PREAMBEL: КВИНТЭССЕНЦИЯ ЭССЕ ОБ ЭССЕ.

Эссеист – не романист и не засушенный теорией исследователь текстов. Ему дано право изъясняться в свободной форме и освещать, как в стихе то, что сохранилось в заветных свитках памяти, которая и есть и «ризома», и «шестое чувство», где век за веком «кричит наш дух, изнемогает плоть», а «мгновение бежит неудержимо, и мы, ломаем руки, но опять осуждены идти всё мимо, мимо…». В «Автобиографии. Поэзия и правда» Гёте в Книге семнадцатой (перевод Наталии Ман) задавался вопросом: «Но как прикажете беседовать о внутреннем мире человека без взаимной откровенности?». Ведь фантазия взбудоражена, чувства обостряются… «Сердце, сердце, что случилось, Что смутило жизнь твою? Жизнью новой ты забилось, Я тебя не узнаю», – восклицал отнюдь не «сумрачный германский гений» в известной песне. В жанре эссе присутствует неописуемая странность. Ведь в нём повествуется не только о радостных или несостоявшихся встречах, о нетерпении и попытках самообуздания, но и разнообразных горестях и трагедиях души. Может быть неслучайно нобелевский лауреат Джон Экклз поместил человеческую душу силою своего могучего воображения в синоптическую щель, где она должна была, подобно «демону Максвелла», пропускать или блокировать проходящий через синоптический контакт нервный импульс. Догадываетесь, почему в эссе всегда есть тайное и сдержанное взаимопонимание. Три источника, три составных части эссе: личная проблематика, страсть и заинтересованность, подкреплённые формой, стилем и выразительным дискурсом – и есть божественное триединство. Вот такое «tertium non datur» как смысловое ядро эстетических притязаний при повествовательном динамизме.

Сам стиль эссе – уже материализованная метафора! Написать хорошее эссе весьма трудно. Его следует начинать с ощущением бесконечного голода, желания съесть ещё несколько дополнительных порций того, о чём хочется рассказать, иначе ничего не получится. Эссе – это как волк, который выступает свидетелем в пользу овцы. По правде говоря, мне всегда в слове «эссе» слышится немецкое «essen» – кушать. Биенье мысли, сопряженное с устоявшимся кругом мировоззренческих идей – квинтэссенция эссе. Русский философ Виталий Ковалёв обратил внимание на вербальную оболочку этого слова, которое и в обратном порядке и читается и произносится одинаково. В 1992 году В. Ковалёв опубликовал трёхстраничное «Эссе об эссе», вошедшее в его замечательную книгу «Философия постистории». Я получила эту книгу в подарок от самого автора! В «Эссе об эссе» встречаем меткое определения жанра: «Эссе вообще претит пребывание дольше секунды в чем-нибудь твердо очерченном и установленном, оно, как бабочка, порхает от цветка к цветку, не имея никакой другой цели, кроме своих причудливых, непредсказуемых пируэтов воображения. Эссе меньше всего интересуют те предметы, которых оно слегка касается своими невесомыми крылами. Его предметы – не более чем ландшафт, над которыми оно проносится, и смысл их только в том, чтобы оттенять его самовлюблённый полёт». Эссе, как способ духовного видения, возникший на стыке философии и литературы, Ковалёв уподобил ртути, которую невозможно удержать в решете привычных понятий и обратил внимание на «поиск самости» посредством высказывания собственного мнения о «том и об этом, моё отношение ко всему на свете…», «Суть эссе… в утверждении изотропности того духовного пространства, за пределы которого ему не дано выскочить. В эссе можно войти с любой стороны…”». Как заметил Фридрих Ницше в Письме к фройляйн Симон от 6 февраля 1884 году: «Одни путешествуют затем, что ищут себя, другие – затем, что хотят себя потерять». Прежде, чем отправиться в «Путешествие в Энгадин (6000 футов по ту сторону человека и времени, где обитал ницшевский Esse Homo), я опишу головокружительный хоровод названий эссе, которые встречались мне на жизненном пути в моей педагогической практике, когда я до моего изгнания из Саратовского университета читала курс «Истории западно-европейской критики и литературоведения». Мой опыт «стремился понять это «румяное дитя бледной теории». Я вспомнила высказывание Беркли: «мало людей мыслят, но все хотят иметь мнение». Вот и мне захотелось выработать своё мнение о крылатом и весьма парящем жанре, где соединились ловкость, ум, упорство и энергия. Cлово «эссе» восходит к греческому, переходит в латынь, как «exagium»; в переводе на французский и английский звучит как «essai», по-итальянски «sagio», по-немецки означает Versuch – «Опыт», или Entwurf – набросок, т. е. некий экспериментальный литературный гибрид в удобной и общедоступной форме. Название явно подразумевает некую импровизацию. О том, что в жанре эссе уже писали Платон и Ксенофонт впервые напомнил Мишель Монтень. В те далёкие времена уже существовала эта мало систематизированная манера обмена мыслями в свободной диалогической форме, вбирающая в себя медитативные элементы. Эту манеру основательно разобрал в 1911 году в знаменитых работах дотошный венгерский марксист Дьёрдь Лукач: «Содержание и форма в эссе» и «Душа и форма «эссе». В Германии слово «эссе» ввёл в обиход Герман Гримм – сын и племянник одного из братьев Гримм, работавший профессором истории искусств в Берлинском университете. Г. Гримм подразумевал под эссе «особый повествовательный род», где все «возможности открываются в бесконечных интерпретациях». Отцами современного эссе считаются Монтень («Опыты» в 3-х книгах, «Афоризмы и сентенции»), Ф. Бэкон («Новая Атлантида. Опыты и наставления нравственные и политические»), Ф. Ларошфуко («Максимы», «Сентенции и максимы», «Рефлексии и сентенции о максимах морали») и Шарль Монтескье («Персидские письма», «Дух законов», «Утопия», «Эпиграммы»). К ним ещё причисляют Джоджио Вазари, написавшего «Жизнеописание наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» в пяти томах, учитывают его «Переписку» и «Рассуждения». Патриархи жанра, используя парадокс, антитезы, сравнения, параллелизмы, ввели в текст витальность, конкретность жизненного опыта и присутствие личного повествовательного «Я», то, что Фридрих Шлегель именовал «присутствием «рапсодического» элемента». В эссе самым важным является темп, тон, сила и модуляция, «музыка за словами и страсть этой музыки». Бэкон внёс в эссе рациональные компоненты, подразумевая под «новым жанром» некий «большой разговор в традициях обширной письменной переписки». Это позволяло сохранить «динамизм суждений в передаче их восприятия и воспроизведения». Логика «внутренних отношений» в эссе похожа на логику еврейского анекдота, где на вопросы любят отвечать другими вопросами. В эссе пластично сопрягается структура с историей, синхрония с диахронией, универсальное с единичным. В зависимости от того, какой компонент доминировал, жанр эссе склонялся к трактату, фельетону, сочинению, афоризмам или письму Поэтому неслучайно в Германии жанр эссе породил гениев, воспевающих самозаконность творческой воли и раскрывших смысловое богатство национальной жизни с помощью ёмкого импульсивного стиля. К ним принадлежат И. Г. Гаман (Письма», «Пять пасторских посланий о школьной драме. Идеи эстетического воспитания»; Винкельман («Замечания об архитектуре», «Письма об открытии Геркуланума»; Г. Э. Лессинг («Литературные письма», «Эрнст и Фальк. Разговоры о вольных каменщиках», «Лаоокоон», «Гамбургская драматургия», «Воспитание рода человеческого»). Печатью гениальности отличены эссе Гёте, насыщенные полётами фантазии, взлётами гротеска и бытового наблюдения: «Поэзия и правда», «Боги, герои и Виланд», «Максимы и рефлексии», «Теория и опыт», «Итальянские путешествия», «Кампания во Франции», «Письма из Швейцарии», «Повторяющиеся отражения», «Письма. Дневники. Разговоры». Фридрих Шиллер в бессмертных «Письмах об эстетическом воспитании», «О воздействии театра на народ» и эссеистских фрагментах «Истории отпадения объединённых Нидерландов от испанской короны», «Истории тридцатилетней войны» втянул читателя, разбудив нравственный зов мужания души, в горниле политики и истории через пространство и время эссеистского модуса. Особой страстью дышат эссе И. Г. Фихте: «Случайные мысли в бессонную ночь», «Требования к правителям Европы о возвращении свободы мысли, которую они до сих пор подавляли», «К исправлению суждения публики о французской революции», «Опыт критики всякого откровения», «Речи к немецкой нации», «Наставления к блаженной жизни».

