«Под небом балаган, над балаганом небо…»

Один сюжет из истории запретительства

В России суровость законов умеряется их неисполнением.
кн. Петр Андреевич Вяземский 

О «верхе» и «низе»

В каждой эпохе есть культура низа и культура верха. Культура площадная, народная и культура духа, завета и ковчега.

Впервые эту мысль в своих научных работах обосновал выдающийся культуролог, философ и литературовед Михаил Бахтин.

В поэзии Давид Самойлов выразил эту мысль следующим образом:

Под небом балаган,
Над балаганом небо…

Бахтин пришел к такому умозаключению: «Серьезность нагромождает безвыходные ситуации, смех подымается над ними, освобождает их». И делал вывод: «Все подлинно великое должно включать в себя смеховой элемент».
Герой Самойлова, гениальный средневековый скульптор Вит Ствош в поэме «Последние каникулы» восклицает:

Днесь
Я возглашаю здесь,
Что радость мне желанна
И что искусство – смесь
Небес и балагана!

Д.С. был человек высокой культуры, но в своем творчестве, большое внимание уделяя высокому, не пренебрегал и «низом». Был не только поэтом, который только и делает, что размышляет о высоком, но и человеком, озорным, радующимся жизни, которому ничто человеческое не чуждо – ни общение за дружеским столом с друзьями, ни ухаживание за хорошенькими женщинами, ни употребление крепких напитков, крепких слов и не менее крепких выражений – ко времени и месту.

Он был поэтом в пушкинском смысле слова – стремился к небу, жил посреди балагана.

И проживая жизнь в довольно непростые времена, однажды написал, что «сделал вновь поэзию игрой… веселой и серьезной»:

Да! Должное с почтеньем отдаю
Суровой музе гордости и мщенья
И даже сам порою устаю
От всесогласья и от всепрощенья.

Но все равно пленительно мила
Игра, забава в этом мире грозном –
И спица-луч, и молния-игла,
И роспись на стекле морозном.

Потому что хорошо понимал, что без этой игры мир был бы беспросветно сер, безнадежно уныл и безысходно скучен.

Поэтому и стремился соединить верх и низ, высокое и грубое, потому что это полюса, меж которыми протекает жизнь человека.

В этом, как мне кажется, и кроется трагизм и комизм человеческого существования.
Д.С., не пренебрегая высоким, много шутил и писал, если так можно выразиться в культуре низа. Не стеснялся сильных[1], простите за тавтологию, выразительных выражений русского языка.

Которые делают его ярче и краше.

Думаю, читатель уже догадался, что речь идет о так называемой обсценной лексике.

Которая опять не дает покоя нынешним законотворцам.

«Вокруг себя»

Книгу с таким названием собрал и подготовил к печати друг поэта, переводчик, критик и литературовед Юрий Иванович Абызов[2]. Впервые в весьма сокращенном варианте она увидела свет в издательстве VIMO (Вильнюс-Москва) и давно превратившуюся в библиографическую редкость (и ценность) по причине малого тиража (5 000) и года издания (1993-й). В конце 90-х по просьбе Ю.И. я предпринимал отчаянные попытки издать ее в полном виде[3]. Но все они окончились неудачей.

В книгу вошли шутки, афоризмы, дружеские эпиграммы и иронические стихи, пародии и мистификации, истории, написанные от имени других, вымышленных поэтом персонажей – современные фацетии нашего времени.

Это были «стружки и опилки» с рабочего стола Мастера, в то же время являющиеся (если так можно выразиться) – высокой литературой низа, оправданные с художественной точки зрения и имеющие отношение к искусству.

К крепкому словцу Самойлов иногда прибегал и в разговорах (как правило – подшофе). А кто не прибегал? Не знаю выпивал ли великий Лев Николаевич Толстой, но, как вспоминают его современники, иногда любил такое загнуть, да еще и при дамах, что иным (дамам) приходилось не по себе.

Но на то он и Толстой.

Под небом балаган, над балаганом небо, как писал все тот же Д.С.

В этом и есть очарование жизни.

При всей ее абсурдности и трагизме.

Экскурс в историю (недавнюю)

В советскую эпоху обсценную лексику или попросту мат употреблять везде и повсюду было запрещено, исходя из ложной стыдливости и фарисейской позиции, занимаемой власть предержащими.

Что было очередным бестолковым запретом.

