Про папу Чебурашки

Это было много лет назад, я ещё жил в Киеве. Как-то днём раздался звонок:

– Здравствуйте! Это Эдуард Успенский. Я приехал по приглашению вашей мультстудии, но номер в гостинице они не смогли заказать. Я позвонил в Москву, мне посоветовали обратиться к вам. Вы извините, Саша, мы с вами не знакомы, но ситуация…

– Где вы сейчас находитесь? – прервал его я. – В каком месте?

– На Крещатике, возле Крытого рынка.

– Понятно. Вы рядом с гостиницей «Украина». Перезвоните мне через полчаса.

Я не знал его лично, но, конечно, его имя было мне хорошо знакомо: я уже читал «Чебурашку», а до этого – много его стихов и рассказов. Когда он вторично позвонил, я сообщил ему, что номер в «Украине» его ждёт, пусть устраивается, а вечером – ко мне, вместе поужинаем.

В его ответе я уловил лёгкую растерянность:

– Но… Я не один… Со мной мой редактор.

– Берите и её, – сказал я.

Он рассмеялся:

– Спасибо! Мне о вас так и говорили: всё может и всё понимает!

Вечером он пришёл вместе со своим редактором (которая, конечно, была ему не только редактор), мы прекрасно провели время, он читал нам фрагменты из ещё не изданной книги «Трое из Простоквашино», я подарил ему свой последний сборник рассказов, мы стремительно перешли на ты, он взял с меня слово по приезде в Москву, немедленно позвонить ему – и с этого вечера началась наша многолетняя дружба.

К сорока годам Успенский уже был очень популярен, придуманные им персонажи победно шагали по всему миру: Чебурашка, крокодил Гена, старуха Шапокляк, кот Матроскин, почтальон Печкин… Его книги выходили огромными тиражами, и в Советском Союзе и за рубежом; его мультфильмы были любимы и детьми, и взрослыми.

Вокруг него сплотились молодые талантливые литераторы, композиторы, кинорежиссёры: Андрей Усачёв, Григорий Остёр, Александр Татарский, Григорий Гладков… Он писал пьесы, сценарии, телепередачи в соавторстве с Феликсом Канделем, с Аркадием Хайтом, Александром Курляндским… С ним много и плодотворно сотрудничал композитор Владимир Шаинский…

Успенский умел находить и привлекать талантливых людей, но, к сожалению, ненадолго. Причина – его петушиный характер: он был драчлив, нетерпим и агрессивен, постоянно погружён в разные скандальные истории, воевал с Союзом Писателей, с Моссоветом, с Госкино, с Центральным Телевидением, со своим жилищным кооперативом… И в отстранении Сергея Михалкова от должности первого секретаря Союза Писателей СССР, и в изгнании с телеэкрана обозревателя Даля Орлова, и во многих подобного рода подвигах – большая доля участия Эдуарда Успенского. Его секретарь Анатолий, бывший следователь, заводил специальную папку на каждого, кому Успенский объявлял войну, и вёл дело до суда, до скандала, до победы. Иногда мне начинало казаться, что это становится главным делом его жизни. Он гордился своими судебными победами не меньше, чем своими книгами и фильмами.

– Ты – большой писатель, у тебя куча потрясающих идей, ты должен писать! – пытался увещевать его я. – А ты попусту тратишь столько сил и времени! Не жалко?

– Не жалко, Саша, не попусту! Может, я именно для этого родился, чтобы проходимцы знали, что не останутся безнаказанными!

И при этом, Эдик мог быть верным и преданным другом, каким он и был для меня много лет: откликался на первый же призыв о помощи; если был нужен, вылетал в любой город на презентацию моей газеты или для совместных выступлений, никогда не спрашивая о сумме гонорара и, вообще, о своей выгоде. Он очень помогал мне внедриться в Московскую жизнь, щедро делился своими деловыми связями в издательствах, на Радио и Телевидении…

К Успенскому не было ровного, усреднённого отношения – его или ценили и любили, или боялись и ненавидели. Дети обожали его, он умел с ними общаться на понятном им языке, сам превращаясь в ребёнка. Я помню, как на одной из таких встреч, Эдик вышел с малюсеньким мальчишечкой на руках. Его окружила толпа детей.

– Чей братик? – спросил он.

– Мой! – ответила девочка с мячом.

– Меняю на мячик, – предложил он и протянул ей брата.