Лёгкостью и изяществом слога и мысли заворажают эссе И. Кант «Грёзы духовидца», «Спор факультетов»; И. Х. Ф. Гёльдерлина «Гиперион. Письма», «О Канте»; Жан-Поля (Рихтера): «Зинзебекес», «Идеи эстетического воспитания», «Приготовительная школа эстетики»; И. Г. Гердера «Бог. Несколько диалогов», «Пять монастырских посланий о школьной драме», «Примечания к «Голосам народов в песнях», «Идеи к философии истории человечества»; братьев А. и Ф. Шлегелей «Индийские библиотеки», «Рамаяна», «Махабхарата», «Фрагменты», «Эпохи мировой поэзии», «Письмо о романе», «Эстетика. Теория. Критика». Уже Новалис в эссе «Христианство и Европа», «Фрагменты», «Письма и дневники»), Лихтенберг в знаменитых эссе «Афоризмы», «Замечания смешанного содержания», «Смешанные записки», «Книжки памяти», «Черновые книги» и Генрих Гейне в «Признаниях», «Германия», «Духи стихий», «Смешанных сочинения», «Людвиг Бёрне», «Сообщения о политике, искусстве и народной жизни», «Путевых картинах», «Романтическая школа» и «Салонах»( в 4-х томах) ищут в повседневности взыскующие символы бессмертия души и её утрату.

Карл Маркс в «Нищете философии», «Рукописи 1857-1859 гг.», в «Гражданской войне во Франции», «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта» и Фридрих Энгельс в Письмах» и эссе о «Роли труда в превращении обезьяны в человека», как и Людвиг Фейербах в пламенной эссеистике «Сущность христианства» дают материалистическое истолкование душевных бурь. Их друг Р. Вагнер в воспоминаниях «Моя жизнь. Мемуары» (в трёх томах), эссе о «Бетховене», «Искусство и революция», «Письма. Дневники. Обращения к друзьям» занят проблемой возмездия таланта пошлой среде на уровне германского мифа.

Фридрих Ницше занял особое место в мировой эссеистике, покрыв её «пеной боевой триремы». Новый «эстетический таран» заворожил музыкальностью стиля, см. эссе: «Весёлая наука», «Казус Вагнера», «Сумерки идолов», «Так говорил Заратустра», «По ту сторону добра и зла», «Дионисовы дифирамбы». Его афоризмы и максимы берут в плен и надолго все континенты и страны. Прометеевскую эссеистику классиков подхватят с универсальной основательностью Освальд Шпенглер «Годы решения», «Закат Европы»; Герман Гессе («Мировая история», «О, друзья, не надо этих звуков!», «Война и мир», «Музыка одинокого», «Возвращение Заратустры», «Путь внутрь», «Я призываю живых!», «Взгляд в хаос», «Статьи о Достоевском», «Кризис», «Письма к Рольфу»); К. О. Апель «Идея языка в традиции гуманизма от Данте до Вико»; Теодор Хойс «Воспоминания 1905-1933»; Герман граф Кайзерлинг «Путешествия сквозь время», «Школа мудрости», «Дневник путешествующего философа», «Шопенгауэр как образец», «Южноамериканские медитации». «Ежегодник школы мудрости». В языковом плане неординарны эссе Франца Кафки «Из Дневников», «Письмо к отцу», «Письма к Милене». Художественно совершенны эссеистские труды Германа Броха «Письма 1913-1951», «Психология масс», «Улица», «Литература в окончании культуры», «Бюргерство, диктатура и отмирание религиозных форм». Достойными последователями великих мыслителей и гуманистов в эссеистике предстали Томас Манн (см.: «Размышления аполитичного», «Страдания и величие Рихарда Вагнера» «Письма 1889-1936», «Философия Ницше в свете нашего опыта», «Письма 1937-1947», «Письма 1948-1955», эссе «О немецкой республике», «Гёте и Толстой», «Фрагменты к проблеме гуманности», «Любек как форма духовной жизни», «Письма к Паулю Аману», «Место Фрейда в духовной истории нашего времени», «Культура и социализм», «Фрейд и будущее», «Германия и немцы», «Слово о Шиллере», «Слово о Чехове», «Достоевский не в меру») и Генрих Манн («Человек и власть», «Ненависть», «Мужество», «Настанет день», «Семь лет», «Дух и действие», «Обзор эпохи», «Рассвет», «Письма»). Во всех этих эссе ярко выражено чувство ответственности художника перед Вечностью, жажда сохранить разорванную связь времён, воскресить прошлое и возбудить презрение к «известным немецким аллюрам», «заставить отказаться от безумия во имя достижений цивилизации».