Хотя советские люди слово «фуй» и «плядь» прочитать в книжках не могли – ну разве что в прорвавшихся к ним из-за бугра – но в быту, бывало, махались этими, да и другими словами тоже, не хуже исторических ломовых извозчиков.

Эпоха изменилась, россияне не утратили привычку пользоваться всем лексическим богатством этого пласта языка, но постепенно с ударившим в голову демократическим хмелем ударились в другую крайность (это одна из отличительных и весьма характерных черт нашего менталитета) – с улиц и кухонь «наше все»[4] перекочевало в студии некоторых радиостанций и ТВ, кино и театр, в газеты, журналы и книги, некоторые герои которых (извините за такой словесный экзерсис) употребляют эту бес(обс)ценную лексику к месту и ни к месту – во многом без всякой художественной на то необходимости.

Так было до совсем недавнего времени, до запрета употребления этих самых слов на письме[5].

Попробуй запрети устную речь, в которой через слово …и мать (сам знаешь – чью), и пошел (сам знаешь – куда), и, наконец, от…ь (естественно, от меня).

Да что мне вам рассказывать, поди не хуже меня знаете и владеете этим самым универсальным языком общения.

…и личная точка зрения

В широком смысле моя точка зрения на этот предмет такова.

Нельзя ругаться при детях.

По возможности избегать мата при женщинах.

Хотя…[6]

Стараться сдерживать свои эмоции и не выплескивать их в общественных местах.

Про интернет умолчу, он заслуживает отдельного разговора.

Но все это касается элементарных правил поведения культурного человека в обществе.

Искусство, в частности, литература – нечто другое.

Я не вижу ничего страшного и тем более ужасного, когда мат в искусстве художественно оправдан.

Будь на это наложен запрет[7], мы не имели удовольствия читать Юза Алешковского, некоторые произведения Василия Аксенова и других не менее уважаемых авторов.

Исходя из собственного опыта

Сошлюсь на мнение Андрея Битова и собственный опыт.

На заре перестройки Битов как-то сказал, что свобода слова в России наступит, когда напечатают Баркова.

Баркова напечатали, свобода наступила, но как всегда в России – с перегибами (в разные стороны) и с перехлестами (в те же).

Вспомню только один случай, имевший отношение к моей рабочей практике. В конце 80-х я был одним из редакторов «Вести», первого свободного издательства, возникшего на бескрайних просторах нашей родины. Перед выходом книги необходимо было вычитать верстку, которую мы, издатели и редактора в одном лице, разбили по отдельным произведениям. Мне досталась для вычитки и окончательной редактуры поэма «Москва-Петушки» Венички Ерофеева.

Ну что редактировать в Ерофееве?

Единственное что я сделал, вместо точек восстановил в верстке выброшенные редактурой «Книжной палаты» (под чьей эгидой выходил наш альманах), все речения Венедикта Васильевича (в которых он и в устной речи был большой мастер), потому что они были художественно оправданы.

Повесть на страницах альманаха появилась с… отточиями.

Своеобразный советский перестроечный кунштюк 1989-го года – предпоследнего года существования империи.

Вернусь к Д.С. – он, как я уже говорил выше, много шутил и писал, если так можно выразиться, в культуре низа. Скажите, как поступать с его стихами, шутками, историями и проч., которые имеют – подчеркиваю – литературный характер и относятся не к высокому, а к низу – в наше время?

И не только с его.

Заменять точками то, что известно любому интеллигентному (а уж про неинтеллигентного – умолчу) читателю с малых лет?

Поэт Самойлов, не обзывал всех публично сволочами, подонками, негодяями и т.д., не любил ругаться, но бывало.

А с кем, спрошу я вас, уважаемый читатель, не бывает?

Главное – не корчить из себя святош.

«Мы – курзюпы…»[8]

В Пярну, куда в середине глухих семидесятых переехал Самойлов, было скучно и однообразно, несмотря на море, зелень и воздух. Друзей и собеседников не было. Развлекался тем, что вместе с приезжавшим к нему с завидной регулярностью Абызовым придумал страну Курзюпию, в которой жили курзюпы. Страна и народ очень напоминали Эстонию и эстонцев. У курзюпов были свой язык, свои поэты, философы. Д.С. написал целый трактат – «Курзюпия – ее история, достопримечательности и поэзия».

Вот некоторые его изыскания по истории курзюпского народа:
Энциклопедия Брокгауза и Ефрона так характеризует первого курзюпского князя:
Первый курзюпский правитель из династии Ябайлов – великий князь Большой, Средней и Малой Курзюпии и окрестных земель. Создатель курзюпского права. Реформатор и военачальник.

