. В одну из ночей Эли Коэн вместе со своими приверженцами из колен Иуды и Биньямина покинул гору Гризим, прихватив скинию Завета. Дойдя до Шило, он поставил скинию там и объявил новое место святилищем. Впрочем, Шило оказалось временной стоянкой, и скиния была перевезена в Иерусалим, который и превратился в духовную и политическую столицу евреев.

Те же, однако, кто остался с Ази бен-Бхаки, сохранили верность горе Гризим. Они объединили вокруг себя десять колен и стали родоначальниками Израиля. Колено Иуды и колено Биньямина укрепились в Иерусалиме и положили начало Иудее. Одно время все двенадцать колен были объединены Давидом, но раскол и отчуждение оказались столь велики, что удержать враждующих собратьев под одной короной наследникам царя Соломона не удалось. Еврейское царство вновь раскололось надвое по старому, так и не зажившему шву: на Иудею со столицей в Иерусалиме и Израиль со столицей в Шомроне-Самарии (название “шомроним” происходит от древнееврейского слова “стражи”) и святилищем на горе Гризим.

Самаритянская традиция отказывается принимать версию о том, что весь народ Израиля был уведен ассирийским царем в изгнание. Это, утверждают ее приверженцы, не более чем преувеличение и плод злопыхательства иудеев. Часть людей, в основном элита, действительно, попала в плен и была уведена за пределы Израиля, но большая часть осталась – в основном потомки Йосефа, разделившиеся на колена Эфраима и Менаше. Остались и потомки левитов, которые из поколения в поколение передавали священные традиции народа.

Все сегодняшние самаритяне относят себя к потомкам Йосефа. Семья (или клан) Цдака Ацапори считается наследниками Менаше, семьи Дафни, Иегошуа, Мархив и Шашони – колена Эфраима.

– Каждый из нас знает, к какому роду принадлежит, и чтит память предков, – говорит Шахар.

Официальная версия, основанная на ТАНАХе, менее романтична. Согласно ей нынешние самаритяне – потомки языческих племен из Междуречья, Северной Сирии и Западного Ирана, в основном – кутейцы, покоренные царем Ассирии и переселенные им на территорию разрушенного Израильского царства (1). “И перевел царь Ассирийский людей из Вавилона, и из Куты, и из Аввы, из Емафа, и из Сепарваима, и поселил их в городах Самарийских вместо сынов Израилевых. И они овладели Самариею, и стали жить в городах ее” (IV Царств, 17:24). Обосновавшись на новой земле, пришельцы вобрали в себя остатки местного населения и приняли нового Бога. Сделать это им было нетрудно, ибо ассирийские наместники поощряли смену религий, справедливо полагая, что уход от своих богов окончательно лишит переселенцев связей с прежней родиной.

Предоставленные сами себе, самаритяне установили святилище на горе Гризим и вполне мирно соседствовали с теми евреями, которые остались в разоренной Вавилоном Иудее. Друг в друге они видели братьев, а смешанные браки стали общепринятой нормой.

Раскол (и здесь обе версии совпадают) произошел после возвращения евреев из вавилонского плена и прибытия в Иерусалим Эзры и Нехемии (2). Самаритянские хроники гласят, что “шомроним”, предвкушая возрождение единого царства, обратились к Нехемии с просьбой позволить им участвовать в восстановлении нового Храма, но получили решительный отказ на том основании, что они-де не евреи и потому не могут иметь своей доли в священнодействии. ТАНАХ возлагает вину за происшедшее на самаритян, которые в своей ревнивой приверженности горе Гризим как мифической святыне, делали все, чтобы помешать возрождению Храма, – строили козни и срывали восстановительные работы. Тогда разгневанный Нехемия особым указом отстранил самаритян от участия в строительстве: “А вам нет части, и права, и памяти в Иерусалиме” (Нехемия, 2:20).