У Эдика сложились очень добрые отношения с моей покойной женой Майей, он был ей интересен, она говорила о нём с теплотой, называла – Эдичка, он платил ей искренней привязанностью, делился с ней своими семейными проблемами, с неподдельным интересом расспрашивал о её работе. Через полгода после переезда в Израиль, я пригласил его, он прилетел и жил с нами, в нашей съёмной двухкомнатной квартире. Я организовал ему несколько творческих выступлений, чтобы он окупил расходы на авиабилеты. Возвращаясь после концертов, мы ещё долго болтали за ужином, а потом он нырял в кухню и быстро перемывал всю посуду, за что я ругал его: «Майя привыкает к тому, что мужчина моет посуду – ты уедешь и это придётся делать мне!».

Израиль очень понравился ему, он ещё часто просил прислать ему приглашение, прилетал, и сам, и вместе с женой и двумя маленькими дочками. Я снимал им комнаты на берегу моря, в Тель-Авиве и в Ашкелоне. По субботам мы с Майей навещали их, привозили детям сладости и подарки. Он попросил организовать ему несколько выступлений – я это сделал…

Я был уверен, что дружба наша – навсегда, до конца жизни, но… Однажды его многолетний друг Аркадий Хайт рассказывал про какую-то очередную войну Успенского с каким-то чиновником, как Эдик обложил его со всех сторон и загнал в угол.

– Да, нелегко быть врагом Успенского, – прокомментировал я его рассказ.

Аркадий рассмеялся, как всегда, весело и заразительно, и добавил:

– И другом тоже!

Увы, очень скоро мне пришлось в этом убедиться.

Человек безграничной фантазии, придумавший когда-то на Радио – «АБВГДЕЙКУ», на Телевидении – «ШКОЛУ КЛОУНОВ», Эдуард Успенский в восьмидесятых годах прошлого века организовал радиопередачу «В НАШУ ГАВАНЬ ЗАХОДИЛИ КОРАБЛИ» и был одним из её ведущих. В передаче участвовали известные артисты, журналисты, композиторы, они исполняли любимые народом песни, не «супершлягеры», а те, которые пелись на кухнях, в подъездах и в походах. В девяностых годах передача перекочевала на экран телеканала НТВ и стала настолько популярной, что Успенский начал возить её на гастроли по России и другим странам.

Однажды он обратился ко мне с предложением устроить их выступления в Израиле. В те годы гастролёры просто атаковали Израиль: ежемесячно из России, Украины, Америки прилетали не менее десяти-пятнадцати «звёзд» Театра, Кино, Эстрады… Плюс театральные спектакли, хоры, балеты, оперы… Аренда залов, свето- и радиоаппаратуры резко возросли, «звёзды» требовали высоких гонораров – импресарио вынуждены были поднимать цены на билеты, что отражалось на посещаемости. Я понимал: чтобы в этой ситуации собрать залы на Успенского и Ко, нужна очень мощная и дорогостоящая реклама. Поразмыслив, связался с руководством канала НТВ и предложил им делать это совместно: мы снимаем концерты, а они их показывают в передаче: «Гавань» – в Израиле». Расходы по съёмкам мы берём на себя, а они за это рекламируют все концерты в течение месяца на своём канале, который уже тогда смотрели в Израиле.

Моё предложение было принято и колесо закрутилось. Это был масштабный проект, поэтому я привлёк в нашу команду ещё и профессионального местного импресарио Виктора Эхштайна. Он активно включился в работу и снял в десяти городах десять самых больших концертных залов. Но предупредил, что гарантирует сборы только при участии в концертах не менее двух московских «звёзд», потому что единственное известное имя в этом коллективе – Эдуард Успенский для сборов не достаточно.

Эдик категорически отказывался приглашать актёров «со стороны». Я настаивал. Наконец, после долгих и тяжёлых переговоров остановились на двух фамилиях: Бабкина и Караченцев. С каждым из них пришлось отдельно договариваться и подписывать персональные договора.

До гастролей оставалось пять месяцев. Пошла реклама в газетах и на радио, но билеты продавались очень вяло. А залы были от шестисот до тысячи двухсот мест (для Израиля – это очень большие). Чтобы активизировать зрителей, я придумал такой допинг: во всех городах, где будут принимать «Гавань», мы объявили конкурсы на право участвовать в концертах вместе с московскими гостями. Мэрии подхватили эту инициативу, предоставили помещения для просмотров, составлялись списки желающих (а их было множество), в состав жюри вошли самые известные люди: актёры, писатели, композиторы, журналисты, политики… Я был бессменным заместителем председателя всех жюри (Председателем был Анатолий Алексин) и выезжал во все города на все просмотры.