Неординарно освещена война и тоталитаризм в эссе Эрнста Юнгера «Тотальная мобилизация», «Бой как душевное переживание», «Рабочий», «О боли», «Через линию». Готфрид Бенн создал, отражающие дух времени, яркие, запоминающиеся эссе «Путешествия», «День рождения», «Остров», «Драматургические сцены», «Современное Я», «Последователи Птоломея». «Мыслитель радара», «Мир выражения: эссе и афоризмы». Вальтер Беньямин привлекает глубиной самоанализа в «Переписке с Вернером Крафтом, Максом Хоркхаймером и Теодором Адорно 1933-1949», а также в таких эссе, как «Немецкие люди», «Тупик». «Художественное творение в эпоху технического воспроизводства», «Парижские пассажи», «Происхождение немецкой трагедии».

Эрнст Кассирер создаёт эссе о «Свободе и форме», обнажая параллели между «Генрихом Клейстом и кантианской философией». Его эссе об «Индивидууме и космосе», «Эссе о человеке» задаются вопросом, как жить в мире символических форм и мире государственных мифов. Многообещающим вундеркиндом в «парящем жанре» предстала биографическая эссеистика: Стефан Цвейг «Звёздные часы человечества» в двенадцати исторических миниатюрах и Теодор Лессинг («Это было и не вернётся»), как и Людвиг Клагес («Почерк и характер», «Человек и жизнь», «Гёте как истолкователь души»). ХХI век с интересом открыл эссеистику Фридриха Зибурга «Бог во Франции» и его романы об исторических деятелях. Моральная эссеистика концентрируется на исторических первопричинах свободы и произвола, см.: Эрнст Блох («Принцип надежды», «Голубой цветок романтизма», «Утопия и надежда сегодня», «Виды любви»); Карл Ясперс («Идея университета», «Духовная ситуация времени», «Ницше», «Декарт», «Наше время и Гёте», «Кьеркегор», «Леонардо», «Шеллинг»; Альберт Швейцер «Бах», «Воспитание гуманизма»); Теодор Адорно («Лирика и общество», «Негативная диалектика»); К. Г. Юнг («Феномен духа в искусстве и науке»); Одо Марквард («Апология случайного»); Гизела Дрола («Эссе о русских «Серапионовых братьях»); Х. И. Шримпф («Гёте и современный мир в эссе»). Великим биографом по праву считается друг С. Цвейга Рихард Фриденталь, написавший биографии Гёте, Лютера, Монтескье, Паскаля, Дидро, Яна Гуса, Карла Маркса. Прекрасные эссеистские биографии создал Ганс Вагенер (см. его книги эссе: «Лион Фейхтвангер», «Эрих Кестнер», «Сара Кирш», «Зигфрид Ленц», «Габриэла Воман», «Карл Цугмайер», «Рене Шикеле», «Рихард Фриденталь – Биография великого биографа». Живущий в Германии испанский эссеист и философ, пишущий на немецком и испанском языках, Хелено Саньо в эссеистских сочинениях одним из первых заговорил на табуизированные в Германии темы («Немцы и их национальные комплексы», «Немцы между плаксивостью и большим безумием», «Четвёртый рейх», «Конец удобствам», «Ложь Европы», «Немецкий дуализм и колонизация Восточной Германии»). Знаменитый идеолог «новых левых» Герберт Маркузе в трактатах «Одномерный человек», «Эрос и цивилизация» осуществил органический синтез идей марксизма и фрейдизма, вскрыв смысл разрушительной диалектики репрессивной цивилизации в период тоталитаризма, когда молодёжь оказывается на переднем крае борьбы за Эрос против смерти, выступая против контроля над средствами поддержания жизни.

В духе эссе творят Рудигер Шафранский и Петер Слоттердайк – автор нашумевшей трилогии: «Сферы»: «Пузыри», «Шары», «Пена», книги эссе «Гнев и время», « Критика цинического разума» и др. Политическая эссеистика, представленная Гансом Гербертом фон Арнимом «О прекрасной видимости демократии», «Политика без ответственности», полна скептической иронии и гротеска. Красотой и лёгкостью стиля пленяют эссе голландского теоретика культуры Йохана Хейзинги «Замученный мир», «В тени грядущего дня», «Эразм Роттердамский», «Homo ludens» – «Человек играющий», «Осень Средневековья», «Америка в жизни и мышлении», «Когда молчат орудия».