Сказать, чья версия более близка к правде, трудно. Но не стоит забывать, что запрет Нехемии и Эзры на смешанные браки евреев с другими народами во избежание ассимиляции наверняка распространялся и на самаритян, превращая их в париев. Те же, в свою очередь, вряд ли могли симпатизировать идее восстановления Храма в Иерусалиме, в то время как сами не имели такового на горе Гризим.

Так или иначе, после отказа Нехемии отношения между двумя братскими народами дали трещину, которая с течением времени только углублялась, пока не превратилась в пропасть. Евреи презрительно именовали самаритян кутейцами, подчеркивая их языческое происхождение. Еврейские первосвященники запретили своей пастве вступать в браки с самаритянами, делать обрезание у “моэлей-кутейцев”, купаться в их миквах, есть их пищу – хлеб и мясо.

Самаритяне отвечали евреям аналогичными запретами, а также мстили им, доставляя всевозможные неудобства и неприятности. Мешали паломникам из Галилеи следовать через Самарию; разжигали костры на вершинах гор не в преддверии праздников, как было принято, а в обычные дни, чтобы запутать своих соседей; натравливали на евреев враждебные им племена.

Завоевание Палестины Александром Македонским не изменило ситуацию. Великий завоеватель, безразличный к духовным исканиям, в равной степени покровительствовал обоим народам, которые поразили его оригинальностью своей религии не меньше, чем ревностным и страстным отстаиванием малозначительных, казалось бы, деталей культа. Великодушно отозвавшись на мольбы самаритян, Александр Македонский разрешил им воплотить в жизнь свою мечту – построить храм на горе Гризим. На протяжении двухсот лет на Святой Земле было два храма – в Иерусалиме и в Самарии. Обстоятельство это не способствовало сближению двух народов, но связи между ними еще не были окончательно разорваны. Вражда тлела, однако не перерастала в прямой конфликт. Ее можно было еще преодолеть – религиозные расхождения не казались слишком значительными, а взаимные претензии не отложились в памяти несокрушимыми пластами предубеждений. Но воцарение хасмонейского царя Йоханана Гиркана разнесло вдребезги последние шансы на примирение. Опьяненный военными успехами Маккавеев и преисполненный кичливой верой в свое превосходство, Гиркан решил покончить с “самарийской ересью”. Вторгшись в Самарию, он опустошил ее и, дабы окончательно сломить “язычников” и обратить их лицом к Иерусалиму, сровнял с землей храм на горе Гризим. Для самаритян это было потрясением столь же ужасным, как для евреев – разрушение их Храма Навуходоносором. И, возможно, даже более страшным: ведь на руинах уничтоженной святыни торжествовал не бездушный дикий варвар, но свой же собрат – еврейский царь! Вместе с самаритянским храмом евреи растоптали не только всякую надежду на мир с родственным народом, но и собственное достоинство и право на милосердие по отношению к себе.

Отныне Храм в Иерусалиме стал для самаритян символом бездушия и лжи. Они называли его не “Бейт-микдаш”, а “бейт-махташ” (“дом стыда”). Их озлобление породило едва ли не первые в истории антиеврейские наветы. Поверье, пустившее глубокие корни в Самарии, гласило, что в иерусалимском Храме, в месте, где должен находиться “арон-кодеш” (вместилище Торы), евреи прячут человеческий скелет и тайно ему поклоняются. Самаритяне находили особое удовольствие в том, чтобы осквернять этот Храм, разбрасывая вокруг него кости людей и животных, что должно было еще больше подчеркнуть “мерзость” этого места.

Впрочем, евреи в своих предрассудках ничем не уступали самаритянам. Встречая их, они брезгливо отворачивались, обходили стороной Самарию, которую считали “нечистой” и оскверненной, распространяли слухи, что “шомроним” поклоняются языческому богу кутейцев Нергалу и чуть ли не приносят человеческие жертвы. То был типичный пример ненависти, рожденной религиозной слепотой и мелочными придирками. Тогда еще ни евреи, ни самаритяне не подозревали, какой будет расплата за невежество и высокомерие.