В итоге, мы отобрали очень интересных исполнителей, которые бесспорно украсили программу, что признал потом и Успенский. Но главное – это гарантировало в каждом городе, на каждом концерте, ещё, в среднем, по сотне зрителей: родителей победивших участников, их родственников, друзей, соседей, одноклассников… И так оно и было! Но это – потом. А пока нас захлёстывал поток сложностей: НТВ потребовало, чтобы передачу снимали шесть камер – это стоило больших денег, плюс мы обязаны были принять, помимо семи участников концертов, ещё телережиссёра, двух операторов и директора киногруппы. На всё это надо было найти спонсоров, договариваться с мэриями, взять кредит в банке, обеспечить перевозку артистов и киногруппы, арендовать свето- и звукоаппаратуру, брать на прокат рояли (не во всех залах они были), и самое главное, в течение пяти предшествующих месяцев заполнять газетные страницы и радиоэфир массированной рекламой.

Билеты постепенно раскупались, но не так активно, как мы рассчитывали. Этому мешала усилившаяся «интифада» – непрекращающиеся теракты. Мы надеялись, что первые концерты подстегнут зрителей и ускорят продажу. Но к началу гастролей «Гавани» теракты особенно участились и за день до прилёта артистов нам сообщили, что они отказываются от гастролей, опасаясь за свою жизнь. Трудно передать наше состояние: гостиницы оплачены, авиабилеты куплены, все шесть кинокамер заказаны, огромные деньги ушли на оплату зрительных залов… Над нами висел долг свыше трёхсот пятидесяти тысяч шекелей!.. Не говоря уже о пяти месяцах потраченного времени, нервов, энергии… Успенский заявил, что он может рисковать только собой, но не имеет права заставлять остальных. В отчаянье я позвонил Николаю Караченцеву и стал убеждать его, что у нас продолжается нормальная жизнь, люди гуляют по улицам, загорают на пляжах, ходят в рестораны. Я поклялся, что если, прибыв в Нетанию, где им заказаны номера, они почувствуют малейшую опасность, их немедленно отправят обратно. Это подействовало, и Николай согласился. Тогда я попросил его повлиять на остальных артистов. Он пообещал, и это ему удалось: назавтра мы встречали их всех в аэропорту «Бен Гурион».

Они вошли в зал прилёта настороженно, с опаской оглядываясь по сторонам: вокруг за столиками пили кофе, покупали цветы, радостно обнимались с прибывшими друзьями и родичами – это их немного успокоило. Когда подошли к выходу, я скомандовал:

– А теперь по-пластунски и короткими перебежками – к машинам!

Это вызвало смех и развеяло напряжение.

Мы принимали их по высшему разряду: гостиница на берегу моря с большим бассейном, уютные номера, оплаченные завтраки и обеды, два комфортабельных микроавтобуса с кондиционерами, деньги за концерт – до концерта.

Первые выступления прошли при полных залах, успех, цветы, шикарные ужины в лучших ресторанах… Во время концерта в Нетании я вышел на сцену и прочитал эпиграммы на каждого из участников. Несколько из них приведу здесь:

Николаю Караченцеву.
За ним бежит толпа влюблённых,
Повсюду он желанный гость
По нём вздыхают все Юноны,
Ещё надеясь на авось.

Надежде Бабкиной.
Она нам очень, очень нравится,
Она танцует и поёт…
Ах, эта Бабкина, красавица,
Любого Дедкина проймёт.

Эдуарду Успенскому.
Врагов за то брала кондрашка,
Страна его за то любила,
Что в нём наивность Чебурашки
И зубы Гены-крокодила.

Эпиграммы понравились и артистам, и зрителям – после каждой был шквал аплодисментов. Этот концерт, как и предыдущие, прошёл великолепно. Но я видел, что в Успенском зреет какое-то недовольство, он стал холодным и колючим. Как потом выяснилось, наши «доброжелатели» навели его на мысль, что мы безмерно зарабатываем, скрываем свою «сверхприбыль», обманываем его и не додаём. Это было дико, нелепо, оскорбительно, это уже был не мой многолетний друг, близкий и дорогой мне Эдик, это был чужой человек, подозрительный и озлоблённый.

– Он тебя подозревает в обмане? Тебя?! – совершенно потрясённая, произнесла Майя. – Этого не может быть! Эдик – тебя?.. Шурик, ведь это же ужасно, Бог ему этого не простит!

Она просто заболела и долго не могла прийти в себя.

А Эдик не унимался: начал устраивать скандалы нашему импресарио Виктору и его помощнику Эмилю. Наконец, я не выдержал, вошёл к нему в номер и потребовал, чтобы он меня выслушал.

– Я не обязан перед тобой отчитываться, но, подводя итог нашим отношениям, я это сделаю.