Во Франции жанр эссе обессмертили Мишель Монтень; Франсуа де Ларошфуко, Блез Паскаль «Мысли», «Разговор с Саси об Эпиктете и Монтене», «Рассуждения о любовной страсти»; Вольтер «Философские письма»; Жермена де Сталь «О Германии», «О влиянии страстей на счастье и судьбы людей». Включившись в напряженную атмосферу поиска этого жанра, я перечислю имена французских мастеров эссе, которых читала будучи студенткой, аспиранткой и докторанткой: Г. Флобер, Ги де Мопассан, А. Франс, Роже Мартен дю Гар. Вот Ж.-П. Сартр размышляет о кризисе жанра эссе в эссе о Батайе под называнием «Один мистик». Завораживают страстью эссе Альбером Камю: «Миф о Сизифе», «Бунтующий человек», возжигая дух фрондёрства против тирании. Живой отзвук в душе находят неприятием морального нигилизма прекрасные эссе Анри Глюксмана: «Достоевский на Манхэттене», «Рассуждения о войне», «Европа 2004», «Сила головокружения», «Кухарка и людоед», «Господа мыслители», «Цинизм и страсть», «Декарт – это Франция» и М. Мерло-Понти – «Проза мира»; Франсуа Ватен «Три эссе о генезисе социологического мышления: политика, эпистемология и космология»; Элие Зэхер «Эссе о реалистической эпистемологии»; Жак Дюран «Страсть исследователя»; Робер Болтон «Эссе об аристотелевской эпистемологии», а также коллективная эссеистская монография Й. Мишеля, С. Османн, К. Дура, Ж. Мони «Воспоминания и истории: тождество личности в политике признания». Удивительны странствия по художественной эссеистике текстов структуралистов: Р. Барт «Сад. Фурье. Лойола», «С чего начать?», «Удовольствие от текста», «Ролан Барт о Ролане Барте»; М. Бланшо «Последний человек», «Ожидание забвения», «Пространство литературы»; Ж. Деррида «Письмо и различение», «Отобиографии», «О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только», «Золы угасший прах», «Эссе об имени», «Голос и феномен», «Шпоры: Стили Ницше», «Призраки Маркса». Бесконечный лабиринт интеллектуальных блужданий воспроизведён в эссе: Ж. Батай «Внутренний опыт». Во всех этих эссе мотыльком порхает дух по извилистым тропинкам бессознательного.

Работы М. Фуко «Слова и вещи», «Порядок дискурса», «Надзор и наказание», «Интеллектуалы и власть», как и эссе Поля Рикёра: «Герменевтика. Этика. Политика», «Живая метафора», «Я – сам как другой» и Габриэля Марсель «Быть и иметь. Метафизический дневник (1928-1933)», «Очерк феноменологии обладания» – подлинные монументы эссеистики ХХ века.

«Азбукой современной эссеистики» являются труды П. де Мен «Аллегории чтения: фигуральный язык Руссо, Ницше, Рильке и Пруста», «Слепота и прозрение»; Ж. Делёз «Ницше и философия», «Различение и повторение»; Ж. Делёз и Ф. Гватари «Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения»; П. Клоссовски и Ю. Кристева «Революция поэтического языка», «Полилог»; К удовольствию ностальгирующих марксистов вышли блистательные эссе Жака Дерриды «Призраки Маркса», «Маркс и сыновья», Жиля Делёза «Нищета мира», Даниэля Бенсаида с рисунками Шарб «Маркс (инструкция по применению)». Эти произведения в ХХI веке – настольные книги любого думающего студента, как и труд Тейяра де Шардена «Феномен человека».

Итальянскую эссеистику ХХ века украсили работы Атнонио Грамши «Формирование человека», «Эстетика катарсиса»; Бенедетто Кроче «Эссе о Гомере, Ариосто, Тассо, Гёте»; Умберто Эко «Заметки на полях Имени розы», «Ризома», «Открытое произведение», «Пять эссе о нравственности», «Два типа интерпретации»; Жак Атали «Маркс», …».

Эпоха глобализма, как торжество компаративизма, открыла широкое исследовательское поле и богатый материал для наблюдения за эссе, полезном в информативно-научном и в обиходно-прикладном отношении. На «Туманном Альбионе» и англоязычном «заокеанье» средь мастеров жанра до сих пор непревзойденными считаются эссе Ф. Бэкона, Ч. Диккенса, У. Теккерея, В. Скотта, Чарльза Дарвина. Злободневный пафос и юмор их книг восхищает и поныне вдумчивого читателя. Незабываемы эссе Эдгара По, особенно, его «Философия творчества». Подлинное пиршество для ума и сердца – эссеистика Э. Синклера, М. Твена, Д. Лондона, О Генри, Ральф Эмерсона, Г. Уэллса, У. Аллена, Д. Стейнбека, У. Фолкнера, Э. Хемингуэя, Дж. Оруэлла. Запоем проглатываются эссе Джорджа Сантаяны «Царство бытия», «Мир сущностей»», «Три поэта-философа: Лукреций, Данте, Гёте», «Эготизм немецкой философии». «Маленькие эссе», «Эссе о критическом реализме», «Диалоги в лимбах», «Последний пуританин»; Д. Б. Пристли «Заметки на полях», «Размышления писателя», С. Моэма «Луна и грош»; Горация Рома Харре «Теория и вещи». В широком поле англоязычной эссеистики обращают на себя внимание труды Ричарда Роти «Фрейд и моральная рефлексия», «Солидарность или объективность?», «Преимущество демократии перед философией», Р. Р. Толкина «О волшебных сказках», «Лист работы М.»; Джона Остина «Слово как действие»; Э. Г. Эриксона «Молодой Лютер», «Джефферсон и Ганди»; Ф. Хайек «Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблении разумом»; М. Маклюэн «Галактика Гутенберга», «Культура и ваш бизнес», «Трансформации в вашей жизни. Мир медиа в ХХI веке», «Прошлобудущее книги», «Телевидение. Робкий гигант» и др. Англоязычная эссеистика много занималась личностью Зигмунда Фрейда и его швейцарского ученика Карла Густава Юнга, а также феноменом аналитической психологии. Эссеистские сочинения Дарела Шарпа «Незримый ворон: Конфликт и трансформации в жизни Франца Кафки» и Дональда Ли Уильямса «Пересекая границу… Психологическое изображение пути знания Карлоса Кастанеды» – убедительное тому подтверждение. Книги эссе Исайя Берлина «Подлинная цель познания» заслуживают пристального интереса в ХХ1 веке.

В России жанр эссе утвердился в ХVIII веке, а уже в ХIХ веке влияние русской эссеистики ощутила Европа. В русском эссеистском макрокосме и микрокосме отразился и реальный мир и великие исторические эпохи по мере расширения и просветления сознания русского человека. Отправной точкой глубинного припоминания являются эссе А. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву»; Н. М. Карамзина «Записка о древней и новой России», «Записки русского путешественника», П. Чаадаев «Статьи и Письма», Ф. И. Тютчева «Незавершенный трактат: Россия и Запад», Яна Потоцкого «Путешествие в астраханские и кавказские степи». Архетип русского эссе закрепили А. Герцен «Былое и Думы», эссеистская публицистика К. Д. Кавелина («Краткое начертание истории русской литературы», Письма К. Дм. Кавелина и И. С. Тургенева Ал. Ив. Герцену», «Записка К. Д. Кавелина о нигилизме», К. Д. Кавелин о смерти Николая I. Письма к Т. Н. Грановскому», «Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры») и русская литературная биография (П. Вяземский о Фонвизине, П. Анненков о Пушкине, Аксаков о Тютчеве) по-новому осмыслившая «индивидуальное и уникальное» через «жизненный текст в контексте эпохи», исходя из ситуаций поступка и повествовательных идентификаций. К этому направлению можно отнести эссе князя Кропоткина «Записки революционера», В. В. Розанова «Сумерки просвещения», «Литературные очерки», «В мире неясного и нерешённого», «Цель человеческой жизни», «Опавшие листья».