МИР, ОБРАЩЕННЫЙ В ПРОШЛОЕ

После разрушения Второго Храма взаимная этническая ненависть не ослабла, а мифологические расхождения вышли на уровень религиозного конфликта. В Иудее и в диаспоре победили “прушим” – сторонники реформированного иудаизма. Храмовая культура исчезла. Кипа, тфилин и мезуза сменили жертвоприношение, как знак благодарного служения Творцу. Пятикнижие дополнилось Устной Торой – Мишной. Бесчисленные юридические и религиозно-этические толкования Торы оформились в Талмуд, который превратился в самодостаточную ценность.

В отличие от евреев, самаритяне не изменили прежним традициям ни на йоту. Даже в отсутствие своего Храма они продолжали приносить жертвы на горе Гризим; они отказались принять Устную Тору, считая ее производным и надуманным комментарием священных текстов; они соблюдают только те праздники, что указаны в Торе. Пурим и Ханука для них не имеют ни малейшей ценности. Впрочем, и религиозные праздники самаритяне отмечают не так, как евреи. “Сукка” их устанавливается не на улице, а внутри квартиры и являет собой разноцветное кружево стянутых в огромный “зонт” фруктов под потолком. “Это очень трудоемкая, пожалуй, даже ювелирная работа – подвесить каждый плод к потолку так, чтобы вместе они составили нужный орнамент, – говорит Шахар. – Так предписывает традиция. Мы не строим шалаши, как евреи”.

Единственная книга, которую самаритяне почитают кроме Торы, – Книга Иушуа бин Нуна (Иисуса Навина), но она не имеет ничего общего с одноименной книгой в ТАНАХе. Самаритяне ревностно сохраняют сан первосвященника из рода коэнов – потомков Итамара, сына Аарона. Первосвященник одновременно и глава общины.

“Шомроним”, как и евреи, построили свои синагоги, но здания эти подчеркнуто скромны, непритязательны и создают впечатление временности. Лишь внутреннее убранство новой синагоги в Неве-Пинхасе выполнено в более изящном и торжественном стиле. При этом самаритяне крайне благоговейно относятся к храмовой обрядности. Перед входом в синагогу, например, они, как это делали раньше евреи перед вступлением в Храм, разуваются – ведь сказано в Торе: “сними обувь твою, ибо место, на котором стоишь, есть земля святая…” Самаритяне не носят кипу и не накладывают тфилин, так как считают эти символы измышлениями галутных раввинов. Они придерживаются своего календаря, отличного от еврейского, который ведут от момента вступления Иисуса Навина в землю Ханаан. Сегодня по самаритянскому календарю 3638 год. Молитву они читают на древнееврейском, похожем на современный иврит примерно так же, как старославянский язык похож на русский. Они верят в приход Мессии, но убеждены, что принадлежать он будет не к “Давидову корню”, а к “древу Йосефа”. Им станет Тахеб, сын Йосефа, который “явит себя в дни возмездия и воздаяния”.

В первые века новой эры в Самарии возникли движения за религиозную реформу, подобные реформе “прушим”, но развития они не получили. Представления самаритян оставались неизменными, и это отразилось и на их жизненном укладе, и на системе образования. От самаритян не требовалось комментировать Тору и отыскивать тайные смыслы священных текстов – но знание Пятикнижия должно было быть безукоризненным. Потому занятия Торой у них еще более продолжительны, чем в ортодоксальных йешивах, а спрос с детей – более строгий. Самаритяне не устанавливают срок бар- и бат-мицвы. Но во время церемонии перехода в совершеннолетие подростку надлежит пройти труднейший экзамен, в котором не делается скидок на возраст. В частности, прочитать наизусть перед общиной большую часть Торы – начиная с благословения на горе Синай.

Нагрузка на маленьких самаритян больше, чем на других их сверстников. Они учатся в государственно-религиозных школах, но помимо этого – и в местном общинном центре: учат древнееврейский язык и изучают традиции. И учеба эта не менее обязательна, чем государственная.