* * *

…к Ябайле Первому пришла девица из знатного рода. «Пошла ты знаешь, куда? – сказал ей князь. «Знаю,– ответствовала девица, – а ты знаешь?» Вопрос сей смутил князя, и он взял ее в жены.

***

…когда их спросили, как их звать, ответили, что не знают, ибо друг другу просто

говорили: «Эй, ты!»

На вопрос, кто они, – ответили: «Мы курзюпы»

Когда же любопытствующие англичане спросили курзюпа-мужчину, чем он занимается, тот ответил: «Ставлю пистоны».

Тогда стало ясно значение термина «курзюпские пистоны», бытующего у соседних народов. Курзюпы издавна изготавливали пистоны и продавали их владетельным особам.

Счастье – впереди

Помню, как в один из моих приездов в Пярну, Самойлов с выражением читал стихи старого неизвестного курзюпского поэта, творившего в достаточно темную эпоху[9] .

Что, впрочем, не мешало оставаться ему оптимистом.

Это, говорил Д.С., свидетельствует о силе духа курзюпов, их нравственной стойкости и непоколебимости пред всеми ужасами жизни. Из всего, что писал поэт, нашлось всего два стихотворения (процитирую целиком одно). Возможно, остальное исчезло, как и он сам, в пучине вечности.

…Эпоха-мать! Ее эти-
ческое назначенье смутно.
И сколько задом не верти
а все равно тебе воткнут… Но
однако счастье впереди!..

Как говорила Ахматова – поэт всегда прав.

От себя добавлю – даже если он курзюп.

А то все испугались – и это запретили, и – это, и даже – это.

Бояться не надо[10].

Поэтому разделим оптимизм неизвестного поэта.

А то, что запретили, нам что – это впервые?

Счастье – впереди.

Литература это вам не 100-рублевая купюра – там озабоченным умом при помутнившемся рассудке, пристально вглядевшись в сокровенное госдумовским оком, такое можно обнаружить…

Что Аполлон просто отдыхает.

Геннадий Евграфов

[1] Если бы я был ученый, то обязательно написал – экспрессивных.

[2] Более подробно об этом русском литераторе, по прихоти судьбы почти всю жизнь проведшим в Риге и ставшим (извините за высокий штиль) не мостиком – мостом между русской и латышской культурой, я более подробно расскажу в другой раз.

[3] Сюжет, окончившийся в 90-е годы ничем. В конце концов, Ю. И. Абызов с превеликими трудностями издал ее в Таллинне в 2001 году. Для российских читателей она оставалась долгое время практически не известной, пока, наконец-то, почти через десять лет, то есть, в 2010 году (вторым изд. – в 2 011), не вышла в издательстве «Прозаик». История мытарств с изданием этой рукописи – дела давно минувших дней: борьба с издательствами и проч. обстоятельствами. Главное, что эта удивительная книга все же вышла в Москве, но опять-таки в неполном виде. А рукопись я передал А. Давыдову (сыну Д.С.) и думаю, что, в конце концов, мы ее издадим в том виде, в котором она существует.

[4] В смысле – мат.

[5] В апреле 2 014-го Государственная дума приняла в третьем, окончательном, чтении закон о запрете нецензурных слов и выражений в СМИ. Нарушение закона повлечет штраф: от 2 тыс. до 2,5 тыс. руб. для граждан, от 4 тыс. до 5 тыс. руб. — для должностных лиц и от 40 тыс. до 50 тыс. руб. – для юрлиц.
для определения слов, не соответствующих нормам современного русского литературного языка, будет проводиться независимая экспертиза.

6 Я бы мог продолжить – смотря какие женщины, мы что не слышали от некоторых в пылу спора – сам чудак, да боюсь редактор вычеркнет.

7 Я, например, не понял – коснется ли запрет на использование обсценной лексики в художественных произведениях. Но если – да, то грабли, очевидно, предназначены для того, чтобы на них наступали не раз и не два.

[8] Ср.: «Да скифы мы! Да, азиаты, мы…» ну и так далее (А. Блок).

[9] Пусть из читателей, положа руку на сердце, скажет – бывали ли когда-то светлые эпохи?

[10] См. эпиграф. Петр Адреич Вяземский, между прочим, был не только князем, но и поэтом. А поэт – см. выше. В общем – какой-то замкнутый круг получается.