Уникальные эссе создали: М. О. Гершензон «Мудрость Пушкина», «Видение поэта», «Образы прошлого», «Солнце над мглою. (Афоризмы)», «Исторические записки (о П. Я. Чаадаеве, И. В. Киреевском, Н. П. Огарёве, Ю. Ф. Самарине), «История молодой России», «Декабрист Кривцов и его братья», «Тройственный образ совершенства», «Иерусалим»; Е. Н. Трубецкой «Смысл жизни»; К. Леонтьев «Средний европеец как источник и орудие всемирного разрушения»; П. И. Новгородцев «Об общественном идеале»; М. Панин «Любовь к афоризмам».

Пророческое видение мира отличает эссеистику таких мастеров, как Лев Шестов «Апофеоз беспочвенности». «Только верою», «Достоевский и Ницше», «Шекспир и его критик Брандес», «Великие кануны», «Афины и Иерусалим», «На весах Иова», «Кьеркегард и экзистенциальная философия». Ко всем эти эссе первой волны русской эмиграции можно применить суждение А.И. Герцена в некрологе К.С.Аксакову: «У нас была одна любовь, но не одинокая…– чувство безграничной, охватывающей любви к русскому народу, к русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или двуглавый орёл, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно». Именно этой мыслью пропитана эссеистика Н. Бердяева: «Пушкин и его духовный образ», «Самопознание: Опыт философской автобиографии», «Воля к жизни и воля к культуре», «Лев Шестов и Кьеркегард», «Учение о прогрессе и конец истории», «Опыты: «Смысл творчества. Опыт оправдания человека», «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики», Смысл истории. Опыт человеческой судьбы», «Эссе о метафизической эсхатологии», «Мутные лики», «Футуризм на войне», Субъективизм и индивидуализм» и др.. Это характерно и для эссеистики С. А. Левицкого «Душа и маска большевизма», «Трагедия свободы» и для эссеистики И. А. Ильина «Пути духовного обновления», для С. Н. Булгакова «Два града», для С. Л. Франка («Живое знание», «Смысл жизни», «Свет во тьме», «Биография П. Б. Струве», «Этюды о Пушкине», « Непрочитанное: Статьи, письма, воспоминания», «С нами Бог»). Блистательный русский востоковед А. М. Пятигорский оставил незабываемые эссе. Попытки выявить бинарные смысловые структуры «охранители-прогрессисты» ощутимы в эссе А. А. Зиновьева «О бюрократизме», «О моей позиции»; М. Булгакова – «Тайному другу». Редко кого эмиграция поддерживала, питала и баловала. Эссеистская ностальгия звучит со страниц почти всех эмигрантских книг первой волны: С. Е. Трубецкого «Минувшее», А. Белого «Начало века», «На перевале» («Кризис жизни»), «Кризис мысли», «Кризис культуры», «Кризис сознания», «Воспоминания о Блоке» «Арабески», «На рубеже двух столетий», «Начало века», «Меж двух революций», «Мастерство Гоголя», «Евангелие как драма». Неисчерпаемое богатство и многообразие в сложности явили эссеистские фрагменты, исследования и статьи В. В Набокова «Искусство чтения: Сервантес «Дон Кихот», «Другие берега»; автобиографические очерки: Ф. И. Стравинский «Хроника моей жизни», Л. Д. Троцкий «Биография», И. И. Сикорский «Биография»; А. .А. Блок «Записные книжки»; Николай 11. Воспоминания. Дневники»; мемуарные сочинения: М. М. Туган-Барановский «На той стороне»; Е. Ф. Шмурло «Автобиографические заметки»; С. Г. Пушкарёв «Автобиография»; С. Довлатов «Литература продолжается», «Переводные картинки», «Соглядатай» и издание 3-томника в Лимбус-Пресс: «Малоизвестный Довлатов». А. И. Шингарёв «Как это было. Дневник. Петропавловская крепость. Трубецкой бастион, камера 70».

Вехами эмигрантской эссеистики стали публикации: Д. С. Мережковский «Вечные спутники», «Грядущий хам», «Не мир, но меч: К будущей критике христианства», «В тихом омуте». «Больная Россия», «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы», «Из писем»; З. Н. Гиппиус-Мережковская «Серебряный век русской поэзии. Мемуары»; И. А. Бунин «Освобождение Толстого»; А. И. Куприн «Купол святого Исаакия Далматского»; А. Эфрон «Страницы былого»; Марина Цветаева «Хотите ко мне в сыновья? 25 писем к Анатолию Штейгеру»; А. Цветаева «Воспоминания»; В. Б. Шкловский «Гамбургский счёт», «Искусство как приём». Властителем дум в выборе жизненного пути, отразивших выстраданность русских ценностных оснований в зарубежье стали труды: С. Л. Франк «Ересь утопизма»; А. А. Кизеветтер «На рубеже двух столетий»; В. А. Мякотин «На распутье», «Из недалёкого прошлого»; Б. А. Евреинов «Исповедь Бакунина»; Г. П. Федотов «И есть и будет: Размышления о России и революции»; С. С. Маслов «Россия после четырёх революций». Отечественными шедеврами являются: литературные биографии Ю. Тынянова «Кюхля», «Смерть Визир-Мухтара», «Подпоручик Киже», «Восковая персона», «Пушкин и его современники», «Малолетний Витушишников»), Ю. Лотмана («Сотворение Карамзина», «В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь», «Пушкин»); А. В. Тырковой-Вильямс («Биография А. С. Пушкина» в 2-х томах, как её книга эссе «На путях к свободе»); Ф. О. Степун («Воспоминания о Николае Бердяеве», «О третьей России», «О Свободе», «Пути творческой революции)»; Н. А. Струве «Русская эмиграция и Пушкин», «Православие и культура»; Ю. В. Готье «Мои заметки»; К. И. Чуковский. «Дневник (1918-1923)»; А. В. Пешехонов «Родина и эмиграция»; П. Е. Ковалевский «Зарубежная Россия». Все эти эссе объединяет мысль о неисчерпаемом богатстве внутреннего мира русского человека, передаёт тончайшие переливы душевных состояний. Как справедливо отметил Сергей Маковский: «»Серебряный век», мятежный, богоищущий, бредивший красотой, и ныне не забыт. Голоса его выразителей до сих пор звучат, хотя и по-иному… И это лучшее указание, что традиция продолжается. И она оплодотворит новую – не марксистскую, не бездуховно-рабскую – Россию».