Светские законы не действуют в самаритянской общине. Процедуры брака и развода не менее строги, чем у ортодоксов, но – иные. Супружеству предшествуют три этапа: знакомство (правда, институт посредников отсутствует – из-за малочисленности общины), помолвка и свадьба. Скрепляет союз коэн-первосвященник, он же принимает решение о разводе. Один человек совмещает в себе функции всего раввинатского суда – и противостоять его воле еще труднее, чем бюрократической религиозной машине. Лишь на первом этапе будущие супруги могут расстаться, не проходя процедуры развода. Но, помолвленные, они очень часто обречены оставаться друг с другом. Разводы у самаритян совершаются очень редко, и они крайне болезненны.

Самаритяне тщательно блюдут законы чистоты, описанные в Торе. Во время месячных женщина, как это предписано Торой, не только не может вести хозяйство, но даже ее передвижение по дому ограничено. Она должна находиться в отдельной комнате, предоставив мужу заниматься всеми “женскими” делами – готовкой, стиркой, поддержанием чистоты, заботой о детях.

К кашруту самаритяне относятся не менее ревностно, чем ультраортодоксы, – правда, со своих позиций: не покупают мясо у еврейских торговцев, считая его недостаточно кашерным. В общине есть свой резник, чьи умение и знания, по мнению самаритян, берут свое начало из глубокой древности и были утрачены евреями в галуте. Как в древности, часть мяса они отдают коэну – в качестве “безвозмездной доли”.

Религиозное рвение самаритян уникально, и оно было щедро вознаграждено: спасение пришло, когда история уже занесла над ними свою длань. Однако сегодня, оглядываясь в прошлое, можно предположить, что при более благоприятных обстоятельствах и более искушенных вождях самаритяне могли не только выжить, но и остаться хозяевами этой земли на века. И тогда современная история ближневосточного конфликта пошла бы совсем по другому пути…

ВИЗАНТИЙСКАЯ НАКОВАЛЬНЯ

В течение двух столетий – со второго по четвертое – самаритяне были доминирующим этносом Палестины. Евреи, потерпевшие сокрушительное поражение во время двух повстанческих войн и совершенно обескровленные, не составляли им конкуренции. Самаритяне беспрепятственно расселялись на опустевшей территории – следы их присутствия археологи обнаруживают по всей территории Израиля: от Кармеля на севере до Иудейской пустыни на юге, от Кесарии на западе – до Бейт-Шеана на востоке.

Ситуация стала ухудшаться в IV веке, когда самаритяне приобрели наибольшее влияние. Возможно, они слишком уверовали в свою удачу, а может быть, как это частенько бывало с другими народами, не сумели разглядеть за локальными событиями контуры грядущих перемен. Так или иначе, самаритяне вступили в противоборство с силой, одолеть которую были заведомо не в состоянии, – с быстро наращивавшей мускулы Византийской империей. Помочь им могло только чудо – но чуда, к сожалению, не произошло. Раз за разом самаритяне восставали против Константинополя, и каждый раз византийцы с легкостью сокрушали их.

Печальнее всего то, что Византия, особенно на первых порах, готова была довольствоваться лишь политической властью в Восточном Средиземноморье, не пытаясь навязывать христианство ни евреям, ни самаритянам. В то время отношения между иудаизмом и греко-православной церковью еще не были так безнадежно пропитаны враждебностью и подозрительностью. Предрассудки и суеверия не отягощали их вековыми напластованиями; евреи все еще оставались для ранних христиан народом Книги, и раздражение еврейской “жестоковыйностью” соседствовало с чем-то вроде сыновнего почтения и даже некоторого трепета. Прошли столетия, прежде чем христиане стали видеть в народе Моисея “народ-богоубийцу”, а еврейская суббота обратилась в “шабаш ведьм”. Конечно, наместники Константинополя в приливах религиозного и служебного усердия пытались утвердить свою веру среди евреев и самаритян, но их действия несопоставимы с политикой грубого и неприкрыто-издевательского насаждения языческих культов римскими императорами. Нельзя сказать, что самаритяне не страдали от ограничений, от чуждых и даже противных им христианских указов, но терпимость и плюрализм вообще не были, увы, характерной чертой раннего средневековья. В то же время самаритяне обладали равными правами с остальным населением Палестины (как повелел именовать покоренную Эрец-Исраэль император Адриан) и, более того, пользовались даже определенными привилегиями. В частности, им разрешалось служить в византийской армии – и обстоятельство это, по иронии истории, сыграло роковую роль в их судьбе.