И рассказал, сколько сил ушло на организацию этих гастролей, сколько денег мы потратили на аренду залов, на съём гостиниц, на покупку авиабилетов… Сколько нам стоила киноаппаратура, которую мы арендовали для съёмок этой программы, и прожекторы, и звуковая аппаратура. Сколько администраторов занималось организацией гастролей, не получая зарплаты, поверив, что с ними рассчитаются после. А армия распространителей билетов, которые рассчитывают получить свои десять процентов от проданного!.. А сотни телефонных переговоров, оплаченных из собственных карманов?.. А бесконечные поездки по городам на собственных машинах, на бензине, купленном на свои деньги?.. И всё это – более пяти месяцев!..

– Пойми: ваши выступления для нас – это не заработок, это списывание долга, который превысил триста пятьдесят тысяч шекелей. После каждого концерта мы с радостным облегчением вздыхаем: «Ещё двадцать тысяч долой!.. Ещё двадцать пять!.. Ещё тридцать!»… И теперь я открою тебе один секрет: переполненные залы не означают, что все билеты куплены – десять-пятнадцать процентов мест, не проданных из-за интифады, мы заполняем приглашёнными зрителями, чтобы не огорчать вас пустующими местами. И запомни: больше у тебя таких гастролей никогда в жизни не будет, потому что больше не найдётся идиота, согласившегося полгода своей жизни положить на алтарь дружбы, которой, оказывается, и не было!..

Последний концерт состоялся в Тель-Авиве. По его окончании, я зашёл к Эдику в гримёрную и сказал:

– Я подарил всем артистам по серебряному фужеру на память об Израиле. Тебе я дарю серебряную скульптурку «Танцующий еврей». Поставь её у себя на письменном столе на память обо мне – больше мы не увидимся. Прощальный банкет я отменил, он был бы безрадостным. Провожать вас не поеду – проводят администраторы. Спасибо за наше прошлое… Удачи тебе!

Очевидно, в его душе что-то сработало: утром он позвонил мне из аэропорта.

– Саша, я разобрался и понял, что ты не при чём – меня обманывали твои импресарио, ты этого не знал, они и тебя обманывают!

– Даже если так, меня это меньше волнует, чем то, что ты мог заподозрить меня в нечестности.

– Пойми, мне о тебе здесь столько наговорили, что…

Тут я прервал его:

– Если б ты знал, сколько мне порассказали о тебе, и там, и здесь, и всюду – если б я хоть наполовину поверил этому, я бы тебя в дом не пускал!

Так мы расстались.

У меня ещё долго ныла душа, я всегда болезненно переношу разочарование в близких людях, которым верил и которых любил. Я понимал, что кто-то, зная внушаемость Успенского, накапал ему эту отраву в уши. А он, если его в чём-то убедили, уже не раздумывая, как бык на красное, бросается на любого, и на врага, и на друга.

Спустя год я гостил у дочки Маши в Москве. Однажды раздался звонок – звонил Успенский.

– Саша, я только сейчас узнал, что Майи нет. Как это случилось?

– Прости, Эдик, я ещё не могу об этом спокойно говорить.

– Понимаю. – Он помолчал, потом произнёс негромко. – Саша, пусть Майина смерть помирит нас.

– Эдик, я очень рад услышать от тебя это. Но я ещё не готов. Может быть, спустя время…

Когда через полгода я опять прилетел в Москву, Маша, сообщила мне, что два дня назад Эдик позвонил ей и произнёс:

– Я недавно прочитал роман твоего папы «Смейся, паяц!». Там много про меня, мне больно… Как ты думаешь, если я позвоню ему и предложу встретиться, он не пошлёт меня подальше?

– Папа не злопамятный человек, – успокоила его Маша.

Назавтра у меня была назначена презентация моих новых книг в «Культурном центре Виторгана». Я позвонил Эдику и пригласил его. Он очень обрадовался и примчался туда одним из первых, По окончании, купил четыре моих новых книги (Я пытался ему их подарить, но он категорически отказался). Потом мы встретились в городе, потом я приехал к нему домой и забрал свой архив, который он хранил у себя, после моего отъезда в Израиль… О ссоре не было сказано ни слова: мы её вычеркнули из нашей жизни… Периодически перезванивались.

Больше того: мы вернулись к написанию детской пьесы «Дед Мороз в холодильнике», которую когда-то задумали. Каждый, написав эпизод, посылал его соавтору по Интернету. Тот правил, дописывал и отправлял обратно. В прошлом году мы её завершили, отправили в РАО (Российское Авторское Общество), и она была опубликована в рекламном сборнике РАО.

Он сотрудничал, не сообщая мне о своей страшной болезни, сообщил лишь за два месяца до Ухода.

Я не знаю, пойдёт ли пьеса по театрам, но я счастлив, что мы успели вернуть самое ценное – нашу дружбу!

Земля тебе пухом, Эдик! И долгая, вечная память!

Александр Каневский
FB