Правоту этих слов подтверждает эссеистика А. И Солженицына («Протеревши глаза», «Колеблет твой треножник», «Угодило зернышко промеж двух жерновов», «Голый год» Бориса Пильняка», «Двести лет вместе», «Интервью»); Ж. Нива «Солженицын»; Б. К. Зайцев («Старые молодым», «Жизнь Тургенева», «Жуковский»», «Чехов», «Дом в Пасси»); И. Бродский («Большая книга интервью», «География зла», «По ком звонит осыпающаяся колокольня. Доклад на Нобелевском юбилейном симпозиуме»).

Д. С. Лихачёв, проведший в сталинских лагерях долгие годы, оставил уникальные эссе «Криминологический кабинет», «Картёжные игры уголовников», «Черты первобытного примитивизма воровской речи», «Об обороне древнерусских городов», «Письма о добром и прекрасном», «Книга беспокойств». Широкий спектр семиологической эссеистики открыли работы Ю. М. Лотмана «Культура и взрыв», «Беседы о русской культуре», «О поэтах и поэзии», «Письма», «Внутри мыслящих миров: Человек – текст – семиосфера – история».

Звёздными в философско-культурологической эссеистике признаны работы: А. Г. Габричевский «Монтень», «О Шеллинге», « «О Леонардо», «О Вазари», «О Гёте», «О Бергсоне», «О Шпенглере», «Пространство и время»; М. Мамардашвили «Кантианские вариации», «Необходимость себя»; Э. Ильенков «Диалектика идеального», «Гегель и герменевтика», «Об эстетической природе фантазии»; В. С. Библер «На гранях логики культуры», «Замыслы»; А. Гулыга, В. Ковалёв «Эссе об эссе», «Обретение утраченного», «Энтелехия истории»; Г. Косиков, И. Ильин, Ю. Архипов. Русскую эссеистику рубежа ХХ-ХХI веков достойно украшают работы Л. Е. Герасимовой «Этюды о Солженицыне», Гаспарова «Критика как самоцель»; В. Губина»; Д. Быкова «Вместо жизни», «Литература советская. Краткий курс». Эти исследования противостоят бюрократизации, тотальной политизации, идеологизации «социального заказа» и примитивной «селекции». В этих эссеистских сочинениях синтезированы полярно противоположные определения насилия, заострившие внезапную концентрацию мысли и духовного опыта исследователей в непосредственном восприятии реального мира, реальных явлений и теснящихся в груди властных чувств, настроений, внушенных реалиями ХХ-ХХI веков как звенья гигантской цепи плодотворных усилий духа, ферментированного свободой творчества.

Иосиф Бродский в своих воспоминаниях иронически обронил: «Создается впечатление, что для русских писателей эссеистика связана с изгнанием. Марина Цветаева, Ходасевич и многие другие русские писатели начали писать эссе на чужбине».

Сложно писать краткий курс мировой эссеистики, хотя метаморфозы жанра в его постоянной изменчивости и изменчивом постоянстве нашли своих истолкователей, заинтересованных в «общности» смысловой доминанты причудливого феномена. В 1931 году Генри Джон Ньюболт выпустил антологию «Лучшие эссе мира». Семь лет спустя на книжных полках под редакцией и участии Г. Р. Хока вышел альманах «Французский дух и Мастера немецкого эссе с древности и до наших дней». В тот же год Европа познакомилась с книгой Генриха фон Бютова «Эссе от Бэкона до наших дней». В 1964 году в монографии Бруно Бергера «Эссе: форма и история» обозначены теоретические составляющие этого увлекательного жанра. В 1972 году издана работа Хартмана Джеффри «Философская эссеистика ХIХ-ХХ веков». К эссе применимо суждение, произнесённое в знаменитом романе Джорджа Оруэлла «1984»: «Если любишь кого-то, то просто любишь, и, если ничего не можешь ему дать больше, ты всё-таки даёшь ему любовь». В эссе есть своя оптика, свой «новый орган восприятия вещей», «отравленный ядом курары» (Ф. Ницше). Ф. Ф. Зелинский остроумно подметил момент «маргинальности пограничного жанра», имея ввиду скандал вокруг «Рождения трагедии из духа музыки» Ф. Ницше: «В то самое мгновение, когда античность готовилась к одному из своих самых славных завоеваний в умах Европы, наука об античности в лице своих представителей – филологов исключила из своей среды её лучшего бойца!».