Первый конфликт произошел в конце V века, во время правления императора Зенона. Руководители восстания не испытывали нехватки мужества и отваги. Во главе мятежников стояли лидеры разбойничьих банд, орудовавших в Самарии, и один из них, по кличке Волк, стал вождем наспех сколоченного войска. Позднее, провозгласив себя царем самаритян, он присвоил себе римское имя Юстас – популярное на территории бывшей Римской империи.

Чего не хватало восставшим – так это здравого смысла и ощущения перспективы. Часть из них руководствовалась верой в приход Спасителя, который поможет им совладать со злодеями. Другие надеялись, что византийцы, занятые подавлением бунта в Антиохии, не обратят внимания на “неприятности” в Палестине. Третьи рассчитывали на помощь иранских Сасанидов. Все эти надежды лопнули как мыльный пузырь при столкновении с реальностью.

Поначалу, как это часто бывает, самаритяне без труда сломили сопротивление немногочисленного византийского гарнизона в Шхеме и захватили город. Юстус-Волк объявил себя царем и приступил к гражданским делам. Он создал самаритянскую администрацию, разделил свое государство на провинции и организовал своего рода налоговое управление. Он также вступил в Кесарию и разрушил местную церковь. Торжества в Кесарии завершились скачками на ипподроме и кровавой оргией, во время которой были убиты, по утверждению ряда историков, десятки местных христиан.

Праздновать Юстасу, однако, пришлось недолго. Византии не потребовалось мобилизовывать значительные силы для подавления бунта. Легионы, размещенные в Иудее и Сирии, соединились в Самарии, окружили и без особого труда разгромили нерегулярные формирования самаритян. Юстус был схвачен и казнен, а голова его отправлена в Константинополь как вещественное доказательство успеха наместника Палестины. Персидский шах пальцем о палец не ударил, чтобы помочь восставшим, а небеса никак не откликнулись на мольбы о спасении, звучавшие с горы Гризим.

Мессианские чаяния дорого обошлись самаритянам. Отныне им было запрещено отправлять обряды на своей святой горе, и, что еще хуже, на развалинах бывшего храма выросла греко-православная церковь. После этого подчинение Константинополю казалось уже невозможным – и новая вспышка восстания не заставила себя долго ждать. Втянутые в порочный круг борьбы с великой державой раннего средневековья, самаритяне постепенно утрачивали свои силы и веру в справедливость. Ожесточение нарастало с обеих сторон, но если для Византии мятежи самаритян были комариными укусами, то для самаритян карательные акции византийцев превращались в удары кузнечного молота.

Спустя девять лет после первого восстания вспыхнуло второе. Как и в первый раз, самаритяне обратились за помощью к персам, и, как и прежде, персы остались глухи к призывам союзника. Когда византийцы ворвались в Шхем, они обнаружили там лишь несколько сот отчаявшихся людей – большинство самаритян отступились от своих вождей и разошлись по домам. Однако карательные меры и новые ограничения обрушились на всех. Впрочем, главные неприятности для самаритян были впереди. Новый басилевс, знаменитый Юстиниан, менее всего был склонен терпеть мятежи и беспорядки в границах империи – особенно если инициаторами их были нехристианские народы. Едва придя к власти в 527 году, он ужесточил меры против самаритян. Отныне им запрещалось занимать официальные должности, передавать свое имущество наследникам-единоверцам и возводить новые молельни. Некоторые синагоги стали превращаться в христианские базилики – особенно быстро этот процесс шел в Шхеме, где сформировалась перешедшая в христианство самаритянская аристократия.