Понимание жизни и мироощущения в разных эссе несхожи, но общим для всех является поиск плодотворного диалога. А это уже счастье! Трудно опровергнуть замечание З. Фрейда: «счастье давно не является культурной ценностью». Оппонируя отцу психоанализа, Г. Маркузе увязал счастье «с дисциплиной труда как основного занятия», призвав «подчиниться дисциплине моногамного воспроизводства продуктов творчества, защищаемых существующей системой законодательства и порядка»: «Культура – это методическое принесение в жертву либидо, принудительное переключение либидо на социально полезные виды деятельности и самовыражения». Однако, на высоком уровне цивилизации самым маргинальным существом оказался поэт, будучи маргинальным по определению. В развитом индустриальном обществе поэт в худшем положении, нежели «гастарбайтер». Литературные трутни, бездарные приживальщики, именуемые «со-Братьями «по Разуму», «обирают» творца, функционируя по «принципу динамометра» как бы заостряя» «социальные диссонансы» и несовершенство цивилизации. «Марионетки самообмана», обладая бесподобным инстинктом креативного хамства, выдавливают создателя, «поселившись» в чужом творчестве, как глист или загадочный Solitär (lat-solitarius – allein, gesondert; русский эквивалент – «солитёр»). Так формируется «общество с безграничной безответственностью». Связь миров всегда служит наилучшей метафорой осмысления характера витальности, где каждый троп задаёт определённую инстанцию значения, а в свете друг друга они реализуют логику различений, помогая понять «технику входа» и «выхода продукта». Не знаю, почему мне вспомнилось эссе Дьёрдя Лукача «Разрушение разума: От Шеллинга до Гитлера», опубликованное в Германии в 1954 году. В 1953 году в России умер Сталин, но «машина желаний» оборотистых «мастеров по «стыриванию» «продуктов творчества» работает до сих пор бесперебойно, как конвейер. Ведь именно в эти годы Д. С. Лихачёв познакомил коллег со своими эссе «Криминологический кабинет», «Картёжные игры уголовников» и «Черты первобытного примитивизма воровской речи». «Господа-машинисты» с тех пор «принимают «собрата по разуму» «в свой круг», «только на правах «донора», тесня за грань «выживания». Успешно функционировали в СССР «обирающие «мафии и касты» под знаменем «патриотизма», овладевая, будто отмычкой, навыками социального «экспроприаторства», «успешного «изъятия» художественного шедевра». Там, где живёт талант, всегда выстраивается очередь по «слизыванию сливок». Этих псевдонаучных «гурманов» именовали в 60-70-е годы ХХ века в СССР «обсасывателями»; существовал в научной среде термин «побрить» аспиранта». Карл Маркс использовал термин «отчуждение» для характеристик этого явления. М. Е. Салтыков-Щедрин в гротесковом сочинении «Помпадуры и помпадурши», удивлялся: «Новейшие веянья времени учат всё более ценить в человеке не геройство и способность претерпевать лишения, сопряжённые с ограниченным казённым содержанием, а покладистость, уживчивость и готовность». Неразрешенностью отношений интеллектуальной собственности порождаются трудности функционирования правового государства. «Нельзя создавать правовое государство, – говорил П. А. Столыпин, – не имея независимого гражданина». «Независимого гражданина не бывает без частной собственности», – уточнял А. И. Солженицын. Салтыков-Щедрин в уже процитированном тексте почему-то иронизировал: «…мы все желаем порядка – это несомненно; но для того, чтобы достигнуть этой дорогой для нас цели, что должны мы сделать, читатель? И на это есть ответ очень простой: мы должны все вообще и соединёнными силами содействовать просвещённому начальству в его благих стремлениях к прекращению беспорядков». Поэтому мы тоже не будем табуизировать «нервическую подвижность» и весьма «прозрачный» «дискурс» «отчуждения» «творческой собственности» при «инновационных изъянах» отчуждения и «загадочных» «переделах господства» «приватизаторского» «культурного бессознательного» в ХХI веке, где с полной очевидностью отсутствуют «Творчество – Добро – Красота». «Геном творца и геном вора почти совпадают, – писал Н. Моисеев, – но их различает структура мозга. Перестройка информационной основы мозга». Классик современной «ядерной зимы» знал о чём говорил. У него за спиной был солидный гулаговский опыт. Доверчивый И. Кант в «Трактатах и письмах» указывал: «…Свобода печатного слова есть единственный палладиум для народа…». Но этот палладиум постоянно крадут «мастера» околонаучного и художественного закулисья». Феномен «литературного воровства» порождён не скептически-гротесково личностным отношением к социальному «аматёрству» «приватизаторов-благёров» (от французского слова «шутник» (вспомним французское выражение: «Благёр кё ву зет – Какой шутник!»), ни в коем случае не путать со словом «блогер» из популярных интернетовских сетей и с затяжными «кризисами» российского самосознания. «Благёры-кудесники» – «святое охвостье» постсоветского тоталитарного деспотизма, пускают в ход средства самого примитивного и низкопробного подлога, чтоб «хорошо поесть», срывая «цветы удовольствия». Поверьте, «небывальщина гораздо чаще встречается в действительности, нежели в литературе», – едко шутил Салтыков-Щедрин. Наше «гордое охвостье» обладает хваткой охотничей собаки, описанной ещё царём Соломоном. В рассказе мудреца чуткие борзые преследовали дичь в пустыне со стремительностью орла, жалили как змея, держали в когтях, как кошка и отбивались хвостом, как крыса. Они, как «всепроникающее начало, которое непрестанно бдит и изыскивает», «…карикатуры нет… кроме той, которую представляет сама действительность», – заметил тот же С.-Щедрин. Многие узнают эту «несобственную tabula rasa» «приватизаторов-крысятников» постсоветской России отечественного разлива. Рядом бледнеет любая абстракция здравого смысла. «Постсоветское понимание» «естественного права» при «возгоревшемся желании» «овладеть» не принадлежащим «интеллектуально-художественным доминьоном» яркий феномен ХХ1 века. «Аппетит имел хороший, но насыщался с поспешностью и при этом роптал», – удивлялся Салтыков Щедрин в «Истории одного города». Припомнился Луций из «Золотого осла» Апулея, который должен был изжить свою страсть и вожделение как свою ослиную природу и лишь затем преобразиться, отведав роз Изиды. Почему-то пришли на ум наставления композитора Мусоргского: «Красивые звуки красивы… Эти звуки даже малоросса за партией галушек пленяют до того, что «жрёт» галушки, обливается маслом и слезами, и дальше поглощает с галушками вместе и красивые звуки…». Впрочем, знаменитый сонет Константина Бальмонта «Проклятые глупости» – удобная иллюстрация для нашей мысли: «Для тех, кто любит чудищ, всё находка, Иной среди зверей всю жизнь провёл, И как для закоснелых пьяниц – водка, в гармонии мне дорог произвол. Люблю я в мире скрип всемирных осей, Крик коршуна на сумрачном откосе, Дорог житейских рытвины и гать, На всём своя – для взора – позолота. Но мерзок сердцу облик идиота, и глупости я не могу понять!». Действительно, феномен «распорядительно-распределённо-распределительного управления» «чужим интеллектуальным и художественным творчеством «заслуживает пристального изучения юристов, социологов и психологов-криминалистов. Кто воспоёт эти неисчерпаемые пируэты в компаративистских исследованиях?! Горячо уважаемый мною немецкий философ Хуберт Родинген отважился сказать о «разнузданности больного правосознания ХХ века», которое в ХХI веке давно перестало быть «Книгою за семью печатями». Некоторых «приватизаторская стратегия» успешно вводит в «Божественную среду» без Света и Бога. Индивид, многократно испытавший встречи с «локально-диффузной стратегической активностью» «околонаучных блёффологов-приватизёров», знакомый с многоликими личинами «вкрадчивой умопомрачительной задушевности», с манипуляционно-иллюзионистскими «социальными трюками «горилл-захватчиков» и их «организованной «публикационной отчётностью», не просто увидит, постигнет, но и убедится, что позволяет «псевдо-творцам» скрываться, уходя от ответственности под «энтузиазм и «восхищение народных масс». Хотелось бы, чтобы прагматик не упускал из виду одно обстоятельство: творить – значит объединять, а патологическая диффузия – это дело изоморфных поверхностей, а не соседства или наложения. Физики экспериментально доказали в случае с массой, что движущееся тело существует, только будучи порождено самим движением и высказали гипотезу: вакуум является мощным конденсатором энергии, интенсивность которой даже на ближайших уровнях превосходит ядерную, а интенсивность гравитационного уровня бесконечно велика. Неслучайно же в древнекитайской философии особый смысл обрело понятие пустоты, как выражение небытия, «определяемого полезностью в применении вещи». Следует согласиться с утверждением: реальность – это полное отсутствие галлюцинаций, когда к тебе применяют исключительно «орудийный подход». Лингвисты, если вы запамятовали, именуют такой феномен в фонетике «гаплологией», когда происходит фонетическая редукция и исчезает имя. Вы будете напрасно ворошить соединительные фонетические причины, ведь редукция вас вытеснит до факта исчезновения. Так, что писатель писателю рознь, как говорят мудрые лингвисты, если вспомнить дьякона Григория, который переписывал Остромирово евангелие около семи месяцев для посадника Остромира: «Радуется купец, в дом свои пришедъ, а корабль в тихо пристанище пришедъ, якоже отрешится волъ отъ ярма, так писатель книг кончавъ».

«Если мы очистим остов истории от тех лжей, которые нанесены на него временем и предвзятыми взглядами, то в результате всегда получится только большая или меньшая порция «убиенных», – язвил в «Истории одного города» Салтыков Щедрин. Догадываетесь, что экспроприирующие вас, вовсе не куперовские «пионеры» – первооткрыватели и разведчики, а скорее «солдаты инженерных войск», «пехотинцы». Вспомним латинское слово «ped», кровно родственное русскому слову «пеший», ставшего «базой» для русского слова «юный пионер». По истине говорю вам: морфологическое строение слова даёт гарантию в постижении, кто «пеший, а кто крылатый»: «Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий». Таким образом и произошёл Акакий Акакиевич», – рассказал нам Н. В. Гоголь в «Шинели». Мы то знаем, «кто и в каких шинелях» гоняется за нашей литературной «обновкой». Мы то знаем, как в России любят иерархию должностных злоупотреблений! О таких мздоимцах великолепно поведал тот же Гоголь в «Ревизоре», когда Городничий строго-назидательно обращается к квартальному: «Что ты сделал с купцом Черняевым, а? Он тебе на мундир дал два аршина сукна, а ты стянул всю штуку. Смотри! Не по чину берёшь!». Чтобы долго не толковать о жизненных ситуациях и злоключениях, внешне «явно неправдоподобных и несуразных», и чтобы не допустить «опрометчивых разрушений собственного «Я», советую читать эссе и мемуары высокопоставленных проходимцев. Здесь вы не будете гадать, чем закончилась встреча чумы с холерою. Многие в таких «воспоминаниях» выступают величаво, «подымаясь «будто пава» на «надёжных» «социальных котурнах», а может, и «дрожжах» в загадочном, поистине «экзистенциальном» «Величии», достаточно сослаться на…..

Вот так недавняя советская история входит в нашу современность, переходит в будущее, а предшествующие этапы её развития уже определили состояние «хватательной готовности» в данный отрезок времени и в будущем.

Один из самых прозорливых мыслителей ХХ века Жозе Ортега – и – Гассет в эссе «Бесхребётная Испания» и таких, как «В поисках Гёте», «Гонгора», «Мысли о романе», «Смерть и Воскресение» убедительно доказал: «наша жизнь – реакция на радикальную опасность, угрозу и саму материю существования». Подлинное дело жизни, утверждал Ортега – и – Гассет – «вписать себя целиком в исключительную судьбу, принять её, решиться быть ею»: «Независимо от наших желаний мы обязаны осуществить наш «персонаж», наше призвание, нашу жизненную программу, нашу «энтелехию»: «Ты должен быть! – говорила Гёте жизнь, которой всегда «дан голос, ибо она – призвание». Чувствуете, как философия растворена в этих эссе, как кислород в воздухе и воде! Согласимся с замечанием Артура Шопенгауэра в его «Афоризмах»: «Счастье принадлежит тому, кому довольно самих себя». Человек с богатым внутренним миром, даже, находясь в совершенном одиночестве, получает превосходное развлечение в своих собственных мыслях и фантазиях, тогда как тупицу не оградит от убийственной скуки даже постоянная смена компании, зрелищ, прогулок и увеселений.

«Эссе о Мнемозине», как и стихи, вошедшие в него, пишутся с надеждой на встречу с читателем, любящим состояние счастливого парения и правды в сообществе единомышленников. Карл Маркс в известном труде «Различения в философии природы Демокрита и Эпикура» объяснял, почему в каждую эпоху «рождаются философы волос, философы ногтей, философы пальцев ног, философы экскрементов» и т. д. Перефразируя Маркса, скажем: В каждую эпоху рождаются свои крылатые гении. Понятно, что в ретроспективном обзоре всё должно зависеть от сроков появления на сцене «искусителя». Таковым для меня является крылатый гений Пушкина и его крылатое окружение из журнала «Мнемозина».

Галина ХОТИНСКАЯ

.
.
.