Взрыв произошел спустя два года после воцарения Юстиниана – сразу после пасхального жертвоприношения в апреле. То было самое крупное восстание, и последствия его оказались самыми трагическими. В мае сотни вооруженных самаритян ворвались в Шхем и учинили избиение местных христиан и собственных, сменивших веру, соотечественников. Епископ был убит, а церкви безжалостно разрушены. Восстание начало распространяться за пределы Самарии и достигло Иудеи. Вождь восставших Юлиан Цабр провозгласил себя царем и короновался в Шхеме. Юстиниан, поначалу ошеломленный брошенным ему вызовом, быстро оправился и перешел к решительным действиям. Как и Зенон полвека назад, он стянул войска из Сирии и Палестины и взял восставших в кольцо. Юлиан вынужден был отступить из Шхема в самарийские горы, надеясь, что партизанской войной сможет истощить противника. Замысел не удался – византийцы оказались коварнее, чем предполагал самарийский царь. Они не стали преследовать его отряды с помощью регулярных частей, но натравили на самаритян бедуинские племена. Истощенная и малочисленная армия Юлиана Цабра не выдержала коварных ударов кочевников. В конце концов, застигнутая врасплох арабским шейхом Абу-Карибом, она была разбита и рассеяна.

За несколько месяцев восстания Самария превратилась в выжженную землю. Десятки тысяч людей погибли, сотни тысяч попали в рабство. Греки выжигали посевы, обрекая целые области на вымирание. Значительную часть самаритян насильно крестили; кроме того, были отменены все гражданские права, которыми они обладали – в том числе (и прежде всего!) – право служить в армии.

Энергичные меры Юстиниана окончательно сломили самаритян. После этого они еще несколько раз пытались восставать, но то были скорее акты отчаяния, нежели попытка добиться независимости или хотя бы сохранить религиозные свободы.

Самаритяне утратили веру в себя, и даже столь долгожданное вторжение персов в начале VII века не придало им сил. К эпохе арабских завоеваний большая часть “шомроним” уже приняла христианство, многие растворились среди соседних народов. Воцарение ислама не принесло самаритянам облегчения. Мусульмане, проявлявшие по отношению к евреям относительную терпимость, в самаритянах видели враждебную секту, и насильственная христианизация сменилась со временем насильственной исламизацией.

Численность самаритян непрерывно сокращалась, и к моменту появления на свет Декларации Бальфура (2 ноября 1917 года) их оставалось всего 146 человек. Община казалось обреченной, и тем удивительнее ее возрождение. Сегодня число самаритян уже превышает 600 человек и продолжает расти вопреки мрачным прогнозам специалистов, утверждавших, что через несколько десятилетий этот народ пополнит собой пантеон “вымерших этносов”.

ПЕРЕД НОВЫМИ ИСПЫТАНИЯМИ

Человеком, который более чем кто бы то ни было способствовал возрождению общины, стал покойный президент Израиля Ицхак Бен-Цви. Наделенный необычайным великодушием и чувством исторической справедливости, был поражен стойкостью самаритян и одновременно удручен их бедственным положением. Лишь горстка “шомроним” жила у горы Гризим, остальные были рассеяны по всей стране – среди арабов и евреев. Общинные связи затухали с уходом из жизни каждого старика, хранившего память о традициях предков. Бен-Цви решил собрать самаритян в одном месте – с синагогой и общинным центром. Таким местом стала окраина Холона. В 1954 году здесь возник квартал Неве-Пинхас, вобравший в себя несколько десятков семей самаритян. То был первый шаг к возрождению. Шестидневная война ускорила процесс объединения. Гора Гризим стала частью Израиля – отныне уже ничто не отделяло самаритян, живущих среди евреев, от их святыни, а их собратья под Шхемом, в свою очередь, не зависели от прихотей мусульманских правителей. До 1967 года, в отсутствие изгнанного арабами коэна, во главе общины стоял временно избранный на этот пост кантор. Отныне препятствия для возвращения отпали – коэн Пинхас бен-Авраам вернулся в Самарию и был признан первосвященником и пожизненным главой самаритян. Квартал в Холоне назван его именем – Неве-Пинхас. В нем проживает половина самаритянской общины. Остальные живут рядом с горой Гризим, в районе Неве-Кедем.

– Среди братьев-евреев мы расцвели, – говорит Шахар. – Спасение пришло к нам в тот момент, когда мы уже стояли на краю пропасти.

Нельзя сказать, что отношения между евреями и самаритянами идеальны, но Шахар предпочитает видеть стакан “наполовину полным”, а не наоборот.

– Конечно, проблемы существуют, но их нельзя даже сравнивать с нашим положением среди иноверцев, – подчеркивает он.

Проблемы, о которых он говорит, самые разные – начиная с бытовых и поверхностных, доставляющих незначительный дискомфорт (как, например, запрет есть “некашерное” еврейское мясо во вполне кашерных, с точки зрения евреев, ресторанах), и кончая идейно-религиозными. Неве-Пинхас соседствует с районом, населенным в основном приверженцами партии ШАС. Религиозные сефарды, по-прежнему воспринимающие самаритян как язычников-инородцев, не слишком их жалуют, и отношения между обитателями соседних кварталов трудно назвать добрососедскими. Арье Дери, занимавший пост министра внутренних дел, в 1994 году пытался провести в Кнессете закон, лишающий живущих за границей самаритян права на возвращение в Израиль. Комитет “шомроним” подал апелляцию в БАГАЦ, и законопроект был приостановлен.

Несмотря на внешнее благополучие, у самаритян довольно непростые отношения и с муниципалитетом города.

– Ты не представляешь, сколько сил я трачу, чтобы получить средства на благоустройство района, – жалуется Шахар. – У нас накопилось множество проблем, мы нуждаемся в новых домах, новых участках. Но к нашим просьбам не слишком прислушиваются.

Тем не менее, невзирая на трудности, община разрастается. Несмотря на свою древность, в возрастном отношении она очень молода и численность ее быстро увеличивается. Юноши все чаще женятся на девушках из еврейских семей (только за последние два года таких браков было десять), и это обновляет древнюю кровь. Среди самаритян традиционно высок процент людей с различными физическими и психическими нарушениями – результат родственных браков, заключавшихся на протяжении веков. Шахар надеется, что союзы с еврейскими девушками изменят эту тенденцию. Но и здесь не все просто.

– Еврейская девушка, которая приходит к нам в общину, должна полностью принять наши принципы веры и жизненный уклад. Для светских израильтянок наши религиозные разногласия с раввинами не столь уж существенны, но и им сложно, особенно на первых порах совместной жизни, выполнять все предписания. Что касается браков наших девушек с евреями, то такие браки запрещены, – объясняет Шахар.

Главная причина беспокойства самаритян, впрочем, связана сегодня уже не с демографией, а с политикой. Самаритяне боятся (и эти страхи небезосновательны), что будущее израильско-палестинское соглашение вновь разделит маленькую общину надвое, как это было до 1967 года. И тогда Неве-Пинхас вновь окажется отрезан от горы Гризим.

– В преддверии встречи в Кемп-Дэвиде мы обращались во всевозможные международные организации, к лидерам разных стран и, конечно, к главе израильского правительства с просьбой учесть наши интересы. Но до нас, в сущности, никому нет дела. И кто знает, как поведут себя арабы с национальными меньшинствами – тем более с нами, – сокрушается Шахар.

Тем не менее, он не склонен предаваться отчаянию:

– Мы столько пережили, но не пали духом. Если Богу угодно послать нам новые испытания, мы преодолеем их. Мы не забудем гору Гризим, как евреи никогда не забудут Иерусалим.

Александр МАЙСТРОВОЙ, Иерусалим
Фото автора, из архивов (начало ХХ века) и из Википедии
isrageo.wordpress.com